СюжетыОбщество

Ненужная жизнь

С угрожающей скоростью растет статистика подростковых суицидов в России: с начала февраля 15 детей покончили с собой

Этот материал вышел в номере № 18 от 20 февраля 2012
Читать
С угрожающей скоростью растет статистика подростковых суицидов в России: с начала февраля 15 детей покончили с собой. Самое трудное в осмыслении масштаба этой катастрофы — здраво оценить, действительно ли в феврале произошел резкий всплеск суицидов, либо это ощущение объясняется обостренным вниманием к проблеме со стороны СМИ? Проблема эта социологами в стране подробно не изучалась, а напрасно...
Изображение

1 февраляв Якутске повесился 13-летний ученик седьмого класса Айсхан Слепцов. Родители Айсхана недавно развелись. Мать увезла сына из родного Верхоянска в Якутск, и мальчик тяжело переживал разлуку с отцом.

5 февраляв селе Тамбовке Амурской области повесился семиклассник. Предположительная причина самоубийства — родительский запрет посещать социальные сети из-за снижения успеваемости в школе.

7 февраляв Лобне (Московская область) две школьницы — 14-летние Лиза Пецыля и Настя Королева — спрыгнули с крыши 14-этажного жилого дома на улице Чайковского. Погибли на месте.

8 февраля. 14-летний Саша Филипьев выпрыгнул из окна своей квартиры на 17-м этаже жилого дома в Москве после ссоры с отцом, который обвинил его в краже фотоаппарата у одноклассницы.

9 февраляв Красноярске 12-летний школьник повесился без видимых причин. Мальчик воспитывался в полной благополучной семье. Никаких намерений совершить самоубийство он не высказывал, о ссорах и конфликтах с одноклассниками также ничего не известно.

11 февраля15-летняя московская школьница Диана Сивакова выбросилась с 23-го этажа высотного дома. Незадолго до гибели девочка обсуждала с родными и одноклассниками эпидемию суицидов среди российских подростков.

14 февралястало известно еще о трех детских суицидах.

16-летний школьник из Ростова-на-Дону покончил с собой после уроков, спрыгнув с балкона многоэтажки. Предположительно причиной стала ссора с матерью.

Повесился 18-летний подросток у себя дома в селе Чердаты Томской области. По данным правоохранителей, семья школьника была благополучной. Проблем в школе также не было.

13-летнего школьника обнаружили повешенным у себя дома в городе Хадыженск Краснодарского края. Видимых причин для самоубийства не было.

16 февраля— еще пять жертв. Одну из самоубийц с перерезанными венами удалось спасти.

Счет остается открытым?

Как остановить эту смертельную статистику, похоже, не знает никто. По уровню смертности от самоубийств среди подростков 15—19 лет Россия занимает первое место в Европе и одно из первых мест в мире.

В последние годы частота суицидов 10—14-летних детей колеблется в пределах от 3 до 4 случаев на 100 тысяч, а среди подростков 15—19 лет — 19-20 случаев, превышая средний мировой показатель по этой возрастной категории населения в 2,7 раза. В среднем в стране ежегодно кончают с собой более 200 детей и полутора тысяч подростков. А всего в России фиксируется около 4 тысяч попыток детских самоубийств.

Самое трудное в осмыслении масштаба этой катастрофы — здраво оценить, действительно ли в феврале произошел резкий всплеск суицидов, либо это ощущение объясняется обостренным вниманием к проблеме со стороны СМИ? Дело в том, что проблема эта социологами в стране подробно не изучалась, а напрасно.

Сразу после первых трагедий выступил Уполномоченный по правам ребенка в РФ Павел Астахов, справедливо отметив, что детям практически негде получить психологическую помощь. Школы испытывают жесточайший дефицит этих специалистов. Минздрав и Минобразования пока воздерживаются от каких-либо комментариев и рекомендаций. Во всяком случае, на сайте обоих ведомств я не нашла ни одного сообщения по «смертельной» теме.

Позиция умолчания вызывает по меньшей мере недоумение по единственной причине: ситуация в России обострилась в феврале настолько, что реагировать надо немедленно, а не разрабатывать еще долгие месяцы специальную программу, предварительно дождавшись финансирования. Цена вопроса зашкаливает.

