Эта дата так же печалит, как и 21 год назад. За это время число поклонников его прозы разрослось до миллионов, а фестивали, которые пройдут в Таллине с 25 по 28 августа и в Питере с 1 по 3 сентября, удостоверяют его звание классика современной литературы. Наверное, он бы нашел слова, чтобы высмеять торжественность момента, но наше дело славить времена, отдернувшие железный занавес, за которым открылось чудо — проза Довлатова. Точнее, сам Довлатов. Подробности его жизни — это не досужий разговор, а желание вникнуть, как был устроен мир этого человека.Сегодня о нем рассказывает дочь писателя Екатерина. Выпускница Лондонского университета, специалист по русской литературе, сейчас возглавляет Фонд Сергея Довлатова. И при этом остается чудесной Катей из рассказов своего отца.

— Довлатов называл себя рассказчиком, а не писателем, со старинной серьезностью относясь к слову «писатель». Вы представляете, что бы он сказал, глядя на тех, кто сегодня себя так называет?

— Так строго он относился только к собственным текстам и вообще был гораздо требовательнее к себе, чем к другим. А что касается пишущих людей, которые считают себя «писателями», я сомневаюсь, что по сравнению со временем моего отца их число сильно изменилось. К тому же не могу взять на себя смелость рассуждать о том, что бы подумал об этом он сам.

Гораздо интереснее, что люди до сих пор воспринимают все, что написал мой отец, буквально. Потому что, несмотря на видимую документальность, это художественная литература. Он был в первую очередь писателем и, стало быть, выдумщиком. Он придумал свой собственный мир. И не отступал от этого правила даже в письмах друзьям. А называть себя писателем публично считал нескромным. Это звание действительно имело для него очень большое значение, и наградить самого себя подобным титулом для него было чем-то сравнимым с заявлением людей, публично объявляющих: «Я красавец!» или «Я талант!» Ты стремился стать писателем, и этим званием тебя должен отметить читатель.

Правда, это не должно вводить вас в заблуждение. Довлатов был уверен в себе и в своих способностях и никогда не сомневался в том, нужно ли ему продолжать писать. Даже в те времена, когда его произведения никто не печатал. Когда мне было 4 или 5 лет и мы жили в Ленинграде, на Рубинштейна, 23, я прекрасно помню, как мой отец, держа меня на руках, приговаривал: «Кто папа? Папа — писатель!»

— Вел ли отец с вами «серьезные» разговоры? Учил ли вас чему-нибудь?

— Моего отца очень расстраивало то, что я не разделяю его страсти к главному делу его жизни — литературе. Когда я была маленькой, он очень надеялся, что я стану хотя бы журналистом. Позже он повторял, что у человека должно быть «дело». При этом его не слишком волновало, чем именно я буду заниматься. Он с энтузиазмом поддержал мое увлечение музыкальной индустрией только потому, что это вызвало у меня настоящий интерес. Его радовало, что, когда я стала много ездить по работе, в открытках домой я описывала свои впечатления о местах и людях, а не о покупках и еде.

— Вы хорошо понимали отца?

— Я узнала отца ближе, только когда повзрослела. Я до сих пор продолжаю его узнавать и продолжаю учиться у него. Мне очень повезло в том, что оставленное им наследство позволяет мне все время вести с ним диалог. При жизни он говорил о том, насколько важна дисциплина. Он верил, что дисциплина помогала отточить талант, придать способностям форму. И его очень беспокоило, что у меня это качество совершенно отсутствовало. Я, кстати, подозреваю, что это беспокойство было во многом связно с тем, что ему приходилось постоянно следить за самим собой. Его ежедневники и записные книжки (с перечнем дел), скрупулезная организация рабочего пространства, по-моему, были связаны с постоянными попытками организовать собственную жизнь. Самодисциплина ведь и есть один из самых действенных способов избавиться от хаоса.

— Знали ли ваши американские друзья, что ваш отец — выдающийся писатель?

— Более интересным мог бы быть другой вопрос: почему люди в России не знали об этом до тех пор, пока он не умер?

— Он завещал издавать только то, что сам подготовил к печати. Глядя на море книг, изданных после его смерти, трудно предположить, что это то, что лежало в ящике его письменного стола: «Сочинения Довлатова. Готовы к переизданию». Много ли выходит пиратских изданий или вам удалось совладать с издателями?

— Мой отец действительно оставил детальные инструкции, точно оговорив, что именно может быть опубликовано. Так что большинство книг, которые вы видите на полках магазинов, напечатаны абсолютно легально. Официальным издательством, которое обладает исключительными правами на публикацию произведений Довлатова, является «Азбука/Аттикус». Так что если в купленной книге вы увидите другого издателя, пожалуйста, сообщите мне об этом. Я догадываюсь, что из-за нескольких судебных тяжб у меня уже появилась скандальная репутация. Но если память отца требует именно этого, то я готова бороться.

— В завещании он писал, что никакие газетные и журнальные вырезки, никакие рукописи не могут быть воспроизведены после его смерти, но вы издали книгу его колонок в «Новом американце». Не нарушение ли это его воли?

