Седьмого декабря 1991-го директор Беловежской пущи Сергей Сергеевич Балюк вернулся домой ночью, разбудил жену.
— Надь, Советского Союза больше нет! — выдохнул он.
— Ну что ты глупости-то говоришь? — проворчала жена и перевернулась на другой бок.
Для Беловежской пущи такое недоверие типично: там, где ровно 20 лет назад было подписано Беловежское соглашение и распался Советский Союз, этого, кажется, не заметили до сих пор.
«СССР как субъект международного права…»
Восьмого декабря, сразу после подписания Беловежского соглашения, Сергей Балюк пришел к приятелю, поляку Стефану.
«Сказал: вот они тут бумагу подписали, а когда КГБ приедет, перестреляет первыми нас, — рассказывает Стефан. — Я от страха неделю из дома не выходил».
Как вспоминает Надежда Васильевна, вдова Балюка, о приезде высоких гостей в «Вискули», правительственную резиденцию в лесах Беловежской Пущи, директор узнал еще 1 декабря. Вызвал охотоведов (официально главы трех республик СССР собирались в «Вискули» на охоту), пригнал машины на аэродром.
Первым в аэропорт в Пружанах, в 40 километрах от Пущи, приземлился глава Украинской ССР Леонид Кравчук, встретил его председатель Верховного совета Белорусской ССР Станислав Шушкевич. Последним прибыл самолет из Москвы с Ельциным, Бурбулисом, Гайдаром.
— Ельцину из Москвы машину пригнали, — вспоминает Степан Иосифович Мартысюк, тогда управляющий «Вискулей». — Вышел, головой только мне кивнул и спать лег. Около пяти вечера было. А к восьми встал и на ужин пошли.
За ужином Мартысюк подглядывал из-за двери. Слышал, как обсуждали соглашение. Как позвали экспертов, которые должны были доработать соглашение, разъяснив последствия фразы: «СССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование».
Помнит, как на следующий день в 8 утра все сели работать. Вместо машинистки привезли из деревни секретаршу Балюка, пишущую машинку взяли в администрации Пущи, соглашение подписывали в бильярдной.
Текст Беловежского соглашения перепечатывали несколько раз, машинистке диктовали вслух. Что именно собираются подписать, Мартысюк понял с первых же слов. Союз ему было жалко, но «что тут сделаешь? Автомат взять?».
Часов в 9 вечера Ельцин позвонил президенту США Джорджу Бушу, Шушкевич — Михаилу Горбачеву. Затем в «Вискули» пустили журналистов, соглашение торжественно подписали и передали по факсу на весь Союз. В 11 все уехали на аэродром.
Ни руки, ни голоса у подписавших последнее соглашение в истории страны, по словам Мартысюка, не дрожали. «Но кто там знает, что у них на душе?» — говорит он.
Батькины зубры
— Эта история так перекувыркана. Сколько работаю — столько и поражаюсь.
К «Вискулям» меня везет бывший военный Саша. Машина едет через вечерний лес, из чащи доносятся шорохи и звериные крики, и свет фар внезапно выхватывает из темноты силуэт косули.
20 лет назад Саша работал в «Вискулях» на воротах. Ночь, когда подписывали соглашение, до сих пор помнит: мороз под 26 градусов, два часа на дежурстве, Ельцина под руки ведут по двору, на следующий день по телевизору говорят про конец Союза.
По селу Каменюки, главному в Пуще, новость про подписание Беловежского соглашения разошлась быстро.
— А после и в телевизоре говорить начали, — вспоминает бывшая уборщица «Вискулей» бабушка Оля. — Господи! Сколько внимания тем «Вискулям» было! Уже я после не говорила, что там робила. Стыдно было: вроде у нас страну развалили. Говорила, я из колхоза.
8 декабря 1992 года, вспоминает Саша, во двор «Вискулей» проникли несколько молодых людей из Белорусского народного фронта, тогда — главной оппозиционной силы под руководством легендарного Зенона Позняка.
— Куда лезете, говорю, — вспоминает Саша. — «А мы, — говорят, — на место смерти Советского Союза пришли. Осиновый кол вбить». Ну не дураки?
— Почему? — удивляюсь я.