Что можно сделать? Можно экстренно на сайтах ведомств выложить советы психологов родителям, как поступать, чтобы конфликт с ребенком не перерос в открытую конфронтацию, как себя вести, если доводы разума он не слышит, как, в конце концов, с ним договариваться. Практически все исследования на эту тему сводятся к тому, что одна из самых частых причин детского ухода из жизни — это непонимание родителей. Тупик в отношениях как ментальная норма.

Однако не торопится Минздрав с рекомендациями. И Минобразования не торопится тоже. На прошлой неделе на родительском собрании моего сына, 13-летнего подростка, классный руководитель ни слова не сказал о страшной теме. Даже в форме педагогического совета, типа: «Товарищи родители, будьте бдительны». Правда, напомнил об эпидемии кори в городе, за что спасибо.

Озадачившись поисками ответов, я попыталась самостоятельно найти их. На запрос «Экстренная психологическая помощь» интернет выдал массу информации.

Интернет-служба экстренной психологической помощи есть при МЧС России. Можно звонить круглосуточно по телефону 8 495 626-37-07. В Москве работает служба психологической помощи населению — тел. 8 499 173-09-09, экстренное консультирование по тел. 051…

Есть еще с десяток телефонов доверия, в том числе и детских. А в Омске и Сочи работают даже суицидологические центры.

Проблема, как выясняется, не в отсутствии подобного рода помощи в стране, хотя в провинции ее остро не хватает, а в том, что о ней практически никто не знает. Куда звонить при пожаре знают все, а номер, который нужно набрать, когда близкий человек говорит, что «жизнь потеряла всякий смысл», не знает никто.

В докладе ЮНИСЕФ «Анализ положения детей в Российской Федерации» говорится, что пятая часть всех российских подростков подвержена серьезным депрессиям. Уровень депрессии среди подростков России достигает 20%, тогда как в западных странах он не превышает 5%. По данным ЮНИСЕФ, в настоящее время в России стремительно растет число заболеваний детей и подростков психическими расстройствами и расстройствами поведения. Как отмечают специалисты, эта цифра также превышает аналогичные показатели большинства стран Европы в 3—5 раз.

Уполномоченный по правам ребенка в Москве Евгений Бунимович в разговоре о детских суицидах, которые, если говорить шире, закономерное следствие детского одиночества, привел следующие факты.

По исследованиям социологов, 40% детей утверждают, что родители редко проявляют к ним любовь или теплое отношение. Более 5% говорят, что родители этого не делают НИКОГДА. Больше половины детей отмечают, что родители НИКОГДА не разговаривают с ними по душам.

В рамках этого исследования был проведен опрос на тему, к кому они обратятся за помощью (речь идет о насилии над подростками, но, на мой взгляд, ответы можно использовать и для понимания иных проблемах). Так вот, за помощью к родителям или родственникам не обратятся 40% детей. Обсуждать проблемы к психологу пошли бы лишь 16% детей, к учителю — 5%.

Если вдуматься в эти цифры, то станет очевидно, как беспомощны оказываются подростки, когда жизнь задает трудные вопросы. Знать бы, куда позвонить.

Евгений Бунимович рассказал, что некоторое время назад обращался к мэру Москвы Сергею Собянину с просьбой открыть единый телефонный номер психологической помощи подросткам. «В стране есть единый номер детского телефона доверия — 8 800 200-01-22. Всё замечательно. Но вы можете представить, чтобы ребенок такой номер запомнил? Я попросил мэрию выделить хотя бы для Москвы короткий вариант — 122 (три последние цифры этого номера). Мне ответили, что такой возможности нет. И еще. Школы обязаны информировать школьников о телефонах доверия. Но как? Я не видел ни одной школы, где бы этот номер висел на доске в холле, написанный крупными буквами, так, чтобы сразу бросался в глаза. Эту информацию, как правило, пишут мелким шрифтом, в углу, среди прочих объявлений. Как ни странно, но школы не слишком заинтересованы в том, чтобы школьники звонили по этим телефонам, — меньше риска, что дети вынесут сор из избы…»

Очевидно, что выстраивание системной психологической помощи подросткам — дело небыстрое, если вообще возможное, учитывая отечественную традицию. Значит, единственно, кто может сейчас помочь им, — это близкие люди. О том, как удержать ребенка от крайних шагов, в интервью «Новой газете» рассказывает психотерапевт, психолог, консультант сайта о преодолении суицида «Избери жизнь» Сергей Белорусов.

