Труба в Китай через Укок — это поругание святыни. Нашей или чужой — вопрос еще тупее, чем напоминание, что алтайцы — граждане РФ. Святость этого пространства или чувствуешь, или нет, безотносительно паспортных данных. Если обобщать, то для мировой общественности это плоскогорье как минимум загадочно и интересно, оно включено в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО. Для Кремля и «Газпрома» — это сложный рельеф и вечная мерзлота, в которую закопают трубу и подадут по ней газ, это всего лишь часть бизнеса. То, на чем будут делаться деньги. «Новая газета» в последних номерах уже писала о мегапроекте. Сегодня некоторые путевые впечатления.
Меня этот странный пассажир почему-то принял за доктора. А тормознувший автобус минут через двадцать длинноволосый 50-летний парень с гитарой вдруг решил, что я еще и немец.
Я сидел на третьем месте, сразу за водителем. У них же, пьяных и нежных к миру, места были в конце салона, но усидеть они, понятно, не могли, бродили по салону, подолгу терлись на передней площадке и, когда падали на меня или мы лишь встречались глазами, преувеличенно дружелюбно улыбались. А в основном я смотрел в окно: живописнее дороги, чем Чуйский тракт, в России не видел.
Когда водила объявил, что дальше не поедет: сломался, никто не удивился и ни словом, ни возгласом не возроптал: местные, видимо, привыкли. Но я — похоже, из неместных я был один — знал, куда еду и чем это чревато. Дорога-то в сторону Беловодья, Шамбалы, а туда кого ни попадя не пускают.
Пока курили на обочине, естественно, молчал: наверняка автобус сломался из-за меня, коли один я тут чужак. Статус «немца» позволял в беседах не участвовать. Идеальная позиция: меня для них будто и не было, но я всё видел-слышал. Дед-алтаец в толстой клетчатой рубахе, тот самый, решивший, что я — «дохтур», был непривычно для аборигенов полный, бесформенный, в недельной, по-восточному редкой щетине, и в очках с тоже толстыми стеклами. Когда он их снимал, его полнота казалась чужой ему. Наверное, из-за полыхающих потусторонне чувственных глаз. Они светились из другого тела — быстрого, громкого и уж никак не жирного. Странно, но и русоволосый музыкант, хиппи (вот где они спрятались от нас), нестареющий, но со смятым, как тряпка, лицом и ярко-голубыми глазами выглядел не собой настоящим: он, очевидно, не позволял вырываться наружу своей энергии. Но он периодически позволял себе ненужные движения, вертелся юлой, говорил быстро и страстно; очередной неосуществленный человек. И у него был сказочный инструмент. Несколько аккордов, взятых им в горной тишине на гитаре, по-моему, ввели население автобуса, его покинувшее, в транс.
Дед с музыкантом выпивали, задабривая, как водится, духов — брызгая водкой по сторонам. До этого мы раз уже ломались — рядом с поворотом к «даче Путина» (так алтайская общественность называет строящееся поместье), и через полчаса всё же поехали дальше. Но теперь всё случилось окончательно: спустя час загрузились в автобус и поползли обратно до ближайшей заправки. Еще через полчаса подошел такой же автобус, «кавзик», между ними состоялся обмен пассажирами. Водилы сменили таблички на лобовухах, наш новый автобус заправился под завязку, развернулся, и мы продолжили путь.
Что-то произошло. Что — понял не сразу. Что-то в воздухе, какое-то напряжение. Болтались прицепленные к зеркалу заднего вида чебурашка и волк. Над ними — крест и георгиевская ленточка. Водила — молодой русский парень с усталыми глазами. Традиционный шансон, как поехали, вырубил. Оказывается, впереди был Семинский перевал, высшая точка Чуйского тракта, 2 тыс. м над уровнем моря. На переднюю площадку снова выплыл дед-алтаец, уже прилично набравшийся. Стал тыкать пальцем вперед и давать советы. «Сейчас вниз… Будет поворот налево, сбавляй… Поддай, сейчас вверх пойдет… Давай-давай, жми… Рано… Переключайся на вторую… На первую… Я ж тебе говорил… Включай передний мост. Он есть у тебя? Начался подъем, перевал… Говорил, переключайся… Давай, поддай… Поздно». Иногда самозваного штурмана бросало прямо на водилу, и он с трудом от него отлеплялся. Отходил выпить и снова принимался командовать.
