— Алексей Алексеевич, вы часто подчеркиваете, что «Эхо» не оппозиционное радио, оно только предоставляет площадку для дискуссий, занимая позицию арбитра. Тем не менее вас воспринимают либо как фрондера, либо как агента Госдепа, МОССАДа…
— «Аль-Каиду» не забудьте. И чечен¬ских сепаратистов, очень важно.
— Не боитесь, что попытки сохранить объективность не удались?
— Не надо урезать цитату. Я всегда говорю, что мы не оппозиционное, а профессиональное радио, но профессиональное медиа должно оппонировать власти. Оппозиция — это политическая структура, которая хочет прийти к власти. У нас нет такой задачи. Оппозиционная пресса — это пресса, которая поддерживает определенную партию. Мы не поддерживаем никакую партию. Наша партия — это наши радиослушатели, которые голосуют за разные партии.
Отвечая на ваш вопрос — нет, не боюсь. Дмитрий Анатольевич Медведев — шестой президент при моей работе, считая Янаева и Руцкого. Они, знаете ли, меняются, а мы сидим на своем месте и продолжаем свою работу.
Мы не боремся за власть. Мы даже не боремся за умы — мы делаем свою профессиональную работу. Потому что все гости говорят разное. Я на этом стою и требую от своих сотрудников, которые имеют разные политические взгляды: если бы вы побывали в курилке, вы бы услышали яростные споры, доходящие до того, что Лебедев сделал с Полонским.
— Ради этой позиции вам приходится приглашать людей вроде Максима Шевченко, позиция которых вам заведомо не близка. Значит, ради объективности нужно наступить на горло собственной песне?
— Видите, здесь на стенах полно фотографий. В обычной жизни я бы некоторым из них руки не подал. Но я всегда сравниваю свою профессию с работой хирурга. Вам привезли человека с пулей. Вы знаете, что он преступник, убийца, насильник, но ваша задача — вынуть пулю, а разбираться с ним будут другие органы. Правоохранительные, суды, палачи…
— Вы много раз отмечали, что с удовольствием пригласили бы на эфир Путина, Суркова…
— И приглашаю! Приглашаю! Но они не приходят.
— Почему?
— Любой политик, спортсмен, деятель искусства приходит к журналисту, чтобы продать себя, белого и пушистого, своей аудитории. Мы им вообще не нужны. Если им поставить просто микрофон, а журналиста не будет, — счастье для них наступит. Когда я в очередной раз позвал Владимира Путина, он ответил: «Но я же был у тебя. В 97-м году».
Очень многие ищут удобных журналистов. Но худшее, что может быть для журналиста, — работать «подставкой для микрофона». Мои сотрудники понимают, что это неправильно, что это ошибка. Вот Михаил Прохоров недавно пришел к нам (пока еще был лидером «Правого дела»). Какой первый вопрос он получил? «Путин должен уйти?» При каком угодно отношении к ньюсмейкеру играть в поддавки — непрофессионально.
— В вашей студии бывали и президенты, и другие вершители судеб мира. Чувствуете себя причастным к истории?
— Вы знаете, нет. Эти люди дают по 100 интервью в год, их работа — давать интервью. Это для нас они — событие. Мы чувствуем, что создали такую репутацию радиостанции, что эти люди готовы отвечать на наши вопросы. Когда недавно сенатор США господин Кардин создал «список Кардина» по делу Магнитского, мы взяли интервью у сенатора Кардина. По телефону. Потому что в аппарате сенатора знают «Эхо Москвы». Когда мои ребята позвонили помощнику, он ответил: «Да-да, я знаю вашу станцию, я передам сенатору», и через два дня было интервью. И это всё наработано репутацией. И мы создаем эту репутацию дальше.
— Вы говорили в одном интервью, что «Эхо» — как супермаркет: каждый выбирает, что ему интересно. Должны ли журналисты менять реальность, или они всего лишь обслуживающий персонал?
— Когда мы сообщаем прогноз погоды: «Завтра в Москве будет ливень», один человек отменяет свидание, другой идет гулять, потому что любит гулять под дождем, а третий идет покупать зонт или плащ. Ты не можешь прогнозировать, какую реакцию твое сообщение вызовет у сотен тысяч людей. Журналисты, особенно молодые, считают, что переделывают мир. Это неправда. Мы не знаем реакции ни простых людей, ни тех, кто принимает важнейшие решения. Так что журналисты, конечно, меняют мир, но бессознательно. И это снимает с нас ответственность. Твое дело — сказать максимально полную правду максимально быстро.
Мы не относимся к нашим слушателям с пренебрежением. Мы делаем площадку, песочницу. Кто-то приходит с синим ведерком, кто-то с красным, кто-то с совочком, и начинают кидаться песочком. Мы вам в эту песочницу загоним всех, а вы смотрите из окон и принимайте решение.
— По каким критериям вы отбираете себе работников?
