Рок-н-ролл прошел очень длинный путь от The Velvet Underground. Эта пьеса пытается описать политику существования рок-музыканта на территории государства, враждебного рок-н-роллу. Речь не о музыке — а о неучастии этих людей в политической жизни. Об отсутствии у них интереса любого рода ко всему, что происходит в официальной системе и картине мира. И само отсутствие этого интереса уже воспринимается как вызов.

Конечно, для молодых людей в Западной Европе и Америке 1960-х рок-н-ролл тоже был формой протеста и революции — но очень привилегированной формой. И если вглядеться — недовольство государства, церкви и родителей музыкой, языком и прочими излишествами молодежной субкультуры 1960-х проявлялось на Западе в очень мягкой форме.

Но в СССР и в других странах Восточной Европы за рок-н-ролл преследовали всерьез.

Основатель группы The Plastic People of the Universe, история которой так важна для пьесы «Рок-н-ролл», создал свою группу вскоре после событий августа 1968-го. Создал самую протестную группу, единственную по-настоящему протестную группу в этой части света. Впоследствии он говорил, что совершенно никак не связывал советские танки в Праге — и создание «Пластиков». Для него это совершенно не было политическим жестом. Он любил рок-н-ролл, он жил ради рок-н-ролла. И оказалось: этого боятся больше, чем протеста против танков.

В конечном итоге это пьеса о том, что в тоталитарном обществе нет места для людей, желающих быть вне игры. Или ты идешь путями партии — или будешь врагом. Есть много иронии в том, что именно в тоталитарном обществе сам образ художника, писателя, музыканта был так вознесен на пьедестал, как никогда не бывало в либеральных странах Запада. И в результате — люди хотели жить вне происходящего, а оказались пророками в своих странах.

Система тоталитаризма такова, что просто не получается быть к ней индифферентным! Это не удается: вы полагаете, что вы абсолютно вне политики, что система вам просто неинтересна, — но она и это воспринимает как вызов себе. Ваш отказ играть в ее игры, ваше невмешательство для нее уже есть акт агрессии. И наивно думать, что если вы не нападаете на систему, то и она не нападет на вас. В воздухе социалистической Восточной Европы это было невозможно.

И, видимо, в закрытом обществе главной провокацией является смелость. Личное мужество человека служит главным раздражителем и неоспоримой формой вызова. В результате основателя группы The Plastiс People of the Universe арестовывали восемь раз.

Этот закон — или этот рефлекс — он, видимо, вечен. Уже в наши дни, пять или шесть лет назад, я подружился со «Свободным театром» из Белоруссии и его лидером, драматургом Николаем Халезиным. Эти люди, несомненно, добавляют Белоруссии креативного духа. Это единственный театр и единственный драматург в стране, известные и интересные миру за пределами Белоруссии. И ужасно думать, что дома, в самой Белоруссии, они не интересны и не нужны. И в их случае повторяется то же самое: личное мужество — самый вызывающий раздражитель для власти.

Чешская группа The Plastic People of the Universe распалась в первые годы демократии — но в 1997-м собралась снова. Одно из самых сильных впечатлений всей моей театральной судьбы: премьера пьесы «Рок-н-ролл» в Праге. Там, в финале постановки, сцена вдруг поднялась. Под ней сидели «Пластики» — и играли живую музыку.

Хотя наивно думать, что именно рок-н-ролл сокрушил компартию Чехословакии.

…Странно, что поп-культура («популярная» уже по своему имени и по своей сути) стала в Восточной Европе символом андеграунда. Впрочем, и в вольном существовании рок-н-ролла есть довольно горький внутренний парадокс. Всякое настоящее художественное явление рождается как протест. Из духа протеста. Но только когда общество, когда именно то, против чего протестует рок-н-ролл, — усваивает его, адаптирует, абсорбирует, использует в коммерческих целях, — только тогда рок-н-ролл становится действительно успешен. И прибылен. Песня, которая родилась из духа протеста, песня, которая была криком, — будет услышана воистину всеми только тогда, когда станет саундтреком к рекламе мыла. Или автомобилей. Или компьютеров.

Так что в конечном счете успех и распад — почти синонимы.

…Вацлав Гавел сказал: «Цель бархатной революции совершенно не в том, чтобы превратить нас в Западную Германию». Я украл это для своей пьесы. Но, конечно, 1990 год не был окончательной победой. И вовсе не означал «конца истории» по Фукуяме. История Восточной Европы пошла дальше. И идеалисты (какими были рок-музыканты) столкнулись с новыми вызовами и узнали новую горечь.

В «Рок-н-ролле» Макс, профессор Кембриджа и несгибаемый британский марксист, говорит (почти перед финалом, когда действие происходит в 1990-м году): «У меня осталось только одно убеждение: что теория и практика более-менее совместимы — не идеально, но более-менее». Мне кажется, это применимо не только к теории Маркса. Люди, исповедующие демократические ценности, живущие там, где эти ценности разделяет большинство, тоже знают: идеального соотношения теории с практикой не найдешь. Оттого утопии и не реализуются.

Я тоже не ожидаю, что теория и практика будут идеально друг к другу подходить. Но надеюсь, что можно найти такое сочетание их, которое будет более или менее работать.

Вот это и есть важнейший вопрос: размер пространства между теорией и практикой.