СюжетыКультура

Евгений ЕВТУШЕНКО: А еще я был агитатор

Доисповедь

Этот материал вышел в номере № 145 от 26 декабря 2011
Читать
Доисповедь
Изображение

И сказал мне старшой, жутче тени: «Чтобы все до двенадцати дня в урны сунули бюллетени, а иначе тебя и меня…»

И при этом в ладоши он хлопнул, так что я от башки до подошв похладел, как на месте Лобном, там, откуда с башкой не сойдешь.

Я дрожал, понимаете сами, словно в чем-то я был виноват, ибо был этот дядя с усами мне порученный кандидат.

Становилось всё более жутким: Были выборы на носу. Я ходил по московским джунглям, как охотник Узала Дерсу.

«Завтра выборы… Завтра выбо…» Ключик надо к любому найти: «Не могли бы к нам в десять?», «А вы бы — не могли б хоть к одиннадцати?»

Был я счастлив от пониманья то одной, то другой семьи: «Это я, дядь Гриш!», «Я, теть Кланя!» — «Да не бойсь — всей семьей мы к семи».

Изображение

Объяснить я пытался культурно, что протезы еще впереди, но что есть переносные урны. «Ежли самосожжусь —заходи!»

И дыша портвеюгою люто, И пытаясь взасос целовать, запивалка-малярочка Люда затащить попыталась в кровать.

Я, руками-ногами обвитый, в сапогах был повален уже. «Люда, ты подожди до любви-то…» — я ее умолял в мандраже.

«Тебе выспаться, милая, надо, Протрезвись да покрепче усни. Обещаю, что будет награда, но сначала сходи, голосни…»

А художник седой — Кончаловский, защищенный медалью с вождем, то ли псковской, а то ли московской домработницей был огражден.

Но крестьянскую ее душу все же тронуло оттого, что увидела, как я трушу, если барин не соизво…

Мне сочувствья не выразив бурно, поняла всю тощищу мою и шепнула: «Ташшы свою урну. Может, барина уговорю».

В избирательной наш участок я пришел, всем давая пример, где томилось уж много несчастных из счастливого СССР.

Были все хорошо обученными ждать конфеты бесплатные всем, и запели Нечаев с Бунчиковым в дверь, открывшуюся ровно в семь.

И пошли приодетые наши как хозяева этой земли. Тети Маши и тети Клаши, дяди Миши и Гриши пошли.

Шли они опускать бюллетени, помня все, что такое война. Шли, не зная, что в их володеньи и должна находиться страна.

Шли и деды, и сироты-дети всех убитых на фронте солдат, где их вождь на бесплатной конфете, а отцы их в ГУЛАГе сидят.

Им их Родину в руки не дали, за какую их сердце болит, и я вздрогнул, услышав медали, — прикатил даже мой инвалид.

И пришла разодетая Люда, ну хоть впрямь на прием у посла, деревенское женское чудо, и шепнула: «Я жду опосля».

И взглянула в глаза мне несмело, пусть с оконной геранью в руках, но стоически и неумело на высоких впервой каблуках.

Я принес Кончаловскому урну. Сквозь дверную цепочку в тот день глаз взглянул, чуть зловатый и умный, и нырнул с быстротою бесшумной в щель подписанный бюллетень.

Сидр мы пили сладющий и пенный, я и Люда до самого дна. «Знаешь, ты у меня почти первый», — мне, краснея, призналась она.

Мы росли в синяках и в заплатах. Всё нам было по кочану. Но заплакала. Я заплакал и не мог объяснить почему.

2011 г.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow