Аниматоры мира дивились прибрежным красотам… в свободное от просмотров время. Времени катастрофически не хватало. 12 конкурс¬ных программ¬, более 130 работ. Завершив марафонский просмотр (по три программы в день), жюри плакало от счастья: «Свобода!» Утром следующего дня уже в полном составе смотрело в кинозале ретроспективы — втянулись.
Гран-при судейство отдало картине эстонского классика Прийта Пярна с символичным названием «Ныряльщики под дождем». Изысканная черно-белая графика с лаконичными цветовыми акцентами. Рассеянный каплями дождя абсурд жизни. Ныряльщика, нацеленного спасать тонущий корабль, облачают как космонавта. Костюм, скафандр… Подключают к компрессору, который ломается. Скафандр дымится: папиросу забыли. Над ныряльщиком держат зонт — чтобы не намок. Зонт унесется ветром на дорогу, залепит ветровое стекло «скорой помощи». Из «скорой» выскочит психбольной, огреет кувалдой скафандр. Ныряльщику оказывают скорую помощь. На заднем плане корабль идет по дну. В финале ныряльщик все-таки совершит погружение — дома в ванной. Картина сложная, многослойная, с внутренним эстонским юмором. По мнению Норштейна, слишком рациональная, не проработанная духом. С духом нынче — дефицит. Хотя если где на просторах кинематографа его след и остался, то — в анимации, по своему названию обязанной трудиться душой (по-гречески «анима» — «душа»).
Душа трудится во многих фильмах непомерно широкой программы. Пытается обнаружить поэзию в обыденном. К примеру, в капусте («Маленькие театры») тайну прерванного полета: ее сложенные крылья, напившиеся воды дождей, думают о небе. Авторы поэтизируют прозу. Исследуют чувственную природу языка («Польский язык»). Смывают с лица наносное, заодно отстирывая мир («Апное») от жирных и грязных пятен. Превращают в стихи трагическую судьбу творца — знаменитого канадского режиссера-экспериментатора, покончившего с собой на пороге пятидесятилетия. Теодор Ушев в «Дневниках Липсетта», следуя Посланию коринфянам, предлагает взглянуть на мир через хрупкое стекло видения художника. Повороты судьбы режиссера Липсетта цепляются за крючки истории. Мама маленького героя (перед отправкой в концлагерь она предпочла смерть мучениям) в фильме раскачивается на маятнике хрупких часов. Стройные ряды нацистов монтируются со стройными рядами кладбищенских захоронений. «Действительно ли я говорю то, что говорю, или слова сами выходят из меня?» Фильм — дневник: живой, переменчивый. Из тех, что ведут художники, прослаивая записи зарисовками, рецептами, письмами… Для Ушева фильм — луковица. Снимаешь слой за слоем, докапываешься до сердца и плачешь.
Удо Принсен посвящает свой фильм узникам Аушвица («Прослушивание»). В концлагере решается судьба подростка. Чисто сыграет на трубе — попадет в маленький ансамбль, сфальшивит — превратится в крематорный дым. Из трубы выдуваются мечты ребенка, у которого вместо лица — отпечаток пальца. У голода мечты простые: буханка хлеба, мороженое, виноград.
Порой анимация взбирается на кафедру и предъявляет зрителю примеры «духовноподъемности», разбавляя палитру елеем и архаикой. Святые лики парят в воздухе, конница — в зареве. Это польская версия затонувшего святого града («Затерянный город Свитези»). Фильм получил множество фестивальных наград, видимо, как олицетворение представления иноземцев о загадочной возвышенной славянской душе.
В испанской антиутопии «Мальчик-птица», напротив, найдены скромные средства выразительности. После техногенной катастрофы в черном лесу живут кукольные животные. Кукла-мутант — сильный образ. При этом мышки-птички-зайчики не антропоморфны, а словно сошли с экрана малышового мультика, и от того — еще страшнее.