— Какой кол?! — удивляется Саша. — Декабрь ведь! Мороз. Сугробы!
БНФовцы, правда, отчитались, что кол забили.
…В «Вискули» меня, конечно, не пустили: сейчас это резиденция Лукашенко, он приезжает туда раз десять в год.
Главное здание «Вискулей» уже перестроили, но три коттеджа рядом (в одном из них 7 декабря ночевала белорусская делегация во главе со Станиславом Шушкевичем) остались нетронутыми, с той же планировкой и мебелью, вроде как исторический интерьер. Несколько лет коттеджи сдавали иностранцам на корпоративы и праздники. Постояльцы, говорят, очень жаловались: вроде президентская резиденция — а туалет на этаже.
«Вискули» вообще выглядят скромно. Забора вокруг «батькиной резиденции» нет, шлагбаум охраняют замерзшие пограничники с автоматами. Все главные места Пущи зовут батькиными. Есть батькин аэродром (маленькая асфальтовая площадка, похожая на парковку), батькина новая усадьба «Причал», батькины зубры.
Два двухметровых гипсовых зубра торчат перед центральным въездом в «Вискули». Сами зубры крашены красной краской, носы, рога и копыта — черной; всё вместе кажется взятым из какого-нибудь санатория работников пищевой промышленности в городе Ессентуки.
Я долго брожу вокруг зубров, представляя, как вечером 7 декабря неслись мимо них кортежи самых влиятельных лиц огромной империи. Торчащие из сугробов гипсовые зубры смотрели на машины равнодушно и укоризненно. Как и сейчас.
Заповедник
Каменюки похожи на очень ухоженный европейский городок. Двухэтажные домики покрашены в радостные цвета, тротуары по-собянински выложены плиткой, по пустым дорогам рассекают на велосипедах старушки. Городок кажется очень благополучным и очень чистеньким, только быстро заканчивается: уже на задах двухэтажек — серые избы, покосившиеся сараи, клетушки туалетов. В 2009 году праздновали 600-летие Пущи, объясняют контраст местные, вот дома вдоль дороги и отремонтировали, «чтобы было как у людей».
Еще к 600-летию Каменюки получили Дом культуры и ремесел, переделанный из бывшего детского сада. В холле Дома культуры, среди прочего, висит «Список музыкальных композиций, рекомендованных для проигрывания на дискотеках в Доме культуры и ремесел д. Каменюки». В списке — певица Нюша, вокальные коллективы «Руки вверх» и «Каста и баста» — всего 77 «музыкальных композиций». Поверх списка стоит большая государственная печать.
Д. Каменюки вообще располагает к тому, чтобы маршировать строем. Сельская администрация здесь называется исполкомом, в школе идут уроки «Идеологических основ Республики Беларусь», а у директора национального парка есть заместитель по идеологии.
Белоруссия в целом и Каменюки в особенности кажутся заповедником СССР. И если экономически жизнь берет свое, то эстетически и символически в стране все еще живо ощущение СССР — проникающего во все сферы жизни, встраивающегося в сознание, неизменного.
Перед входом в «Вискули» стоит потемневшая и рассохшаяся деревянная фигура медведя с тоскливо протянутой лапой. Деревянных зверей в Пуще работает Маслов. Вид у его скульптур нелепый и дурковатый — в моем советском детстве такие стояли в детском саду. В Белоруссии мне вообще постоянно мерещится советское детство: с «добрыми» песнями отечественной эстрады, кафе-мороженым, танцами девушек в кокошниках на единственном канале ТВ и внезапным и беззлобным бытовым хамством.
В 1991 году Станислав Шушкевич восстановил исторический флаг Белоруссии и древний герб Великого княжества Литовского. Но в 1995-м, сразу после прихода к власти Лукашенко, в стране прошел референдум, по результатам которого в Белоруссии — единственной из республик СССР — были восстановлены советские флаг и герб. Символически страна словно вернулась в Советский Союз, его распад оказался стерт из исторической памяти, новый мир обошел республику стороной. Не имевшая опыта независимости, крошечная Белоруссия осталась обломком империи, игнорирующей факт, что империи уже нет.
Бамбиза и талибы
В пущанской «Резиденции белорусского Деда Мороза» меня остановила Лесная фея.
