(материал 2011 года)
«…Речь, став меньше на одного, съеживается до нас. Теперь слова — перья мертвых птиц — по словарям. Пусты в небе тысячи белых страниц, тех, что не сделал ты…» Как будто не Бродский Одену, а мы, все вместе — Ане это говорим.
Год без Анны Политковской… 2, 3, 4, 5. Да, вот уже пять лет. Все-таки, как это ни странно звучит, в первые годы было легче, чем теперь. Тогда вместе с болью у многих еще сжимались кулаки, еще оставался кураж… Предстоял суд. Потом, как образно выражались адвокаты семьи Политковских, суд состоялся над «туловищем» преступления. Ни «головы» — то есть заказчика убийства, «ни рук, ни ног» — то есть исполнителя, на скамье подсудимых не было. Теперь просто муторно, именно в этот день — в день пятилетия со дня убийства говорить о расследовании. Хотя, конечно же, подвижки есть: подозреваемый в убийстве — сидит, организатор — установлен, заказчика ищут. Но… лучше об этом — в другие дни, не сегодня…
Три года назад Ане могло бы исполниться 50 лет. Я помню, что в этот юбилей нам тоже категорически не хотелось говорить о расследовании преступления. Только мотивация этого «нехотения» была иная: «Будут для этого другие дни — будут суды и трагическая дата 7 октября. Сегодня же мы говорим не об убийстве, а о дне рождения Ани… И к этой дате только самые близкие ей люди говорят у нас о ней — говорят так, будто собрались за общим столом и вспоминают любимые истории, байки, смешные эпизоды. Они говорят о живой Ане, которая просто стала невидимой. Но она — рядом…» (из публикации «Рядом с Аней. История семьи в рассказах матери, дочери и сестры». «Новая» №63 от 28 августа 2008).
Сегодня — трагическая дата 7 октября. ПЯТЬ лет со дня смерти. И мы сегодня с вами снова поговорим только о близких ей людях. И с ними — о ней.
Сын Илья Политковский
— Илья, я знаю, вас замучили мамины коллеги со всего мира. Наверное, сложно даже подсчитать, сколько раз вы давали интервью и комментарии.
— Невозможно! Это и подсчитать, и даже представить себе невозможно… Иногда просто целый день нон-стопом живу в качестве интервьюируемого. Особенно спрос усиливается к датам. Я не прячусь, отвечаю на все вопросы, это необходимо, потому что иначе речь о преступлении вообще ушла бы в песок. Так что для меня это неотъемлемая часть жизни.
— Вам за эти пять лет мама снилась?
— Мама часто снится, но я не могу ничего рассказать, не потому, что не хочу, а потому, что так устроен мой мозг, что я снов не запоминаю. Как мне ни жаль…
— Что вам чаще всего вспоминается?
— Она говорила, что по сравнению с теми ужасами, которые ей пришлось видеть в командировках, ее восприятие жизни сильно изменилось. Я сейчас тоже переоценил некоторые ценности и взгляды на мир. Я многое перечитал заново из того, что ею было написано, и согласен с тем, что она все делала правильно как профессионал, как человек. Но это не должна была быть моя мама…
— Мама не должна была так рисковать?
— Я как сын не могу согласиться с тем, что на этом месте должна была быть моя мама. Но давайте о чем-нибудь полегче… Знаете, я часто еще вспоминаю, как мама весело, тепло и очень по-доброму подтрунивала по поводу моего слишком активного поведения по отношению к противоположному полу.
— Да уж… Это я тоже помню. Она как раз мне однажды очень смешно рассказывала о вашем таком активном поведении и «жертвах», когда раздался звонок. А вы помните, у нас с ней был один телефон на двоих, столы стояли впритык друг к другу. И на этот раз трубку взяла я. И ваша мама слышит, как я говорю: «Политковскую? Да, минутку. Что? Меня как зовут?» И мы с ней просто сваливаемся от смеха…
— Да, и она меня так весело отчитывала… «Как тебе не стыдно, остепенись». При этом я чувствовал всегда, что она абсолютно уверена в том, что у меня это пройдет, что это просто юношеская энергия… Я думаю, сейчас мама радуется за меня. Рядом со мной любимый человек, и на уровне ощущений я просто уверен, что эта девушка ей бы очень понравилась.