Музыкант исчез — наверное, уснул. Пассажиры деду не перечили. В какой-то миг сильно качнуло, деда развернуло ко мне. И я увидел, что он стоя спал. У него были закрыты глаза. Он командовал, где переключаться и где ждать поворот, вслепую. И командовал-то правильно. Кажется, знал каждый метр из четырехсот с гаком верст, что мы преодолевали, наперед чувствовал, где какой камень родины лежит не на своем месте.
Когда через четверть часа дед открыл глаза, они слезились. «Земляк, куда ты нас везешь?.. Где мы едем?» Дед грохотал на весь автобус. Помолчав, повернулся ко мне и хитро улыбнулся. «Сейчас вниз и направо. Там лошади будут пастись. Вот. Переключайся».
К старику подошел, напевая на английском, собутыльник. Они выглядели бодро, Джим Моррисон и учитель, индейский штурман-шаман.
В райцентре к остановившемуся автобусу сразу подъехала полиция. С дедом, держа его паспорт, разговаривали уважительно: «Валентин Егорович, лягте поспать».
Автобус тронулся. Когда приблизился к очередному перевалу, дед снова был рядом с водилой. Тот слушал его указания молча, подавив эмоции, и то ли уже переключал скорости по его указаниям, то ли так совпадало.
Когда скатились и снова остановились подобрать голосующих и перекурить, музыкант подошел ко мне. По его глазам виден был мыслительный процесс: искал слова, понятные мне. И нашел, начал довольно складно говорить по-немецки. Я ответил, как умел, по-русски. Изумившись, он полез обниматься. А позже объяснил всё: «Здесь проводники нужнее нужного. В технике-то чего сомневаться, вопрос в человеке всегда… Этот шофер еще слишком молодой. Ездить парами должны, сменяться, а он один».
Вышел Валентин Егорович незадолго до конечной, в голой степи. Поодаль виднелись овцы и три аила.
Я действительно ощущал себя кем-то вроде немецкого дохтура. Наглядевшись на людей, которые казались не собой, и красоты за стеклом, ясно ощутил: странное дело, но твое сердце может находиться и вне тебя. Я тоже уже не совпадал с собой. Это все зараза местного язычества: алтайцы одушевляют горы, родники, реки и озера, рощи и отдельные деревья. И они, алтайцы, не сами по себе, не метр семьдесят и не семьдесят или девяносто кило, они не четко очерченные, они распространяются на сотни верст вокруг.
Мне еще предстояло услышать, что мы все хорошие, только поступки у нас разные бывают. Эту нехитрую мысль всегда почему-то забываю. Но о чем-то таком догадываюсь: мы все могли бы быть друг другом, скажем, глава «Газпрома» Миллер — стариком-алтайцем Егорычем с шаманством в крови, а нестареющий хиппи — Путиным. Однако это не мешает стирать в придорожную пыль, в пищу для воробьев чьи-то святыни, чье-то самое дорогое в жизни. Не думаем, что это и наше.
Насчет доктора, кстати: дело вовсе не в том, что любой ходок в народ — немец и дохтур (с длинноволосым «Моррисоном» специально об этом поговорили). Дед всё увидел правильно: я из семьи врачей, и до сих пор жалею, что не пошел учиться в мед. А за час до того, как сесть в автобус, меня разбудил будильник, и благодаря этому я запомнил сон, для меня привычный: я делал операцию.
Мне кажется, любой православный, агностик, католик, мусульманин или безбожник, оказавшийся на продолжительное время в диких углах азиатской части России, наедине с ее природными силами, станет немного язычником и будет считаться с духами этой местности. Кажется, что за русскими, ушедшими в Азию, наши святые не поспевали. Сегодня они, конечно, контролируют города на юге Сибири, Транссиб. Но есть синие горы и леса, есть дальние дороги, когда иконки в твоей машине бессильны, хозяева там другие.
В Южной Сибири есть особые, «народообразующие» земли, воды, горы: осознание единства с ними и позволяет коренным людям считать себя единым и отличным от других народом. Так в Туве, Бурятии, Хакасии, Горном Алтае. В этих республиках, наблюдая за тем, как Москва пилит Сибирь, все чаще говорят о том, что необходимо принятие закона о сакральных территориях в РФ. Для теленгитов таково их родное плато Укок, называемое «алтарем Евразии», перекресток миров, где сходятся Россия, Казахстан, Монголия и Китай, язычество, христианство, ислам и буддизм.
