СюжетыКультура

Власти надо хамить

Фильм «Два дня» Авдотьи Смирновой — на российских экранах

Этот материал вышел в номере № 98 от 5 сентября 2011
Читать
«Новая газета» беседует с Дуней Смирновой о том, возможен ли десант номенклатуры с Марса, о шляпах, сфинксах, единорогах, фашистской работе режиссера — и об отношениях с властью, которые стали фоном для любовной истории.

«Два дня» — романтическая комедия, а в «ромкоме» возможно невозможное. Например, просыпание трепетного чувства в оледеневшей душе государственного мужа.

«Новая газета» беседует с Дуней Смирновой о том, возможен ли десант номенклатуры с Марса, о шляпах, сфинксах, единорогах, фашистской работе режиссера — и об отношениях с властью, которые стали фоном для любовной истории.

— Роли писались на актеров? Федор Бондарчук играет крупного чиновника, Ксения Раппопорт из семьи музейщиков предстает в образе музейной дамы…

— Продюсеры из «Централпартнершип» предложили: напиши историю для Сережи Урсуляка, чтобы героиня была Ксения Раппопорт. «А герой?» — «Кто-нибудь из «обоймы»: Пореченков, Хабенский». — «Бондарчука не хотите?» Федор давно просил написать на него «любовь», желательно с Ксенией Раппопорт. Из требований «заказчиков» к сюжету — одно: хеппи-энд. После «Тисков» Валеры Тодоровского я поняла, что Федор очень вырос как актер. Пройдя с ним год работы, могу сказать, что представляла его совершенно другим. Предпочитаю работать с артистами, как на театре. Разбираем текст, придумываем биографии.

— Неужели на время этих застольных репетиций он отключал телефон?

— Безусловно. Сидели по пять часов. Я знала, что с Ксюшей будет легко, она — подруга, актриса с прекрасной додинской школой. Мне нужно во время репетиций залезть в голову к артисту и там как-то угнездиться, иначе не могу им управлять. Откровенность, с которой Федор на это пошел, поразительна — он впустил меня в свою черепную коробку. Я затрагивала вещи, которые, как он признавался, не знает ни одна душа. Нужно было сократить между ними дистанцию — в отсутствие времени я не видела иного способа. Федя потом написал эсэмэску: «Я весь обливался потом». И Ксюше было тяжело. Но это был прорыв. У них на редкость пластичная психика. Федя смешно меня пародирует: «Пожалуйста, сделайте так… не как вчера… скорее всего, это не войдет в фильм… но прошу, с полной отдачей…» Они не понимали, зачем нужны варианты. Но поскольку Федор — сопродюсер картины, он видел, что на монтаже возникала необходимость в неожиданных решениях.

Работа режиссера — фашизм. Как говорит мой папа: «Режиссер — потенциальный убийца». Ксюша снималась беременная. Когда я была с ней жестока — жутко переживала. «У тебя такая работа, — успокаивал Федор, — нас эмоционально встряхивать». Но это настоящее негодяйство: продумываешь, как манипулировать дорогими тебе людьми.

— Известно, сколь жестоко Герман стирал «звездную спесь» с Гурченко. Морозил их с Никулиным в нетопленом вагоне. В результате получились «20 дней без войны». Где водораздел между профессией и моральной стороной дела?

— Это часть профессии — манипулировать чужой психикой. За что, признаюсь, нечеловечески стыдно. Писатель, художник один на один с материалом. Управлять людьми — душевный разврат. Остаться человеком в этой профессии сложно. Необходимы рефлексия, честный, неприятный разговор с самим собой, иначе превратишься в гадину. Знаю коллег, великолепных режиссеров, в человеческом плане ставших на моих глазах гадинами. Не хочу такой судьбы.

— Приходится выбирать: профессиональное или человеческое?

— Выбирать надо человеческое, потому что на том свете никто не спросит, какими мы были режиссерами, журналистами. Спросят: каково с нами жилось другим? Но, с другой стороны, на тебе колоссальная ответственность за год жизни и работы семидесяти человек. Делая фильм, ты поднимаешь или опускаешь их репутации. Не будешь же потом объяснять: тут артистка плохо себя чувствовала, тут погода…

— Мне показалось, роль, созданная для Бондарчука, сидит на нем, как водолазный костюм: нет зазора. Не знаю, насколько хорошо полное совпадение персонажа и…

— Федя совсем другой.

