Хожу на митинги еще и потому, что наш театр пытается понять истоки русского террора и объяснить необходимость немедленной психологической революции для каждого. Мы выстроили свой крошечный, на 400 метров, театр «А.Р.Т.О.» в подвале знаменитого дома «Россия» на Сретенском бульваре, 6, из помещения, где когда-то была комната отдыха работников ДЕЗа. Не дожидаясь денег из бюджета, театральный народ «А.Р.Т.О.» сам начал ремонт и вывез девять КамАЗов мусора. Получилось строгое театральное пространство с маленьким залом-трансформером.
В 2009 году «А.Р.Т.О.» открылся спектаклем «Савва. Огонь исцеляет» по пьесе Леонида Андреева о судьбе террориста. Тут же пришли пожарные: «Нельзя играть, нет противопожарной системы», а денег на нее не выделено. Взял в банке кредит, поставил пожарную сигнализацию. После спектакля «Бох» о необходимости немедленной психологической революции для современной цивилизации брошенных детей (зрителей запирали в железные клетки до окончания спектакля, закрывали на замок) нам отключили свет: в центре Москвы находится много ресторанов и кафе, там свет нужнее. Больше года репетировали при аккумуляторных фонариках.
По круговой поруке — инспектор МОЭСКа умолчал, что театр может запитаться от соседнего дома, агрессии руководства ТСЖ, пассивности департамента культуры — закрадывалась мысль, что театр собирались «отжать». На 400 метрах подвала выгоднее открыть баню или ресторан. Префектура района ничем не помогала, представители ее появились в театре один раз, в 2009 году перед выборами в Мосгордуму, провели их, напились и исчезли. Крепления флагов и транспарантов, которые они вогнали в фасад памятника архитектуры, мы вынимали сами.
На время судов и хождений по кабинетам я перестал заниматься режиссурой. Сначала казалось, что это драйв — ходить по судам и заниматься творчеством. Нет. У нас лаборатория, а не разводка. Чиновники и гаишники — всегда в попытках быть похожими на свое начальство — понимают только язык быкования. Пока ты с ними разговариваешь на их языке, заниматься своим делом уже нельзя.
Но мы бы никогда не пришли к идее спектакля «Бох» по текстам Беккета и Кришнамурти о необходимости немедленной психологической революции, если бы не вся эта катавасия с помещением для театра. Нам многое открылось, и мы перестали жить только творческой иллюзией! Собственная психологическая революция стала потребностью. Прояснилось понимание, как можно жить и развиваться в бесконечной серии конфликтов, не убегая от них. Как, получая от мира разрушительные эмоции, встать над конфликтом. Как не быть узником предлагаемых обстоятельств. Догма спектакля «Бох» — «немедленно измениться» — была адресована себе.
Режим чиновников вызывает раздражение и опустошающую агрессию. Выходящие на площадь люди больше не могут накапливать ее. Хочется, чтобы фаза общественного тонуса продлилась. Москва, к сожалению, такой город — не может ни на чем долго сосредоточиться.
Наш театр находится на Чистых прудах, близко к памятнику Грибоедову, на все митинги к Грибоедову я хожу. Как режиссер часто восхищаюсь чужой режиссерской работой — как партийные лидеры пытаются управлять толпой, как у них не получается и как они учатся этому прямо на митингах. Но еще больше меня поразило то, что некоторые участники митингов провоцируют ОМОН на то, чтобы их затащили в автозак. Некоторые снимают свое задержание на видео, а потом просят на основании этого видео выезда за границу! Из автозака, в котором мы закономерно оказались после митинга 6 декабря, нас чудом освободила бухгалтер нашего театра: блондинка в наспех наброшенном красном пальто выбежала из театра в слезах, нашла офицеров и отчаянным, но строгим голосом потребовала: «Немедленно отпустите художественного руководителя театра и его сотрудников! Они очень хорошие люди!» И офицеры, как нормальные мужчины, выполнили просьбу блондинки в красном пальто.
Спектакль «Савва» возник в нашем репертуаре не вдруг. Мы долго искали пьесу, которая исследует богоборческие и психологические причины террористического подрыва. Герой Леонида Андреева Савва Тропинин имел прототипа, юного террориста Анатолия Уфимцева. Сначала изобретатель-самоучка, сочувствующий одноклассникам — социал-демократам, придумал для них электрическое перо для копирования и скоропечатающую машину для распечатки прокламаций. А потом, «пораженный мракобесием церковников и невежеством верующих», подложил бомбу с часовым механизмом под икону Знамения Богородицы в Знаменском соборе. Когда Уфимцева судили, за него вступились многие, например, Толстой и Горький. В спектакле последнее слово было за слепой фанатичной верой: насмерть забитый толпой Савва лежит в мусоре взрыва, а деревня, беснуясь, поет «Христос воскресе!»
Рассматривая в спектакле вопрос о причинах русского терроризма, пытаясь понять психологию подрыва моральных и социальных устоев, возвращаешься к суждению Гиппократа, мысль которого взята эпиграфом пьесы «Савва»: «…а то, что не исцеляет огонь, должно считаться неизлечимым». Но пробовать надо, хотя бы из-за того, что здесь стыдно быть просто «хорошим»!