Аниматоры говорят о том, что их волнует, в том числе об умирании планеты. В «Дне реки» утопшие мусорные мешки поют зонги, мимо них проплывают мертвые коты. Прав Вадим Жук — блестящий ведущий официальных и «домашних» кроковских встреч: «Анимация — заговор против мирового жлобства». Запоминаемые работы конкурса я бы разделила на две категории: попытка рассказать о реальности и сотворение на экране своего невероятного мира. Классики-авангардисты братья Квэй преуспели в создании вселенных-метафор. Их пространный сомнамбулический опус «Маска» — сложный алхимический раствор, в котором размешаны в равных долях мотивы произведений Лема, Кафки, звуковых «картин» Пендерецкого. Кукла не скрывает искусственной природы. Но в потоках света переливается ее жемчужная сережка, а черный зрачок превращается в бездну. И лысая кукла — уже влюбленная графиня, превращающаяся в самку богомола, убивающую возлюбленного. Все изумительно красиво, размыто, перенасыщено. Но, проведя 24 минуты в не согретом эмоцией мире, начинаешь задыхаться.
Другой сюрреалист, кукольник Мати Кютт, сочиняет на экране перпендикулярную ирреальность («Песня небес»). Демиург доктор Фрейд в лаборатории с помощью электрических проводков конструирует «особенных людей». Его «воспитанник» — почтальон доставляет на Луну важную телеграмму… Маленькие луняне с глазами, усыпанными стразами, радостно принимают сообщение землян и штампуют свои спины земными штрихкодами. Аниматоров хлебом не корми дай заняться невозможным. Связать свитер луне, известной своим непостоянством: то округляется, то худеет до полного убывания — как подберешь размер? Приручить смерть. Но она может слишком к тебе привязаться («Утка и смерть»). Спрятать тень в коробку («Тени внутри»). «Как попасть в снаружи», «Как поднять луну» — названия фильмов конкурсной программы. Хотя возникает другой вопрос: зачем? К чему попадать во «Внешний мир» (кстати, этот отличный фильм про абсурд современного мира удостоен приза жюри), если он не красивый, не добрый?
Мальчуган в очках с толстыми стеклами («Четырехглазый очкарик») видит трещины уродской действительности. Стоит снять очки — и в размытых красках мерцающего мира замаячат динозавры, осьминоги, тролли. Вместо помойки на лугу пасется белая лошадь. Хотите — называйте это «слепой любовью». Но стоит ли от нее излечиваться?
Прибалты снимают просторные абсурдистские поэмы, вскрывая загнанные вглубь проблемы и болезни. В «Рождении пророка» Рао Хейдметса рай и ад лишены сакральности. В раю можно заниматься спортом, может, «Рай» — название фитнес-клуба? В аду бурлит дурная вечеринка. Пришедшие снимают с себя кожу и сдают ее на «плечиках» в гардероб.
Герои фильмов по своей природе стремятся к метаморфозам, переменам: себя и пространства вокруг. Любитель картин («По каплям») ворует их и сладострастно сжирает: Гогена, Ван Гога, превращаясь в то, что съел. В финале лопается, разбрасываясь краской по стене картинами Джексона Поллока. Мы — то, что едим, мы — то, что смотрим. Любим. В одном городе все жители — без голов, за исключением юного Дэнни («Мальчик Дэнни»). Но его возлюбленная страшится «головастого» юноши. Чего не сделаешь ради любви: обратишься за помощью к собственноручно сварганенной гильотине. Окаменевший от страха в окопе французский солдат воображает (игровая съемка), что война — игрушечная (3D). Противники стреляют красками, самолетики кружит карусель, бомбы — воздушные шары, гранаты — эскимо. Кульминация во французском «Курке» — поле битвы, заполненное алыми красными мячиками. «Если вы точно знаете, что вы делаете, — повторял Пикассо, — зачем это делаете?» Иван Максимов сочиняет фильм по ходу съемок, как джаз. Инга Коржнева рисует и пишет сценарий одновременно. Лучшие фильмы конкурса избегают и литературоцентричности, и эксплуатации визуального приема. «Злой человек» Аниты Кили — самая гармоничная работа, снятая с точки зрения ребенка. Перекладка чуть кривая, словно контур рисунка сделан детской рукой. У папы огромные кулаки. Потому что внутри него злой человек, который периодически выползает, рушит все в доме. «Папа не сердится? Папа не бьет маму? Это я виноват. Я не слушался, и злой человек пришел! Папа, не выпускай злого человека». Фильм можно показывать и на биеннале, и на психологических конференциях. Фильм о хрупком детском сознании необходимо показывать родителям.
Надо сказать, судейский вердикт вызвал у многих вопросы. Впрочем, ни одно решение жюри, критическое суждение не способны скалькулировать истинную ценность того или иного произведения искусства. Ни одно. И мое тоже…