— Начнем с того, что никто кроме членов семьи и наших американских адвокатов не видел текста завещания. А 95% «колонок», которые вошли в книгу «Демарш энтузиастов», он решил опубликовать сам. Так что, работая над переизданием, мы лишь немного изменили хронологию газетных публикаций. Для меня очень важным было привлечь внимание к американскому периоду жизни Довлатова, к тому времени, когда он возглавлял газету «Новый американец». Он действительно очень гордился этой газетой и той ролью, которую сыграл в ее становлении. Два года, пока она выходила, были самыми счастливыми в его жизни.

— Много ли связей порушилось после скандального издания переписки отца и его издателя Игоря Ефимова?

— Это лишь один из его издателей. Книги отца издавали Карл и Эллендея Проффер, «Руссика» и другие. Но ответ на ваш вопрос — нет. Мы не потеряли ни одного союзника. Говорить о каком-то скандале с Ефимовым странно хотя бы потому, что папа и, естественно, мама прекратили отношения с ним еще до смерти отца. Правда, в результате мы получили врага в лице Игоря Захарова, который без разрешения опубликовал эту переписку. Мы подали на него в суд и выиграли дело. Хотя он продолжает скрываться, избегая уплаты компенсации.

— Как вам нравится биография отца, недавно изданная Валерием Поповым?

— Я была очень обрадована, узнав, что Валерий Попов планирует написать биографию отца в серии «Жизнь замечательных людей». К сожалению, биографии в результате не получилось. Этот жанр предполагает детальное знакомство с жизнью героя. Интернет — богатый ресурс, но он не может быть всеисчерпывающим источником. Найденные факты нуждаются в дополнительном подтверждении. Их нужно перепроверить, результаты поиска в интернете — тщательно отфильтровать. Достаточно сказать, что в книге Попова появились интереснейшие домыслы о моей бабушке Норе Сергеевне, с которой он едва ли был знаком, и о моем дедушке Донате Мечике, которого автор вообще никогда не видел. Но я считаю, что то, что Попов пишет о себе, а это значительная часть книги, написано талантливо.

— Для вас английский язык родной, как и русский. Когда вы читаете переводы отцовских книг, вы испытываете те же впечатления, что от русских, или все-таки это разные произведения?

— Это не совсем так. Мне гораздо легче с английским языком, им я владею намного свободнее. А с моим русским все не так просто. Я, например, не умею читать «по диагонали», с трудом понимаю язык современных журналистов и с некоторым трудом выражаю свои мысли письменно (о грамматике можно даже и не говорить). Так что в ответ на ваш вопрос я сказала бы, что впечатления разные. Я, конечно, не эксперт, но, работая над переводом, вы обязательно должны чем-то пожертвовать. В лучшем случае эту потерю вы сможете заменить чем-то равнозначным. В худшем — произведение потеряет важные детали. Мне кажется, что переводчик должен обладать талантом, равным дарованию писателя. Но это случается не так часто.

— Вы переводили отца из-за неудовлетворенности другими переводами?

— Я никогда не переводила книги отца. Делала попытки, но страх исказить его слова оказался сильнее. Любой перевод сильно отличается от оригинала, потому что переводчик вынужден адаптировать чужой язык к представлениям новой «целевой аудитории». Я действительно редактировала талантливые (и очень разные) переводы «Чемодана» и «Зоны», сделанные Ниной Бойс и Энн Фридман, и, надеюсь, мне удалось внести в окончательный вариант важные поправки. Но мое участие, помимо правки мелких смысловых ошибок, ограничилось вмешательством в диалоги. Довлатов описывает своих героев именно через их речь, используя сленг, жаргон и другие языковые детали, которые позволяют по-настоящему раскрыть характер персонажа. А прежние переводы неизменно нейтрализовали уникальные особенности его героев. Так что, надеюсь, мне удалось, сохранив первоисточник, вернуть какие-то краски. И Энн, и Нина были чересчур «интеллигентны», чтобы знать английские эквиваленты некоторых «специфически русских» понятий.

— Дочерям даже не таких красавцев и талантов, как ваш отец, обычно трудно с мужским полом, поскольку мало кто может выдержать сравнение с таким человеком. Как сказались отношения с ним на вашей жизни?

— Мне всегда нравились мужчины, которые в физическом плане являются полной противоположностью моему отцу. Но совсем недавно я обнаружила, что, вне зависимости от этих характеристик, меня привлекают люди, обладающие теми же качествами, что и отец. И, конечно, наличие таланта делает их еще более привлекательными. Меня всегда тянуло к людям, связанным с искусством. Однажды я чуть было не вышла замуж за художника (который стал довольно известным в американских арт-кругах).

— По воспоминаниям, отец был человек-театр. Какие представления вам особенно запомнились?

— Он был в первую очередь мужчиной. Отцом, мужем и сыном. Я не помню «человека-театра». Я помню папу. Который иногда был замечательным, а иногда — не очень. Который иногда был замечательным мужем и сыном, а иногда — не очень. Чаще всего он был очень серьезным, задумчивым, а иногда и немного отстраненным. И еще я помню, как счастлива я была, когда мы были все вместе — наша шумная, экспансивная и любящая семья.