Кристофер КОУКЕР*
Мы — свидетели критического момента современной истории: никогда раньше до 1991 года ландшафт международной политики не менялся с такой скоростью. Вся еврозона и европейский проект пребывают в ожидании потенциального кризиса.
Чтобы описать союз США, Канады и Европы, обратимся к термину, введенному английским ученым Бенедиктом Андерсоном для национального государства. Национальное государство, которое служит нам основным источником идентификации, есть, по словам Андерсона, «воображаемое сообщество». «Воображаемое» потому, что за всю нашу жизнь мы едва ли встретим большинство наших соотечественников: многие никогда не повстречают солдата, который их защищал, чиновника на службе общества или политика, который представлял их интересы в национальных собраниях. Несмотря на это, мы «имеем представление» о своем государстве. И даже «воображаемое», оно дает нам понимание того, как «должно быть».
Западное воображаемое сообщество было продуктом Второй мировой войны. Оно было частью Атлантической хартии, принятой в августе 1941 года. Она была проникнута духом «четырех свобод» Рузвельта: свободы от нужды и страха, свободы слова и высказываний и свободы вероисповедания.
Когда-то, в 1990-х, редактор американского консервативного журнала National Interest предположил, что «политический Запад» представляет собой совершенно надуманную конструкцию, которая появилась лишь в силу существования «угрозы с Востока». Те, кто думал, что Запад после прекращения холодной войны перестанет существовать как единое целое, были поражены его устойчивостью. Объяснение может быть найдено в факте объединения Запада на основе ценностей, а не интересов.
Сейчас глобальные проекты, которые Соединенные Штаты разворачивали после холодной войны, такие как гуманитарные интервенции, продвижение гражданских ценностей, выглядят уже не так привлекательно. Всё более возможной становится перспектива распада Запада. Например, по оценкам фонда Германа Маршалла, только 40% американцев видят в Европе ключевого стратегического партнера в XXI веке.
Система взглядов Запада исходит из единства ценностей всего человечества, а эта совокупность космополитических представлений определяет специфические формы поведения. Поведенческие нормы приобретают особо важное значение, пишет профессор Корнелльского университета Петер Катценштайн, когда они принимают определенную институциональную форму. Проблема в том, что Европа и США не всегда единодушны в выборе норм и потому не могут действовать согласно.
«Нам стоило бы назвать себя донкихотами свободы и пойти крестовым походом на деспотические правительства», — сказал президент США Джон Тейлор в 1852 году. Тогда еще причиной, достаточной для начала войны, могло быть желание «сделать человеческую жизнь лучше». Война приучала к свободе.
В рождественском обращении Джорджа Буша к своим согражданам в 1991 году, когда Советский Союз уже распадался на части, было столько же бурной радости, сколько может быть в обращении бейсбольного тренера к спортсменам, только что выигравшим кубок: «Это победа демократии и свободы! Победа нравственной силы наших ценностей». Однако за последние 20 лет опросы общественного мнения ясно показывают, что 30% россиян не принимают западные либеральные ценности, а другие 30% требуют их адаптации к российским условиям.
Конституционный либерализм — это больше чем выборы или «власть народа». Либеральным режим становится, когда признает индивидуальные права и обязанности, а конституционным — когда признает непреложный закон соблюдения человеческого достоинства. Демократия в западном понимании вряд ли может пустить корни в большинстве стран — союзников НАТО, а еще менее вероятно — на пространстве Среднего Востока после «арабской весны».
И в наивысшей точке своего расцвета либеральный мир как эксперимент цивилизации (даже если мы не берем в расчет его неудачи) — это все же опыт меньшинства. Попытки заставить другие страны занять более либеральные позиции до сих пор были обречены на провал. Страны БРИК последовательно отвергают идеи, согласно которым Запад должен выполнять роль «жандарма» демократии (термин Ричарда Беттса an out-of-area enforcer). Россия, вернувшись на международную сцену, придала этой дискуссии новую энергию. Таким образом, возникло еще несколько воображаемых сообществ, которые самим своим существованием ставят западную модель под вопрос. После заявления о своем возвращении Путин рассказал, что видит в воссоединении бывших советских республик Евразийский союз — некий «надгосударственный блок», который станет одним из центров современного мира. Этот проект, очевидно, созвучен с его представлением о своей исторической миссии восстановления величия России и противостояния западной гегемонии.
Вместо того чтобы мечтать об обновленной «лиге демократий», Западу лучше задуматься о своем будущем, а именно: как ему взаимодействовать с теми, кто хотя бы отчасти разделяет его взгляды, и как установить диалог с теми, кому они, возможно, всегда будут чужды. Самым трудным для обеих сторон будет преодолеть менталитет «победителя, который получает всё» и, напротив, постараться пробудить друг в друге лучшее.
Статья основана на докладе, сделанном в Фонде Боша на конференции Российско-германского форума и Московской школы политических исследований.
*Автор — профессор Лондонской школы экономики