Мама Анны Политковской Раиса Александровна Мазепа
Она отказывается от встреч с журналистами. Не хочет никому ничего рассказывать. Ей тяжело.
Было одно исключение: Раиса Александровна согласилась встретиться со мной, когда я готовила публикацию к 50-летию со дня рождения Ани. Мы пили чай «12 трав» и говорили, наверное, где-то часов пять подряд. Конечно, в публикацию тогда вошло далеко не все. Теперь Раиса Александровна передала через Илью, что рассказала тогда все, что могла, и ей просто нечего больше добавить. И что я вправе распоряжаться записью этого разговора, как захочу. Больше она никогда и никому из журналистов ничего не скажет.
И вот я снова слушаю ее голос на диктофоне — удивительно молодой и звонкий. И вспоминаю, что в ее волосах меньше седины, чем было у Ани. Когда я вслух произнесла это свое открытие, она в ответ сразу стала говорить о муже: «…у него-то вообще ни одного седого волоса не было, когда хоронили. Он незадолго до смерти впервые пошел зуб лечить. Девочки наши, когда подросли, всегда шутили: «Мы же думали, что все мужчины такие же идеальные, как наш папа». Он не пил, не курил. Всю душу вкладывал в воспитание детей, а потом внуков…»
Они прожили вместе 54 года. Познакомились в вечерней школе, после войны. У каждого за спиной были уже свои ужасы. Ее, керчанку, угоняли в Германию, спаслась чудом. Его взяли в армию 17-летним, он прослужил 8 лет, потому что некем было заменить этот призыв. В МГИМО поступал во флотской форме, потому что не во что было переодеваться. Поженились, когда учился на третьем курсе. В Москве снимали не квартиру и даже не комнату, а угол. Квартиру на Фрунзенской набережной, в одном из первых мидовских кооперативов, смогли купить в 1962 году, когда работали в Америке.
Фотографии Ани и ее папы Степана Мазепы висят рядом, и я знаю, что и теперь Раиса Александровна им каждый вечер говорит: «Ну, спокойной ночи, ребята» — и только тогда идет спать. А проснувшись, здоровается: «Ну, доброе утро, ребятки!»
Ее девичья фамилия — Новикова.
— В школе меня называли Новиков-Прибой, — говорит она, и с диктофона слышен мой смех.
— Почему? Неожиданно…
— Ну, писатель такой был, вот им и нравилось так меня звать. А у Ани тоже была смешная история с фамилией. На каком-то теплоходе какие-то попутчики стали говорить, что все беды от тех, у кого такие фамилии, как Политковская… ну, с намеком на национальность. А Анютка им и говорит: «А вы знаете, что это фамилия моего мужа, а моя девичья — Мазепа?» Они ей: «Ну, конечно, всем теперь выгодно быть мазепами». Не поверили. Когда муж еще был жив, его племянник из Харькова привез свою книгу, она вышла на украинском языке. Он обнаружил, что Степан из этой самой гетманской ветви. Потомок. Ну муж посмеялся: «Почитаю, — говорит, — вспомню украинский язык». Он же в школе в Чернигове на украинском учился. А потом уже доучивался на русском после войны. Вместе со мной, в вечерней школе…
А дальше — снова про Аню.
— Она смелая всегда была. Знаете, вот я забирала внуков из школы обычно. Ну, там много кто детей встречал — бабушки, дедушки, мамы и даже папы иногда. И видно всем, что там, у раздевалки, старшеклассники в карты играют. Плохо это, да только все взрослые взгляды отводят, ждут своих малышей. Прохаживаются. И вдруг — Анюта, откуда ни возьмись. Освободилась, видимо, пораньше и решила меня немножко разгрузить. Вижу — идет. Но даже не успеваю ей на глаза показаться. Потому что она сразу видит этих картежников и, недолго думая, сразу одного из них за воротник: «Это что такое? А ну пошли со мной…»
Все — в изумлении. Никто же ничего не предпринимал, ни мужчины, ни женщины. Подростки, знаете ли, бывают агрессивными. Мало ли что… Так это ж вот именно Анюта и есть. Она по-другому не могла никогда.
