Максим ЮДОВ
Сейчас вопрос о сущности истины звучит, пожалуй, даже как-то старомодно. И словно наперекор общественному вкусу в Третьяковской галерее проходит масштабная выставка Николая Ге, в название которой вынесено имя знаменитой его картины — «Что есть истина?».
Николаю Ге выпала едва ли не последняя возможность задаться этим классическим вопросом так искренне: впереди был XX век. За ярко освещенным, самодовольно улыбающимся Пилатом, облаченным в античные одеяния, кажется, стоит вся мощь классической культуры, за ним платоновско-аристотелевская философия и целый пантеон эллинских богов, а перед ним — погруженный в тень Христос. Кто-то убежденно говорит о том, что Иисус здесь превращен в обычного человека, кто-то настаивает на обратном. Пожалуй, этой антиномией и интересен образ. Но главное — едва ли не на первый план в евангельском сюжете выходит проблема рациональной теории и жизни, истины и бытия. Проблема эта глубоко пережита художником, который бесконечно правил свои работы, переписывал, резал на куски, без сожаления уничтожая не нравившееся. Поэтому неприятие публикой его картин (император Александр III повелел снять полотно «Что есть истина?» с выставки и запретил возить по России) было для художника необыкновенно болезненным. В Третьяковской галерее гордятся проделанными рентгенографическими исследованиями картин. Подтвердились, в частности, воспоминания Татьяны Львовны Толстой, дочери Л. Толстого, о том, что картина «Что есть истина?» написана поверх другой, знаменитой, выставлявшейся на выставке передвижников в 1880 году и не принятой публикой — картины «Милосердие». Картина не принята, Ге увозит ее к себе на хутор и через какое-то время записывает. На этом же холсте он пишет и распятие — в красочном слое сохранились детали креста и толпы людей, но в итоге создает сюжет встречи Христа и Пилата. Лицо Иисуса художник пишет, изменяя лицо девушки, обращавшейся к Христу в «Милосердии». Световой контраст дает драматический эффект. Особое внимание к свету заметно в имевшем большой успех историческом полотне «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе». Чем дольше вглядываешься в картину, тем сильнее чувствуешь, сколь различно освещение лица Петра, в образе которого чувствуется мощь европейской цивилизации, и освещение бледного, как будто уплощенного сумеречным светом лица изменника-сына. В картинах Николая Ге часто появляется человек, как будто не вписывающийся в окружающее пространство, как будто выпадающий из него. К этому образу художник пришел еще в самом начале, когда в Италии создавал свою знаменитую «Тайную вечерю». По-римски возлежащему Христу и взволнованным апостолам здесь противостоит темная фигура Иуды, в искаженной, мучительной позе стоящая у самого края картины. Рассказывают, что Ге, часто создававший фигуры из воска и глины для своих картин, мучительно пытался скомпоновать их, работая над «Тайной вечерей». И однажды ночью, придя в мастерскую, поставил свечу между ними, отошел в сторону, а когда повернулся, вдруг замер: фигуры апостолов и Христа были ярко освещены и только Иуда оказывался в темноте, отбрасывая мрачную тень на остальную сцену. Современники вспоминали, с каким увлечением Ге объяснял свои работы. И сейчас, говоря о Николае Ге, любят подчеркивать некоторую умозрительность его работ. И вместе с тем он был из первых, кто пошел по пути трансформации классической формы, первым, кто почувствовал приближение Серебряного века.