Межрегиональная коалиция «Сохраним Укок» опирается на научные труды. А они свидетельствуют о неслучайности совпадения сакральных земель с центрами биологического разнообразия и ареалами распространения краснокнижных животных. Эти территории обеспечивают сохранность почвенных, водных и климатических балансов на огромных пространствах, выступая в роли глобальных стабилизаторов климата. Здесь фиксируются геомагнитные и атмосферные аномалии, выходы редких пород металлов и минералов, необычные природные явления вроде причудливой игры облаков на рассвете и закате, свечения гор или вод. Священные местности всегда близки к основным путям древних миграций. Важным доказательством сакральности территории служит то, что о ней сохраняются легенды и предания; в этих местах проводятся культовые действия для установления связи между миром людей и миром духов-хранителей.
На подъезде к перевалу Теплый Ключ — проходу на плато — целебные источники. Чтобы к ним могли подходить горные бараны, козлы, косули, аборигены и приезжие ставят юрты в стороне. С Теплого Ключа открывается вид на господствующий массив Табын-Богдо-Ола (Пять священных вершин). Самый мощный горный комплекс оледенения в Сибири. И это святыня многих народов, в т.ч. буддийская, ибо в Китае, Монголии, Туве полагают, что эти земли посещал и освятил сам Будда. Старообрядческие предания гласят, что здесь пролегает путь в Беловодье. И нынешнее, преимущественно пришлое, казахское население, исповедующее ислам, вполне органично вписалось в ландшафт, чужие традиции стали родными. Говорю же: здесь нельзя не быть язычником, здесь всплывают архаичные пласты психики.
В августе делегаты четырех южноамериканских племен проводили совместные с шаманами-аборигенами обряды и камлания — и в селе Ело, откуда девять братьев, по древним легендам, разошлись по всей Земле, и на плато Укок. Идея не новая, но навсегда актуальная: шаманы племен коги, аруако, уива и канкуамо полагают, что сбережение сакральных местностей от хозяйственного освоения поможет спасти планету. 13 августа состоялась транснациональная медитация: к шаманам на Укоке присоединились в Южной и Северной Америке, в разных точках Евразии. Этому предшествовало наложение алтайскими шаманами запрета на строительство газопровода через Укок и их обращение за помощью ко всем коренным сообществам мира.
Сама тюркская и монгольская этимология слова «укок» указывает на сакральный характер того, что за ним кроется. Среди интерпретаций и «закрытый сундук», и «схрон», и «слово неба» (или «слушай небеса»), «конец и начало всего». Исследователи, с самых первых, отмечали, что аборигены боятся подниматься к ледникам. Теленгиты верят, что тревожить эти земли, где покоится прах их предков, — значит рушить устои мирового бытия и навлекать беды. На плато запрещена обычаями охота, вообще любая деятельность, кроме обрядовой, и к ней допускаются лишь избранные, «знающие». На Укоке (как и на Байкале, например, или на святых вершинах тувинцев и хакасов) нельзя громко разговаривать, тем более сквернословить или пьянствовать. На Укоке не живут, здесь есть лишь две погранзаставы.
Философы говорят о феномене «значащего отсутствия», когда «непосещение и недеяние подчеркивают сакральный характер места». Барнаульский профессор Андрей Иванов: «Развязное или деструктивное поведение на сакральных территориях, а тем более попытки их сознательного или бессознательного разрушения закономерно воспринимаются коренным населением как кощунство, как покушение на честь и достоинство народа». Такие конфликты на Укоке уже были. Это и охота на архаров, завершившаяся, кроме их гибели, крушением вертолета и смертью семерых браконьеров, в т.ч. кремлевских: вероятно, те не верили в силу духов той местности, но это — верит ли кто-то, или нет — значения не имеет. А до того были археологические раскопки. Летом 1993 года вскрыли скифский курган, где находилась мумия молодой женщины, обретшей впоследствии мировую известность как «принцесса Укока». Ее подняли в вертолет, взявший курс на Новосибирск. Не долетели: борт совершил аварийную посадку, заглох один двигатель. Добирались на машинах. А дальше мужи из десятков научных институтов пялились на тело принцессы, щупали, вымачивали его в ленинских ваннах, изучали татуировки, дивились европеоидным чертам лица.
Копатели, слава богу, живы, получили от президента госпремию. Хотя в чем открытие-то? Среди аборигенов захоронение принцессы было известно всегда. С их точки зрения, происшедшее святотатство все-таки по части других доблестей, не совсем научных. Еще процитирую Иванова: «…знания, связанные с сакральной территорией, могут носить эзотерический характер и не раскрываться перед носителями иных культурных и религиозных традиций. Сакральное молчание и феномен «значащего отсутствия» здесь зримо противостоят профанному говорению — едва ли не главному атрибуту современной техногенно-потребительской цивилизации».
