СюжетыКультура

Довлатов в газете

Этот материал вышел в номере № 99 от 7 сентября 2011
Читать
Изображение

70-летие Довлатова широко отмечается и в России, и в Русской Америке, и на всем постсоветском пространстве, где Сергей стал любимым писателем своего поколения. И, конечно, особенно торжественно день рождения Сергея празднуют там, где его лучше всего знали, — в Петербурге, Таллине и Нью-Йорке. Это радует еще и потому, что Довлатов наконец добился признания именно там, где ему в нем отказывали. Как говорил по этому поводу Сергей, «я хочу получить сдачу там, где обсчитали». И он ее получил сполна, но слишком поздно.

Довлатов умер непростительно молодым. Наверное, поэтому так часто мы задаемся вопросом: «Что бы произошло с его литературой, если бы ее автор остался в живых?»

Рассуждая на эту неизбежную в юбилейные дни тему, я хочу подчеркнуть один непреложный факт. За те два десятилетия, что прошли со смерти Довлатова, в отечественной литературе изменилось все, кроме того места, которое в ней занимает этот писатель. Книги Сергея по-прежнему любят все, кто читал, — от водопроводчика до академика, от правых до левых, от Бродского до Солженицына.

Сергей умер как раз в то время, когда его сочинения впервые добрались до массового русского читателя. Он хотел отметить свое 50-летие книгой рассказов, в которой было бы собрано все лучшее, что он написал. То есть Довлатов осознавал себя законченным писателем. В этой ситуации особенно интересен вопрос о том, что бы он делал дальше? Сергей работал на материале, казалось, уже отработанном. Но в самых последних его рассказах (он умер, успев сочинить два рассказа из нового сборника «Холодильник») появилась новая тема. Он брал своих русских персонажей, помещал их в Америку и смотрел, что из этого получится.

Впрочем, такой поворот мог привести к тематическим, но не стилевым открытиям. Сергей как мастер прозы сложился настолько основательно и прочно, что он вряд ли бы изменил свою благородно сдержанную манеру.

Довлатов ведь никогда не хотел изменить русскую литературу, он хотел оставить в ней след. Он не революционер, а хранитель. Ему казалось главным — вписаться в нашу классику. Что он и сделал.

За последние 20 лет в русской литературе перепробовали всё на свете: соцарт, постмодернизм, передергивания, комикование, стеб. И чем больше экспериментов, тем быстрее устает читатель. На этом фоне здоровая словесность Довлатова импонирует самой широкой аудитории. Это — нормальный писатель для нормальных читателей.

Но сегодня я хочу рассказать не о Довлатове-писателе, а о Довлатове-коллеге, с которым мне посчастливилось работать в газете «Новый американец» и на «Радио Свобода».

Я всегда верил в коммунизм больше власти, которая его исповедовала. Не разделяя догматы собственной религии, она забыла мистерию труда и свирепо наказывала всех, кто хотел хорошо работать.

Например — Довлатова. Родина мешала ему заниматься тем, что было полезно обоим. Собственно, только поэтому все мы и перебрались через океан. Нашей американской мечтой был, однако, не дом с лужайкой, а по-прежнему субботник — «свободный труд свободно собравшихся людей». Более того, нам удалось добиться своего. Мы построили коммунизм в одной отдельно взятой газете, которая продержалась дольше Парижской коммуны и сделала нас всех на год счастливыми.

Как и в другом — большом — мире, капитализм, конечно, одержал победу над коммунизмом, но не раньше, чем у нас кончились деньги. За год «Новый американец» заработал 240 тысяч долларов, а потратил 250. И никто так и не придумал, как эти нехитрые цифры поменять местами.

Теперь, четверть века спустя, историки третьей волны считают цыплят по осени и потрошат подшивку «Нового американца», чтобы найти ему объяснение. По-моему — напрасно. Газета, как радуга, не оставляет следов. Она — вся процесс, а не результат, сплошная сердечная суета, воспоминание, не требующее документа. Так было, вот и слава богу.

Главное, что Сергею там нравилось. В «Новом американце» Довлатов больше всего любил его материальную часть. Остальное Сергея волновало меньше. Он скучнел, когда слышал выражения «общее направление» или тем более «долг перед читателем». Жанры его занимали уже больше. Сергея, скажем, бесило, что любой напечатанный опус у журналистов назывался одинаково — «статья».

Еще важнее ему казались слова, причем сами по себе, в независимости от содержания, темы и цели. Он радовался любой стилистической находке, но и ей предпочитал опрятность слога, где бы она ему ни встретилась — в спортивной заметке, гороскопе, читательском письме.

Однако по-настоящему Довлатова в «Новом американце» волновал наборный компьютер. «Умнее Поповского», — с трепетом говорил Сергей. Эта машина тогда столько стоила, что с ним никто не спорил, даже Поповский. Я бы сказал, что, уважая технику, Довлатов, как все мы, ее побаивался. Мысли свои он доверял только старой пишущей машинке, отбиваясь от всех попыток и ему навязать компьютер.

— Я стремлюсь, — говорил Довлатов, — не ускорить, а замедлить творческий процесс. Хорошо бы высекать на камне.

Сергей и в самом деле был большим любителем ручного труда. Особенно ему нравилось смотреть, как работают другие, и он никогда не пропускал случая поглядеть, как мы с Вайлем верстали газету. В каморке без окон, где стояло два монтажных стола, Сергей помещался только сидя, но и тогда об него нельзя было не споткнуться. Нам это не мешало. Под его ехидные комментарии мы споро трудились и весело переругивались. Постепенно на хохот собирались остальные сотрудники газеты, потом — ее гости, наконец — посторонние. Мы работали, как в переполненном метро, но выгнать никого не удавалось даже тогда, когда гасили свет, чтобы напечатать фотографии в номер.

Довлатов всегда любил публичность и зажигался от аудитории, но клубом газета стала сама собой. Народ стекался в «Новый американец», чтобы посмотреть на редкое зрелище: как люди работают в свое удовольствие. Труд у нас был привилегией, поэтому за него и не платили. Довлатов, во всяком случае, от зарплаты отказался. Хозяева газеты — тоже. На остальную дюжину приходилась одна небольшая зарплата. В добавление к ней мы придумали конкурс на лучший материал номера. Имя победителя Сергей записывал красивым почерком в особый кондуит, а приз — самая большая бутылка самого дешевого вина — распивался присутствующими под бутерброды с прозрачно нарезанной колбасой. Нищета, как всегда, и уж точно, как раньше, не мешала радоваться — наградой был сам труд. Что, собственно, и говорил Маркс, практиковал Ленин и обещал Брежнев. Я до сих пор не верю, что в мире есть лучший способ дружить, чем вместе работать, особенно — творить, хотя в хорошей компании даже мебель перетаскивать в охотку.

В «Новом американце» у Довлатова была особая роль. Нельзя сказать, что в редакции Сергей был генератором идей, скорее Довлатов создавал среду, в которой они не могли не родиться. С ним было пронзительно интересно делить пространство, беседу, закуску (но не выпивку). Электрифицируя попавших под руку, Сергей всех заражал жаждой бескорыстной конкуренции: каждый азартно торопился внести свое, страстно надеясь, что оно станет общим. Попав в ногу, газета создавала резонанс, от которого рушились уже ненужные мосты и поднималась планка. Всякое лыко было в строку, каждое слово оказывалось смешным, любая мысль оборачивалась делом.

Как запой и оргазм, такое не может длиться вечно, даже долго. Но до последнего дня Довлатов считал год «Нового американца» лучшим в своей жизни.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow