Волкова Е.И., Карацуба И.В.
На деле же, хочет этого громокипящий Быков или нет, - занятого лукавым оправданием советского строя, советского проекта, в конечном счете — советского зла. Якобы тот своей чудовищной неправдой порождал когорты непримиримых борцов с ним - «не то, что нынешнее племя, богатыри — не вы». Якобы и Солженицын с Сахаровым — части советского проекта, как «русофоб» Чаадаев — часть проекта николаевского казарменного патриотизма. А Иисус Христос, очевидно, часть проекта князя мира сего (тандема Каиафы с Пилатом). И пошла писать губерния… По-быковски, барочно-цитатно, богато, семо и овамо, наотмашь, с пышными завиточками и в мелкий горошек. Фестончики, кругом фестончики… Как и было сказано классиком.
Тошно все это читать и повторять за добросовестно заблуждающимся замечательным писателем земли русской. Побережем себя. Попробуем поразмышлять, откуда скверна сия и что нам с ней, родной, делать.
В недавней книге Пелевина «Т» есть одна замечательная формула. Там философ Владимир Соловьев (якобы), отвечая на вопрос императора, в чем же состоит «космическая миссия» России, говорит — в том, чтобы превращать солнечный свет в народное горе. Вот уж воистину так. Не век и не два осуществляет российское (а до того — московское, а потом — советское) государство эту свою миссию. За счет, в том числе, и одурманивания общества риторикой великой державы с великой миссией, одинокой осажденной крепости в окружении врагов, загадочной и непонятой миром души, дерзновенных прорывов в неизведанное и т.п. Почитайте начало первого послания Ивана Грозного Андрею Курбскому (1564) — там уже все это есть, да и пантеон героев сформирован (практически треть позднейшего проекта «Имя России»). И до Дмитрия нашего любимого Быкова — все та же песня, построенная на отождествлении безбожного и «людоедского» российского государства с любимым отечеством, а кривды — с правдой. Зато мы делаем ракеты… Победили в великой войне… А также в области балета…
А ведь можно было бы писателю и учителю-словеснику обернуться к Радищеву, Лермонтову или Салтыкову. А он — вдруг — вторит авторам неудобозабываемого филипповско-даниловского якобы «учебника» (по выражению Тамары Эйдельман, «плевка в лицо учительскому сообществу»), в коем о генералах сталинской индустриализации говорится как о людях, «преуспевших в невозможном» (с положительной, разумеется, коннотацией). И ведь не они одни — все советское сейчас в моде, даже и половцы недавно сплясали на вновь открытой сцене Большого театра на фоне серпасто-молоткастых гербов. И еще, слава богу, что не на фоне чекистских щитов и мечей, с них, половцев и с половецких режиссеров, станется.
Разруха в головах, разруха, как и предупреждал нас другой классик — кстати, интересно, он тоже часть советского проекта по Быкову? Вопрос в том, что делать с этими тотальгическими песнями о старом, но вечно живом. Думаю, что основной глагол здесь - «делать». Делать, расколдовывать, прорабатывать, разбираться с собственным прошлым и настоящим. Разбираться с нашими многочисленными славными победами, в большинстве своем не принесшими нам ни свободы, ни счастья, а, наоборот, закрепощавщими и нас, и другие народы. С нашим любимым некрофильским культом «героических предков» и со всей нашей вообще героической мертвечиной в понимании Куликова ли поля или Плевны с Цусимой, или Дубровки с Бесланом. С нашими правителями, с нашими интеллектуалами, с нашим народом. Деконструировать авгиевы конюшни историко-культурных мифов и моделей.
И не стремиться доказать, что из осинки вырастут апельсинки, а на зле и насилии — нечто доброе, светлое, великое. Как, собственно, еще апостол Павел предупреждал римлян давным-давно - «и не делать ли нам зло, чтобы вышло добро, как некоторые злословят нас и говорят, будто мы так учим? Праведен суд на таковых».
Как жаль, что не нашлось времени написать ранее панегирик Быкову-сатирику! Забыв призыв Окуджавы «говорить друг другу комплименты», оказались в положении младенца, который молчал до пяти лет, потому что все было хорошо, а заговорил только тогда, когда его стали кормить подгоревшей кашей. Дорогой наш пиит, прими запоздалые восторги от читателей писем счастья, от зрителей «юриягагарина с маленькой буквы», от людей, для которых ты сделал понедельник – долгожданным, потому что в «Новой» будет очередное искрометное «Быковское», а на «Эхе» - конгениальное Быково-Ефремовское (тоже тандем, но сколь свободный, смелый и анти-тандемовский!). На концерте в Театре эстрады можно было пережить давно забытое чувство единства свободных людей, когда зал взрывался хохотом и аплодисментами на самых острых политических остротах, а поэт чувствовал себя гласом своего народа. Фонтанирующий Быков вызывал чувство счастья, что вот, и мы сподобились увидеть, как свободное поэтическое Слово рождается на наших глазах, мощью своей разбивая ложь и пакость нашей жизни.
Человек, столь щедро одаренный, неизбежно будет чувствовать себя Гулливером среди лилипутов, Гаргантюа среди ученых дураков, Самсоном среди филистимлян: большинство населения Земли должны казаться ему посредственностями.