Попытки алтайцев вернуть принцессу домой тщетны. Метрополия следит за своим здоровьем, поэтому всякие «винтажные штучки», языческие обереги колоний всегда из них безвозвратно вывозились. Через десять лет, летом 2003-го, на очередную просьбу вернуть принцессу был дан самый твердый отказ, и азиатскую Россию настигли масштабные таежные пожары, она заполыхала как никогда. А затем, в сентябре, на Сибирское плато наехал полуостров Индостан. Южная и Центральная Сибирь ощутила такое колебание тверди, какого не знала за всю историю наблюдений. В Барнауле, Красноярске, Томске, Новосибирске, Кемерове, Абакане, Саяногорске завибрировали стены и заскрипели панельные швы. Эпицентр находился в Алтайских горах.
Южная Сибирь так и не успокоилась, ее потряхивает ежедневно. И без того нередкие на Алтае самоубийства участились. Вереницей уходят старики и мальчики. Язычники.
С кем из аборигенов ни разговаривал, причинно-следственная связь между раскопками на Укоке и последующими бедами для них очевидна. Роман Тадыров, председатель ассоциации общин теленгитов Эре-Чуй: «Что ждет газопровод? Землетрясение 2003 года произошло из-за археологических раскопок на Укоке, из-за того что потревожили его многовековой покой. На деньги «Газпрома» теперь реконструируют музей в Горно-Алтайске, обещают поместить в него принцессу. Но ее надо вернуть на Укок. Чем Горно-Алтайск отличается от Новосибирска? И там, и там хотят зарабатывать на ней деньги».
Можно, конечно, посмеяться над детьми природы. Смейтесь. Разделять их взгляды на мироустройство необязательно. Но зачем осквернять то, что им дорого?
Саяно-Шушенская ГЭС затопила святыни тувинцев. Водохранилище долго не могли заполнить — тувинцы сопротивлялись. Скакали на конях и кидали в КамАЗы ножи. А когда аратов сломили и в 1990-м рукодельное море впервые заполнили, в регионе выросла сейсмическая активность. В это же время начались резня и исход из Тувы славян.
За год до сибирского землетрясения в Бурятии подняли на поверхность земли буддийского ламу Итигэлова, похороненного в 1927 году. Он явился нам с прямой спиной, в позе лотоса. За 75 лет его тело не тронул тлен. Восточный сибирский оберег оказался не по зубам «блядиным детям» (так сибирские старухи величают адептов машинерии — «протезной» цивилизации). Его не позволили вывезти ни ученым, ни власти. И отвод нефтепровода от Байкала многие местные числят не за Путиным, а за Итигэловым (ну а кто еще мог бы конкурировать по влиятельности с премьером?).
Вот и мой попутчик Валентин Егорович наверняка чувствует, чем аукнется прокладка газопровода по Укоку. Межэтническим ли конфликтом и международными скандалами, вспышкой ли сепаратизма и началом развала России? Но я, само собой, не полез к нему с расспросами. Потому что поругание святынь, пусть даже самого малого народа, по определению ничем хорошим обернуться не может.
Нужен ли России Алтай? Что нужнее: труба или Алтай?
Михаил Шишин, еще один профессор из Барнаула и защитник Укока: «Алтайский народ — очень терпеливый, но сколько можно так к нему относиться? Алтайцы пришли в Россию с землей и с тремя условиями: не давать водки, не вмешиваться в их устройство, не трогать их ценности. Мы сейчас начинаем разрушать уже последнее условие».
Представьте, что будет с Укоком, и не только с ним, со всей страной, если газ будет не 300, а 600 долларов за 1 тыс. кубометров? А если нефтяные фьючерсы начнут продавать по 1000 долларов за баррель? Какой Укок, маму родную пустят на органику, перегной и продадут нефть и газ из нее. Труба «Алтай» — очень яркое свидетельство этого режима и состояния страны. В том числе поэтому к нам так в мире и относятся. Логическим завершением такой политики станет согласие на оккупацию Сибири, когда цена на углеводороды подрастет еще на 30 центов.
А слабо Миллеру и Путину, заказавшим Укок со всеми его духами себе на обед, провести магистральный газопровод через Троице-Сергиеву лавру? Или, если это их не трогает и не впечатляет, через Красную площадь, мавзолей и Кремль?
А не приведи господь, русские окажутся при китайцах таким же малым народом, как ныне при русских алтайцы? Хорошо бы с русскими святынями обращались иначе, но вообще-то какой мерой ты — такой и тебе отмерят; формулы человеческих отношений работают столь же непреклонно, как математические.