— Разве? Но в какой-то момент возникает ощущение неправды. Когда набалованный, смотрящий сквозь людей официозный барчук вздыхает: «А как же любовь?» Может ли властолюб «заболеть любовью», жертвуя карьерой? Хотя в финале есть намек, что все не так просто, что у героя есть «запасной аэродром».

— Все связано с биографией героя, которую мы с Федей простроили. Родители развелись, потом уход из МГИМО, бунт, депрессия, из которой он с трудом выполз. Один крупный чиновник однажды мне признался: «Я правда лет до двадцати верил, что бывает дружба, как в «Трех мушкетерах», потом понял, что — нет». То есть отвергший юношеские идеалы… сталкивается с миром людей, живущих по законам, в которые он когда-то верил. С человеком случается перелом… Знаю ли я истории подобного перерождения? Нет. Имею право отказывать целому классу в такой возможности? Не имею. Они ходили в те же детские сады, школы. Как писал Анненский: «Подумай: на руках у матерей все это были розовые дети». Когда обнаруживаешь, что в каждом из них за наслоениями накипи бывает, что жив, бывает, что умер — тот мальчик… Который хотел чтобы его любили, хвалили. Когда добираешься до человеческого, «розового», что в них есть… Они живо на это откликаются.

— С помощью экрана «вспомнить все», в том числе уходящую человеческую натуру?

— Не творческое дело — кому-то о чем-то напоминать. Просто попытаться увидеть в них людей. Не скрываю позиции, отношения к нынешней власти. То, что они делают, приводит меня, как правило, в бешенство. Крайне мало государственных инициатив, вызывающих если не симпатию — хотя бы понимание. Но честно скажу, версия десанта с Марса номенклатурного сборища упырей и убийц тоже представляется дикой. У меня был смешной разговор с моим композитором Лешей Стеблевым. Он говорит: «Неожиданно, что при своих убеждениях ты написала такой сценарий». — «Лешечка, а ты правда думаешь, что среди них людей нет?» — «Скорее всего, чувствую именно так». — «Лешенька, так бывает в мультфильмах. Не может быть, чтобы все бухгалтеры были рыжими, булочники — толстыми, конькобежцы — скользкими типами». Мысль простая: самый большой парадокс в нашей стране состоит в том, что все по отдельности они, в сущности, неглупые милые люди. А всё вместе складывается в безобразие.

— Судя по фильму, ваша точка зрения: с властью, независимо, какова она, необходимо объясняться и искать для этого цивилизованные формы?

— Нет. Моя точка зрения, что власти надо хамить. Провоцировать ее, как моя героиня. Тогда они начинают тебя слышать. Иначе ты для них «объект-ноль». В фильме есть линия директора музея. Крупный функционер «опознает» его с момента, когда директор перестает лебезить, говорит в глаза: «Петя, ты как себя ведешь? Когда человек хочет извиниться, он того, перед кем извиняется, к себе не вызывает!»

— А они в школе Чехова-Толстого не читали? «Откуда они все прилетели?» — цитирую фильм «Изображая жертву».

— С ними там, наверху, случается амнезия. С какого-то момента даже самые лучшие перестают понимать, что люди, которые не ездят с мигалками, живут в «другой жизни». Власть — таблетка забвения. У меня с товарищем из «высших эшелонов» доверительные отношения, но он не может себе представить, что человек, с которым он сидит за столом, может жить от получки до получки.

— Хорошо, если они не глупы, почему им не нужна квалифицированная экспертиза, конструктивная критика, которую продуцирует интеллигенция?

— Они — технократы. Не понимают и не верят в иррациональное. Однажды я задала этот вопрос Егору Тимуровичу Гайдару: «Вы, не любя наших интеллигентских дикостей, внимательно нас слушаете. А наш с вами общий друг затыкает уши». — «Потому что у меня был тесть, Аркадий Стругацкий, говоривший мне вещи, на мой взгляд, наивнейшие, глупейшие. Я ему цифрами доказывал его ошибки. Потом видел, как его слова сбывались. То, что казалось дичью, не укладывающейся ни в какие законы, — случалось. Этот образ мыслей мне абсолютно чужд. Но он тоже «работает». А у них не было тестя Стругацкого». У них если два плюс два равно четыре, то четыре плюс четыре — восемь. И объяснить им, что это не всегда так, невозможно. Поэтому они считают нас всех придурками: симпатичными, или противными, или конфликтными.