Если человечество давно de jure осудило дискриминацию по сословному, имущественному, физическому и национальному признаку (не преодолело de facto, но хотя бы осудило!), то дискриминация по интеллектуальному признаку даже не обсуждается как нравственная проблема. А ведь очевидно, что людей нельзя обвинять в том, что им дано (или не дано) Богом или природой! Как определить посредственного человека? Как интеллектуального инвалида? Тогда он должен вызывать сострадание «титанов мысли». Да и нет бездарных людей: у каждого свой дар, порой незаметный для других и даже для самого человека. Не все дары, однако, столь ярко проявляют себя, как художественный или научный гений. Толкин в назидание гениям создал образ художника как маленького человека, посредственность, – в сравнении с Творцом вселенной («Лист Ниггля»). Художника в этой притче судят на небесах по тому, насколько он был сострадателен к своему, казалось бы, бездарному соседу.
Имеет ли право гений презрительно называть негениальных людей посредственностями? Пушкин в свое время преодолел романтический гениоцентризм, отказался от деления мира на «поэта и чернь» и обратился к трагедии «маленького человека» – посредственного Евгения, незаметного Самсона (!) Вырина и др.. Достоевский продолжил пушкинскую тему и с горечью представил хорошего талантливого человека, возомнившего себя «право имеющим». Статья Дмитрия Быкова до боли напоминает логику статьи Родиона Раскольникова – очередным делением людей на гигантов и тварей дрожащих, своим циничным оправданием крови, по существу - оправданием зла. Достоевский вывел целую галерею таких теоретиков, оправдывающих зло и в этом видел беду России. Самой разрушительной теорией, оправдывающей зло, насилие, стала идеология марксизма-ленинзма.
Быков создает свою, далеко не оригинальную, теодицею (буквально «оправдание Бога», шире – проблема существования зла), которая, на первый взгляд, опирается на традиционную христианскую веру в то, что Бог способен претворить зло в добро, но, по сути, оправдывает не Бога, не добро, а само зло. Потому что поэт он гениальный, но не Бог, и не может исцелить болящих, спасти страдающих и воскресить умерших. Эли Визель, много размышлявший о теодицее Катастрофы, о «молчании небес» во время массового уничтожения евреев, пришел к выводу, что любой ответ, данный человеком на вопрос о происхождении зла, дается со стороны Сатаны, поскольку объяснить зло – значит оправдать его и тем самым выразить презрение к страданиям людей. Человек же может только бросаться на помощь страдающим от зла, как это сделал добрый самарянин в евангельской притче, но ни в коем случае не видеть в нем источник добра для других. (Для себя самого – пожалуйста, поскольку это акт покаяния или самопознания, но не для других). К сожалению, ни богословы, ни философы не создали в России теодицеи ГУЛАГа. О каком христианском возрождении может идти речь, если ни этически, ни богословски не осмыслена Голгофа ХХ века?
В теориях Раскольникова и Быкова есть общее противоречие. Они считают, что не существуют всеобщего нравственного закона, столь же абсолютного, как и закон всемирного тяготения. Раскольников думает, что избранные, способные сказать новое слово, не подчиняются общему нравственному закону, Быков также разделяет законы физики и психики, когда пишет: «я в моральных категориях историю не оцениваю, это ничем не лучше этических претензий к закону всемирного тяготения.» Но мы не хотим жить по закону всемирного тяготения, мы хотим жить по человеческим законам! А значит – оценивать поступки людей в истории по степени их любви к другим людям и миру в целом, а не по их талантам, потому что талант – от Бога, а нравственный выбор – от свободной воли человека. И отвечает человек – гений он или не гений – за свой нравственный выбор, за то, в какой степени он любит людей, сострадает им, живет их бедами. Если бы у нас было посредственное, но честное правительство, заботящееся о своем народе, старательно работающее ради него, мы бы честно выбрали более талантливых администраторов и политиков, потому что каждый должен служить людям своим даром, и из плохого политика мог бы получиться хороший сантехник (тоже редкость, между прочим). Но нами правят безнравственные люди, творящие беззаконие, ложь, воровство, насилие, и они должны быть осуждены за то зло, которое они свободно выбирают.
И если Быков прав, когда пишет, что «Русский ХХ век был веком серьезного отношения к серьезным вещам» (с чем можно поспорить), то эта серьезность опиралась на этические претензии к тиранам и молчащему большинству. И эту серьезную традицию продолжает Быков-сатирик, собственным творчеством опровергающий свой тезис, что только абсолютное зло вызывает желание бороться против него. Ваша острая политическая сатира, дорогой Дмитрий Львович, – от писем счастья до ньюзиклов – есть яркий результат Вашего желания бороться с чумой в «эпоху чумки», бороться «бескомпромиссно, отважно и страстно». И за это Вам – бурные овации.
Тотальгию Быкова можно отчасти объяснить природой художественного дара. Художник открыт миру, призван вобрать его в себя и воплотить в слове его сущностные черты. Это делает душу художника местом пересечения самых противоположных страстей и идей, носящихся в обществе, которые овладевают им, влекут за собой (в том числе - в ад общественной жизни и человеческой души), наполняют его мысли и сердце. Его задача – пропустить их через обостренное нравственное чувствилище, выносить в любящем и сострадающем сердце творца и преобразить в художественные образы. Надеемся, что увлечение масштабностью зла будет преодолено Дмитрием Быковым и воплощено, например, как тупиковый путь героя в будущем романе с гипотетическим названием «Тотальгия».
