Проект нового закона о культуре я не читал. Даже не знал, что он на сайте Госдумы выложен: спасибо, в Москве сказали… Но читать не буду. Зачем?
«Коляда-театр» никогда не был бюджетным. Мы и не хотим: объясню почему. Есть примеры: бюджет принял в объятия очень достойных людей в Екатеринбурге. Во что это вылилось, расскажу ниже. А «Коляда-театр» был создан с нуля десять лет назад. Как всё лепилось — из обрывков, из ничего, — я всегда помню. И актеры помнят тоже. В чем стратегия, технология, секретное оружие? Во-первых: у нас выходных нет. Во-вторых: на это никто никогда ни жаловался. В-третьих… В-четвертых…
Ставили спектакль «Баба Шанель». Пьеса — моя. Про ансамбль народной песни «Наитие»: женский, пенсионного возраста, все солистки на инвалидности. Развесили по сцене тряпочки, тряпочки — по рынкам кое-где кое-как собранные. Я вышел на сцену и подумал: «Господи! Ведь перед гастролями… Москвичи привыкли к другому: к плазменным экранам, к зеркалам, к машинерии. А тут же вообще нету декорации!»
Поглядел на «Бабу Шанель» и говорю: «Играйте так, чтобы зал через десять минут про эти тряпки забыл». Я часто актерам повторяю: «Не надо стесняться своей бедности. Надо гордиться ею. Да, мы такие. Но что-то другое у нас есть. Сердце, к примеру».
И актеры не подвели. Десять дней играли в Центре на Страстном: билеты раскуплены, зал битком. А я хорошо помню первые гастроли «Коляда-театра» в Москве, в 2006-м: в антракте толпами уходили. Отторжение было у публики — ну невозможное! И рецензии вышли в том же роде. Одна называлась «Самоделки из Екатеринбурга». После такого определения самое правильное — пойти на Москву-реку топиться.
Хотя привезли мы тогда «Ревизора». И другие спектакли, которые потом играли по всей Европе.
Приехали в Москву второй раз — стала мягче публика. Потом еще… А на этих гастролях — за «Бориса Годунова», за «Гамлета», за «Вишневый сад», за «Клаустрофобию» (страшный, тяжелейший, провокативный спектакль по пьесе Кости Костенко) — хлопали обвально. Зал вставал. И даже те, кто обычно за кулисы заходит, после «Клаустрофобии» не зашли. Видно тоже, свесив головы в асфальт, пошли домой о чем-то думать.
Всё это начиналось с нуля, с нуля, с нуля. Десять лет назад в «Коляда-театре» нас было десять человек. Зарплата у всех была одинаковая: 500 рублей в месяц. И я все время повторял: «Ребята, потерпите. Ну потерпите. Всё у нас будет. И по Европе поедем».
И я их не обманул. Слава тебе, Господи, что я их не обманул.
В Париже, в театре «Одеон», сыграли девять спектаклей в зале на 600 мест. Объехали во Франции с гастролями 12 городов. В Le Monde вышла статья: «Дикий театр из Сибири». Уж не стали пояснять автору, что Урал не Сибирь.
Слово «дикий» оказалось комплиментом: экспрессивные мы… Непосредственные. Впрочем, артисты везде одинаковые. В театре «Одеон» у меня только что был трехнедельный мастер-класс. Ставил с двенадцатью актерами «Свадьбу» Чехова.
Поначалу они напряглись: как это так, русский режиссер? А потом видят, что я бегаю, прыгаю, плачу, песни пою, мне весело — и втянулись.
Я им сказал: принесите из дома что ненужное. Пластиковых бутылок, посуды всякой-разной. Нанесли бутылок штук триста. Когда сделали спектакль, было полное ощущение, что я смотрю хоум-видео пьяной русской свадьбы: всё валяется, всё падает, таскают на шкуре Настасью Тимофеевну…
Я такое видел на свадьбе моей сестры: папу с мамой таскали на коровьей шкуре по полю. Такая русская традиция — на коровьей шкуре. Вот я в «Одеоне» посадил на тряпку актрису, немку Беттину, и все ее таскали, ржали, хохотали… И за короткий срок я так сдружился с этими людьми! И понял, что артистам надо такие условия создать, когда спектакль ставишь, точно мама ушла на работу. И можно баловаться, хохотать, придуриваться…
«Коляда-театр» пригласили во Францию и в 2012-м. Актрисы мои теперь говорят вредными кукольными голосками: «Ну что, опять Париж?»
…Но сперва-то будут елки. Сейчас вернемся домой — я напишу пьесу «Гуси-лебеди». Какую-то копейку театр заработает.
Да-да: копейку. У наших кассирш есть такая зелененькая коробочка. Каждый вечер после спектакля я к ним захожу и спрашиваю: «Сколько?» Кассир говорит: «Сегодня я молодец! Тридцать тысяч!»
В зелененькой коробочке может быть двадцать тысяч, может быть сорок. Билеты у нас от 400 до 500 рублей.
И я приучил всех своих: когда зритель приходит в первый раз и спрашивает: «А где у вас касса?» — чтобы каждый ему отвечал с поклоном: «Пройдите сюда! Инна Иосифовна, к вам пришли!» Чтобы посоветовали: бабушке — пойти на «Тутанхамона», про любовь. Студентам не надо на «Тутанхамона», им на «Клаустрофобию». И чтобы сюжет вкратце рассказали…
А человеку много ли надо, Господи? В каждом трамвае ему хамят. А тут он приходит в дом, где ему улыбаются.
У нас очень неудобные кресла в зрительном зале. У нас нет буфета. Нет приличного гардероба. Но зрители идут. И я рад, что театр — это по-прежнему тесный маленький домик: в больших залах все-таки теряется какая-то важная тайна.
Хотя год назад был разговор у губернатора: он у себя собрал екатеринбургских блогеров. И Женя Ройзман вдруг закричал: «Александр Сергеевич! Постройте Коляде театр! Вам памятник за это поставят!» А губернатор говорит: «Ну… да».
Тогда средства массовой информации стали повторять на все лады: обещал, обещал!
Вроде бы к декабрю будущего года отремонтируют здание кинотеатра «Искра» и передадут нам.
Десять лет назад было нас десять человек на 500-рублевых зарплатах. Сегодня нас 65. Актерские зарплаты в «Коляда-театре» — 15—25 тысяч в месяц. Артисты, может быть, единственные люди, которые любят работать. И никто не канючит: «Я устал». Все канючат: «Дайте роль».
Бюджетным учреждением мы никогда не были. Да и надо ли? Несколько лет назад екатеринбургской труппе «Провинциальные танцы» — известной труппе Тани Багановой — предложили стать бюджетным театром. Они согласились: наверное, зачаровали слова «социальная защита».
Для начала их слили с Театром танца: две несовместимые труппы! Потом положили танцорам Тани Багановой госзарплату. Всем одинаковую. 4,5 тысячи рублей.
Кстати, столько и получают обычно актеры в губернских государственных театрах.
…Социальная защита? У меня год тяжело болела актриса. (20 декабря должна вернуться на сцену.) Я платил ей весь год 17 тысяч рублей в месяц.
Сколько бы она получала на больничном в бюджетном учреждении — и думать не хочу.
И пока мы играем 54 спектакля в месяц (не считая ста двадцати «елочных») — мы, кажется, стоим на своих ногах. И будем стоять. Я плохо себе представляю: что могло бы нас сломать после этой десятилетней закалки?