— Это всё на нюх. Есть какие-то базовые требования — знание иностранного языка, компьютера… Но главное — человек должен обладать безумным любопытством и жаждой жизни. А как это кодифицировать? Никак. Здесь тяжелая работа, маленькие зарплаты, бесконечно орущий начальник. Это копи, в которых добывают из руды золото не для себя, отдают слушателям.
— Значит, вы все-таки влияете…
— Мы влияем, предоставляя возможность. Не навязывая мнения Кондолизы Райс или посла Палестины, а предоставляя возможность им здесь высказаться и тем самым создать для наших слушателей объем.
Мы сложное радио, мы грузящее радио, мы это знаем, нас в этом упрекают. А нам другой аудитории не нужно. Конечно, мы можем сделать радио более попсовое, с легким языком. Безусловно, мы же профессионалы. Хотите, сделаем радио «Погода» — все будут слушать. Как подорванные. А нам это неинтересно. Нам интересны люди, которые задумываются. Тяжело. И среди них есть люди, принимающие решения.
…А хотите, я вам расскажу, как происходило интервью с Медведевым?
В июле я ездил в Грузию: мы брали интервью у Саакашвили к годовщине войны. Не знаю, сколько людей мне позвонило с возмущением из Кремля и из Белого дома: «Он такое говорит…» Я отвечаю: «Опровергните. Что я могу сделать?» И где-то через две недели звонит мне пресс-секретарь президента Наталья Тимакова, говорит: «Надо встретиться». Я говорю: «Хорошо. Вы где?» — «В Ганновере, у нас визит». — «Хорошо», — говорю я. «Садись в самолет». — «Хорошо!» — говорю я. Вечером встретились с ней в гостинице. «Послушай, президент тебе одному интервью не даст: впрямую ответить Саакашвили — это неправильно. Но хочет рассказать про грузинскую войну. Можно сделать так, чтобы это интервью было не только в России, но и в Грузии?» А у меня в Грузии мой корреспондент, Катя Котрикадзе, — главный редактор Первого кавказского канала, который считается антироссийским. Я звоню Кате. «Как, интервью Медведева антироссийскому каналу?!» — «Да или нет?» — «Пусть меня уволят… — настоящий журналист, — но я это поставлю!» Через день ответ Тимаковой — президент согласился, но нужен еще третий журналист. Как это — втроем брать интервью? С Катей я умею работать вместе. А с Russia Today, который она мне предлагала, я не умею! Наталья: «А если Софико Шеварднадзе?» Тимакова гениальна. Третий интервьюер — внучка президента, которого сверг Саакашвили, которая работает на Russia Today, но работает и на «Эхе Москвы». И так интервью состоялось. И это был мужественный поступок Медведева. Я понял, что это больная для него тема, ему вспоминать об этом трудно. Но он дал интервью не только «Эху Москвы», но еще и грузинскому каналу, пропагандистскому, как он считает, и внучке свергнутого президента. Это поступок, я считаю.
Это «Эхо Москвы» в чистом виде. Это как раз то, что я всегда стараюсь сделать.
Я могу как угодно относиться к Саакашвили, к Медведеву, к войне. Но наша задача была показать две точки зрения людей, которые принимали решение о начале войны.
— Когда берете интервью, не боитесь обидеть собеседника?
— У меня в правительстве есть друзья. Это те люди, с которыми не только профессионально общаешься, но выпиваешь, разговариваешь про детей, про книги, про кино… С этими людьми мне очень трудно в эфире. Это и Андрей Фурсенко, и Игорь Левитин, и Сергей Шойгу, и Валентина Матвиенко… У меня к ним масса претензий по их деятельности, и я им говорю об этом в глаза. Моя задача в эфире — дать слушателям понять, что они делают, — не как мои друзья, а как государственные деятели. Наша задача не обидеть, мы работаем на слушателя. Поэтому чего обижаться-то.
Владимир Ильич Ленин говорил: «Когда я рву политически, я рву лично». Я не сторонник Ленина. И я не собираюсь отчитываться: «Как вы можете дружить с кровавым Фурсенко?!» А вот так!
Я всегда был противником ЕГЭ. Но Фурсенко перевербовал меня, долго разжевывая мне плюсы и минусы реформы. И таким же образом я кое в чем своих друзей убеждаю.
— А что было бы, если бы Первый канал работал как «Эхо Москвы»?
— Человек попадает в систему бесконечного обсуждения и выбора. И если бы Первый канал работал так же, в стране было бы меньше жителей и больше граждан. Гражданин — это тот, кто думает не только о своей семье, но и о своей стране, а не передоверяет это даже самому лучшему президенту.
— Вам не грустно, что гораздо больше людей могли бы слушать «Эхо» и становиться из жителей гражданами?
— Нет, мне не грустно. Мы делаем свою работу. И если бы у нас было в два, в три, в десять раз меньше слушателей, мы бы делали нашу работу ровно так же. Все прин¬ципы, которые были заложены Сережей Корзуном, сохранились. И это не зависит от количества слушателей.