А был момент, когда за ней всюду следовал охранник.
— Я тоже это помню. В редакции стоял за дверью, взглядом сверлил.
— И дома так… Я ей: «Ань, неудобно, что же он под дверью. Давай к столу пригласим». Она мне: «Мам, пусть ему надоест! Я не могу так, журналист не может быть с хвостом», — и через паузу Раиса Александровна добавляет: — Господи! Как у них поднялась рука на женщину?
Я думаю: «Раиса Александровна! О чем вы говорите… У них нет таких понятий. Какая им разница — мужчина, женщина, если сами они существа бесполые, состоящие из страха? Боятся, вот и убивают исподтишка. По стеночке, в лифте. Это она могла так — на свет, на суд. А они — выслеживая, прячась».
Дальше — прямая цитата из того, что уже было опубликовано. Потому что важно, и ничего важнее, действительно, уже не скажешь:
— Сколько мы ее отговаривали ездить в Чечню. Она в ответ: «А кто должен? Если не я, то кто?» Боялись за нее. Но и гордились: Степан все абсолютно ее публикации собирал, вырезки делал, надписывал — число, год…
— Это же сколько нужно было вырезать!
— Да, а он все вырезал… Юра, зять мой, муж старшей дочери Лены, сказал: «Он умер, идя к любимой женщине…» Я же сначала плохо себя почувствовала. Выяснилось, что срочно меня надо в больницу. Степан дочке: «Ань, а может, не надо ее в больницу? Что, так серьезно?» Аня ему: «Да, серьезно, нельзя откладывать». Приехал он ко мне в больницу. Морс привез. Врач с ним поговорила. И вот в день операции он мне звонит и говорит: «Ты знаешь что, я к тебе приеду». Стала отговаривать. Позвонил второй раз, не надумала ли я, что привезти. Да что же может быть нужно перед операцией? Тем более в больнице, где все есть. Говорит: «Ну, я выхожу…» Вот так сказал… Последнее, что сказал. А я ждала — уже и посещения заканчиваются, а его нет и нет. Степан же на метро уже проехал, вышел и стал уточнять у женщины, где останавливается троллейбус или автобус, который идет к больнице. Она начала ему показывать, а он стал на глазах у нее оседать. А утром рано, еще градусники даже не разносили, как мне укол пришли делать. И сразу после этого вошли Лена с Аней. И когда я Лену увидела, которая в Лондоне живет, тут я уже все поняла: «Девчонки, дедушка умер?»
— Вас должны были оперировать в этот день?
— Да, тут и врач зашел, говорит, к операции готовы, никаких похорон нельзя… А через две недели, так же с утра, до градусников, пришли с уколом. Так же открылась дверь, только вместо Ани с Леной был ее муж Юра. И мои первые им слова были: «Аню убили?»
Отец бы Анюткиной смерти не пережил… Если он меня не пережил…
Дочь Вера Политковская
Мы с ней так часто разговаривали, что теперь мне вполне достаточно заглянуть на Фейсбук, чтобы убедиться: у нее все в порядке. Вот она сообщает, что сама себе удивляется: «…если б я могла знать в далекие отрочество-юность, что на моей кухне спустя годы будет висеть в тряпочке стекающий творог собственного производства… это какой-то нереал…»
У нее растет маленькая Аня Полит-ковская. Анна Политковская так и не увидела свою внучку, ей не дали ее дождаться. Но она знала, ждала ее.
— За каких-то два месяца мама успела вырастить на дачной грядке лук, укроп, морковь — чистые продукты, никакой химии, ее внучка должна была питаться только так, — рассказывала мне Вера. — Я никогда бы прежде не могла себе представить маму на грядках…
Чем не «грядка» — творог собственного производства? Все продолжается…