— Вы почему прошли? — строго спросила она. — С хозяином не поздоровались. С Дедушкой то есть.
— С кем?! — опешила я. — Да я его и не видела.
— Вот! А надо было пойти, поздороваться, позвать.
— Как это?!
— Да как все: «Дедушка Мороз, появись, пожалуйста!» Лучше дважды. Запомнили? — Зимой Лесная фея работала Снегурочкой, в другое время — феей, но до того, судя по интонациям, раньше подрабатывала на погранзаставе. — Только «Дед Мороз, выходи!» не кричите, — добавила она. — Он тогда обидится и вообще не выйдет. Понятно? — и деловито пошагала прочь, шурша юбками.
Здороваться с Дедом Морозом я не пошла. Местные объяснили, что Дед Мороз на этой вакансии уже второй (первый «от такой работы уже того»), раньше работал он художником в Каменюках и, прежде чем надеть бороду, сильно закладывал за воротник. Местные «резиденцию» не любят и деда зовут Отморозком. Правда, кое-кто с гордостью рассказывает, что «с самим Дедом Морозом на «ты».
«Резиденция» появилась лет восемь назад прямо посреди пущи и из пущанского леса. Из этого же самого заповедного (реликтового, первобытного и т.д.) леса построены и все новые здания в Пуще и Каменюках, включая церковь и туристические кафе. Сейчас лес рубят мало, а еще год назад по всему лесу стучал топор и на задах Каменюк вовсю работал небольшой лесоперерабатывающий завод.
Все рубки тогдашний директор Пущи Николай Бамбиза называл санитарными: за время его директорства в Пуще случился сперва ураган, потом нашествие короеда. «Мне словно черт помогает», — любил говорить он.
Бамбизу в Пуще крепко не любят. И ладно бы просто рубил лес, так еще и привез в пущу «талибов», рабочих с востока страны. «Талибы», во-первых, «понаехали», во-вторых, заняли рабочие места, в-третьих, потребовали зарплаты больше, чем у местных. В итоге, говорит местный житель Виталий Осипович, «тут и махач случался, и всё», — началась против «талибов» целая «Буря в пустыне»
Бамбизу сняли в начале года, массовые вырубки прекратились, стук топора стих. Как говорят каменюкцы, новый директор — действительно природоохранник, но лесной заводик работает до сих пор. «Сосна и елка все равно сохнет, — оправдываются местные. — Вали и вали».
Вообще Каменюки, по словам местных, кормят две вещи: Пуща и самогон. В Пуще, от лесничества до гостиниц, работает большинство жителей. Самогон тоже гонят везде. Здесь он особый, из тритикале, растущего в здешних колхозах гибрида пшеницы и ржи. Молодежь спивается, пожилые продают. По отчету гродненской милиции, за прошлый год в Пуще было изъято 102 самогонных аппарата, сто тонн браги и полторы тонны готового самогона. Слово «изъято» неточно: как-то раз местные засекли, как один милиционер показательно лил самогон в окно, а другой стоял под окном с ведром. С тех пор веры в милицию в Пуще нет.
Еще недавно стратегические объемы пущанского самогона отправлялись на экспорт. До границы с Польшей — полчаса на велосипеде. Жительницы Каменюк загружали багажники самогоном, доезжали до заставы, хоронили бутылки в лесу и с дозволенными тремя литрами пересекали границу. За день можно было сделать десяток ходок, по ту сторону в ближайшем поселке уже ждал польский дилер.
Беда пришла, когда пограничники обнаружили, что визы на сто поездок заканчиваются у каменюкцев за пару недель. Теперь пересечь границы позволено раз в четыре дня, что плохо влияет на бизнес, межнациональные отношения и потребление алкоголя в самой Пуще.
Пущанские диссиденты
Вообще Каменюки живут хорошо. Еще недавно жили совсем хорошо, но потом случился экономический кризис, рубль упал, цены в обоих магазинах взлетели, и в деревне забеспокоились.
Обиднее всего, конечно, что кризис пришел неожиданно, когда люди совсем уж привыкли к благополучию и, как говорит местный строитель Димитрий, «даже коров держать перестали».
От экономического кризиса в Каменюках завелись диссиденты. Тихо поругивают президента, уважительно называя «батькой», и жалуются, что пенсии с начала кризиса повысили на 15% — «как собаке обглыданную костку бросили».
