Эти наши могикане тоже сопротивлялись колонизации — колонизации культуры воинствующим бескультурьем. Только в сравнении с Америкой всё было наоборот: колонизаторами выступали красные.

А могикане сопротивлялись тихо, но упорно. И занялись не истреблением инородных завоевателей, а — дружбой народов в самом внятном ее выражении: они, продолжая сочинять свое (в стол), ушли с головой в переводы.

И великая русская переводческая школа, начатая Жуковским и Гнедичем, продолженная, в частности, Пастернаком и Маршаком, получила более чем достойное пополнение: Семен Липкин, Арсений Тарковский, Мария Петровых, Аркадий Штейнберг, Александр Ревич…

Ревич — последний из могикан, из прямых наследников Серебряного века. Он единственный из этой когорты — кто среди нас. То, что, например, канал «Культура» не обрывает его телефон с тем, чтобы записать многочасовое интервью, это его беда, канала. А беды Ревича, слава богу, позади — на той войне, где он попадал в немецкий плен, а потом, вырвавшись, — в наш штрафбат и сражался за Сталинград, где был тяжело ранен. И, между прочим, — рубил танки Манштейна шашкой, потому как был кавалеристом… Ну и в годы «борьбы с космополитизмом» была беда, когда его глухо и, казалось, уже окончательно не печатали. Но с поэзией ничего окончательного не бывает.

Он сумел пережить глухое время. В которое и ушел в переводы. И вот какой парадоксальный способ борьбы с «борьбой с космополитизмом»! Именно тогда он начал переводить поляков Мицкевича и Словацкого, французов Верлена и Арагона. Да мало ли кого!..

А совсем недавно Александр Михайлович мог ощутить что-то вроде всенародного признания — правда, в масштабе Малого зала ЦДЛ. Выяснилось, что на его авторский вечер надо было давать не Малый, а Большой зал Дома литераторов: Малый не вместил всех желающих послушать Ревича. Стояли в проходах и дверях. А он читал отнюдь не эстрадные стихи:

Как стрела на излете при паденье в траву, забываю о плоти, только в звуке живу, в звуке, в свете, в печали, в том, что волей Творца было Словом в начале и не знает конца.

Хочется пожелать Александру Михайловичу прожить полный век — чтобы его столетие мы отметили с ним вместе, теперь уже в Большом зале Дома литераторов. И из его уст услышали про этот достойно прожитый им век:

Век, словно миг, мелькнул — и был таков. Что для него решетки и оковы! Он слышит плач сирот и стоны вдов. Приходит новый — снова плачут вдовы.

Когда Ревич говорит о стихах, он не углубляется в технику стихосложения и стилистические изыски — всегда только о чувстве: першит ли в горле после их прочтения.

Какая чушь стихи, когда в них нет печали, Как немощны слова, когда они — слова…