— Снимая «ромком» с элементами эксцентрики, вы выходите на размышления, которые русского человека не отпускают до смерти: взаимоотношения интеллигенции и власти. Это определил выбор персонажей или вам хотелось делать портрет любви на «социальном фоне»?

— Когда мы с Анной Пармас писали сценарий, не было никакого «портрета на фоне», был профессиональный вызов сделать чистый жанр. У «ромкома» железные законы, как у триллера или детектива. Урсуляк ушел на другой проект, мне надо начинать подготовительный период, а я не знаю, про что снимать. У меня есть фабула — нет сюжета. Я считаю, что фабула — дело сценариста. Мясо сюжета наращивает режиссер. По одному сценарию можно снять 28 разных картин. Если не придумаю, про что картина, я с нее соскочу. И вот мой художник-постановщик Катя Залетаева — такая «женщина в шляпах» — приносит красивые эскизы. «Давай, — говорит, — мы в нашем усадебном парке поставим сфинксов и единорогов». — «Давай. А зачем?» Уже на съемках я поняла, что Катя нас спасла, не будь этих сфинксов, мы словно снимали бы «один план». Большая часть действия происходит в парке усадьбы выдуманного нами писателя Щегловитова, и на экране разные «зеленые уголки» выглядят однообразно. Я стала размышлять: пусть наш Щегловитов будет масон — сфинксы и единороги имеют отношение к масонской символике. Тогда и высветилась история про жидомасонскую интеллигенцию. Людей с «прибабахом», неуправляемых, не коммуницирующих с сегодняшней реальностью — короче говоря, чудаков… Но, по большому счету, они и есть последние герои, хранители идентичности нации. Знаю и люблю музейный мир. Музейщики как могут сохраняют культурную память нации, притом что сама нация не хочет этого. Без громких слов совершают подвиг, осуществляя связь времен в стране, состоящей из Иванов, не помнящих родства. Наша история не про мужчину, как он влюбился в женщину. Но как он влюбился в этот мир безумцев и идиотов. А заодно в прекрасный усадебный мир XIX века, который истлевает. С этого момента я знала, что снимать будем не просто комедию про чиновника, а про «два мира — два Шапиро».

— Так отчего же в России антагонизм между власть имущими и интеллигенцией не разрешаем, клокочет в крови разных поколений. Хотя накоплен обширный опыт взаимоотношений художника и власти: от державинского «истину царям с улыбкой говорить», критического «Мнения русского гражданина» Карамзина до пушкинского «Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи». Даже самая либеральная власть вызывала ненависть, стреляли и в реформатора Александра II. Когда же случился этот бесповоротный развод власти с нами?

— Может, когда сошел с ума Грозный, отринув дружбу с Сильвестром? После этого «разрывы» повторялись перманентно. А может, когда мы выбирали конфессию. И все-таки нет… Для очередного проекта мы занимались «Словом о полку Игореве». Читаешь источники, обнаруживаешь, что в XII веке у нас было нормальное европейское рыцарство. Они были такие же дикие, как европейские рыцари, воровали друг у друга жен… Но знали по нескольку языков. Владимир Галицкий, брат Ярославны, говорил и писал на шести языках. Мы же темные, в нашем представлении половцы — те же татаро-монголы. Но они похожи на нас, просто язычники. Князь Игорь женился на половчанке Ярославне, сына женил на Кончаковне, мать которой была половчанкой. Между нами и Европой существенных различий не было. Потом мы так победоносно разрушили Кончака…

— Нам всегда победы были «не на пользу».

— Выяснилось, что половцы были буфером между Русью и Ордой, хлынувшей к нам. Впрочем, и Орда была не однозначно ужасна. Все сложнее.

Могу сказать, что и в нынешней власти сидят неглупые ребята. По большому счету, к ним одна претензия: исключительно плохо знают родную историю. Ни Соловьева, ни Ключевского, ни Карамзина, ни Костомарова не читали. А ведь любой русский человек, доходя до определенного возраста, начинает думать одну мысль про страну: «Почему это с нами случилось?» Начинаешь читать-читать. И не чтобы возникали ответы… Получаешь оптику, при которой становится понятно, чего можно ждать, требовать. А чего — нет. И почему здесь будет так всегда.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow