Юрий АРПИШКИН
Новая Академия изящных искусств возникла сначала в воображении очень яркого персонажа ленинградского интеллектуального подполья и замечательного художника Тимура Петровича Новикова (1958—2002). К 1989 году он сообразил, что так называемый авангард, по ведомству которого он числился с 70-х, — явление отработанное. Все вокруг тотальные авангардисты, и среди них легко затеряться. То есть сам по себе он, безусловно, не имел ни малейшего шанса затеряться где бы то ни было. Но в качестве вождя и учителя авангардистам был не особенно нужен. А лидерское начало было в нем не менее сильным, чем пластическое. Такой практицизм мог бы несколько покоробить, но Новиков с лукавым простодушием говорил об этом в своих весьма решительных манифестах, и возмущаться было невозможно.
В разгар перестройки и на излете советской власти он придумал, как можно в очередной раз громко заявить о себе. Он выдвинул лозунг борьбы за возвращение к истокам, всепобеждающую красоту и возрождение академических изобразительных канонов. Затем уговорил нескольких давних и новых знакомцев выстроиться под этим лозунгом колонной и принялся штурмовать средства массовой информации, галереи и музеи. Сообщество под бдительным присмотром лидера стало производить нечто и вправду для своего времени невообразимое — огромные живописные холсты с многофигурными композициями, отдаленно напоминавшие академические штудии, мраморные скульптуры, парадные портреты, бронзовые бюсты. Греческих богов и римских воинов в работах профессоров, членов-корреспондентов и ученых секретарей самопровозглашенной академии иногда подменяли не менее классицистические авиаторы и трактористы. К движению присоединился Владислав Мамышев со своими фотопереодеваниями в Мерилин Монро, Любовь Орлову и Чарли Чаплина. Академизма в этом было немного. Как и в изобретательной копиистике Егора Острова. Но величие замысла, разумеется, сильнее частностей — всё шло в дело. В 1996 году Тимур Новиков провозгласил: «Новый русский классицизм уже реальность». И был абсолютно прав.
Сегодня можно ответственно заявить: великий Тимур Новиков сумел не только собрать боеспособную группу товарищей, используя несколько макаренковскую стратегию привлечения к общему труду художественных беспризорников. Он заставил рассуждать о судьбах классического наследия, проблемах неоакадемизма и т.п. А ведь если бы не его зажигательные речи, никому бы не пришло в голову осмыслять в таких терминах всю эту экзотику андеграундного толка.
Кажется и теперь, что значимое слово в названии выставки отнюдь не «академия», но «Санкт-Петербург». Экспозиция заставляет вспомнить, что невская столица не только заповедник русского классического искусства в целом и академизма в частности, но и родина русского декадентства. Это, наконец, то самое место, где декадентство переродилось из возвышенного эстетизма в китчевое производство. Именно там отечественные мастера научились использовать дрожащие бердслеевские линии, а также и эллинистические образы в рекламе парфюмерии и средств для выведения клопов. Этой самой эстетике — как показали годы, глубоко почтенной и плодотворной, — фактически, а не декларативно Новая академия успешно наследовала.
Куратор выставки, петербургский искусствовед Аркадий Ипполитов совсем, по-видимому, не стремился вывести членов академии на чистую воду. Напротив, в известном смысле он завершил масштабный замысел Новикова. Не слишком стройные представления художников об истории искусства Ипполитов изящно отформатировал, распределив работы по условно тематическому принципу. И можно поверить, что ленинградские дервиши постсоветской эпохи действительно, пожалуй что, интересовались Древней Грецией, Итальянским Возрождением, культом Диониса и статями Аполлона. Иной раз, правда, трудно отделаться от подозрения, что куратор провел с экспозицией работу, подобную той, что модернисты рубежа XIX—ХХ веков проделывали, выставляя самодеятельных авторов и представителей народных промыслов. И благодаря разным ухищрениям непритязательные вещи оказывались нагружены высокими смыслами и идеалами.