Строитель Димитрий долго и обстоятельно рассказывает, как выросли цены на гречку и пшенку, объясняет, как экономить на бензине.
— А вы знаете, — вдруг понижает голос он, — когда подняли цены на бензин, в Минске люди вышли на улицы хлопать в ладоши («Стоп, бензин!» и молчаливый протест с хлопаньем в ладоши — разные акции.— Е. Р.). А их арестовывали и в автобусы паковали, просто так, ни за что! По нашему ТВ это даже не показали, но я по спутнику НТВ поймал. — Димитрий, кажется, едва сдерживается, чтобы не оглянуться.
Про распад СССР он говорит менее охотно. «Нам что? Мы люди маленькие, — объясняет Димитрий. — Нас тогда не спросили».
Практически каждый в Пуще говорит то же самое. Каменюки — они вообще маленькие. И Белоруссия — маленькая. А Пуща — она большая.
Когда дэмакратыю зрабили
Беловежская Пуща, кажется, навсегда выпала из времени: деревни остановились в 1960-х, лес — много веков назад. Когда идешь по прозрачному осеннему лесу мимо зубриных следов и бобровых хат, столбы с указателями кажутся единственным, что привязывает тебя к современности, но скоро и они исчезают посреди древнего леса.
Пуща кажется самым логичным местом, где могло было быть подписано соглашение о распаде СССР. Она словно не связана с конкретным государством или временем и независима от людей. Здесь никогда не удерживалась какая-либо власть.
В состав БССР эти места вошли в 1939 году, но власть Советов проявлялась, только когда надо было собрать продналог.
В первые же дни войны через Пущу пошли немецкие военные части. Лес не тронули (Герман Геринг решил создать в нем образцовое охотничье хозяйство для правителей рейха), Каменюки заняли под штаб, соседние деревни сожгли, жителей увели в плен.
— Усё спалили: и Шершни, и Хушаки, и Городники, и Пашуки. Молодежь всю забрали, в Польшу погнали, там постреляли. Отца расстреляли, мать расстреляли. Нас шесть штук пацанов было, трех в Германию забрали. Братья там жито жали и живыми остались. А я до дому тикал.
Тогда деду Андрею было 15, сейчас 85. Тикал он быстро, так что поймали его только в Польше, у самой белорусской границы.
— Посылают нас — идите, расстреливать вас будут. Видим: здоровый такий немец стоит, и автомат такий маленький у яго. Кажет: ребьята, не бойтесь, у меня двое сыновьев под Сталинградом, как вы, молодые, что я, стрелять вас буду? Так и выжили.
Дед Андрей с бабушкой Ниной сидят у печки в своей избе на улице Каменюкской в деревне Каменюки. Поначалу жилось им не очень, но как фриц из России ушел, сразу стало намного лучше.
— После войны хорошо було, — вмешивается бабушка Нина. — Сначала государство все отбирало: теляток сдавай, картошку сдавай. Папа в армии погиб, мама сама и косила, и пахала. Трое нас у нее было и корова. Потом лучше стало: поженились, дом построили. А сейчас совсем хорошо. Пенсию дают, в магазинах все есть.
Мы долго говорим с бабушкой Ниной о том, как в Пуще хорошо дышится и какой там красивый лес («Я ведаю, я на День леса в прошлом году в Пущу ходила»), но дедушка Андрей переводит разговор на международные отношения и цены на нефть («Литр бензину — 20 тысяч! Все Россия у нас забирает. Як нет? Так и злупилит (обдирает)».
— А вы сами за Лукашенко? — уточняю я.
Тут пригревшийся у печки дедушка Андрей приосанивается и даже кепку на голове поправляет.
— Лучшего человека, чем батька, для нас и на свете нет.
— А как вы узнали, что Союз распался?
— Што дэмакратыю зрабили? Да як усе, — без интереса отмахивается он.
Когда именно это случилось, ни дедушка Андрей, ни бабушка Нина не помнят. Зато когда познакомились, помнят отлично: в 1948-м, 20 сентября, на танцах. Андрей только из армии вернулся, гимнастерка на нем была. А на Нине — платье, красненькое такое. И еще косынка.