Психотерапевт Сергей БЕЛОРУСОВ:

Неутихающая волна детских суицидов активно освещается в СМИ. Некоторые издания так увлекаются подробностями, что невольно, по моему ощущению, популяризируют добровольную смерть, недаром в последнее время детские суициды происходят почти ежедневно. У подростков как будто происходит героизация суицида. Вот он думает: «Обо мне никто не знает, всем на меня наплевать, а я вот сигану из окна, и все газеты напишут, и мама рыдать будет».

— Это действительно так. Когда в XIXвеке вышел роман «Страдания юного Вертера», заканчивающийся самоубийством главного героя, 200 человек в Европе свели счеты с жизнью, потому что это было красиво, это было популярно и вызывало сторонний интерес к собственной персоне. В каждом заложено чувство собственной важности, и, если его невозможно осуществить другим путем, можно пойти и на самоубийство. Это опасная вещь. Недаром общество табуирует суицид, но не в строгом смысле, а просто оставляя его за скобками нормальной жизни. Возможно, эта лавина в какой-то степени сейчас и образовалась благодаря смакованию, подробностям, фотографиям. Газеты будто выполняют социальный заказ — раз люди интересуются, дадим продукт.

— А как относиться к шантажу суицидом? Вот ребенок говорит родителю: «Не сделаешь, как прошу, я прыгну из окна». Это вообще нужно принимать всерьез или лучше игнорировать? Как сделать, чтобы провокационная история не реализовалась в конечном итоге?

— Это стоит воспринимать, но не как симптом у ребенка, а как семейную патологию. Значит, что-то в семье не так, если практикуются методы суицидального шантажа. Это диагноз родителям, это сигнал для переформатирования семейных отношений. Тут родителю нужно вглядеться в себя. Родители очень часто хотят видеть своих детей как воплощение собственных проектов. И при этом в упор не видят реального ребенка. Его в такие минуты спросить надо: «Родной, что не так? Давай поговорим», а не отмахиваться: «Ну и прыгай!»

С ребенком, который находится в кризисе, который пусть и в шутку озвучил это намерение, нужно как можно больше разговаривать — не меньше часа в день. Разговаривать обо всем, и чем разнообразнее темы, тем больше дезактуализируется возникшая патологическая мысль.

Суицидальное поведение — это сужение сознания. Один-два раза в жизни каждый отвечает на вопрос: «А стоит ли жить?» Но когда эта мысль становится определяющей, это означает, что сознание заходит в какой-то тупик, поэтому необходимо этот тупик разрушить, попытаться вызвать интерес к каким-то жизненным возможностям.

Второй шаг — солидаризация. Нужно объединиться с ребенком в каком-то деле, пусть и незначительном. Ну хоть кино какое-то вместе смотреть, музыку слушать, дело какое-то бытовое сделать… Чем больше мы соединяемся с ребенком, тем меньше у него шансов задуматься о крайних шагах. Для ребенка очень важна солидарность, сопричастность с взрослым. Это значит: он не одинок. Не одинокий человек не пойдет прыгать с 16-го этажа.

А может, для подростка естественно состояние одиночества?

— Нет, одиночество патологично. Оно либо удел сильнейших, либо декомпенсированных натур. Поэтому всё, и информацию, и самоидентификацию, следует проживать и переживать с кем-то вместе: с друзьями, родственниками, родителями. Одиночество для неокрепшей натуры губительно. Есть в суицидальной психологии понятие «социальная сеть». Это не виртуальная сеть. Мы просим подростка нарисовать на листе бумаге, как и на какой дистанции он соединяется с другими людьми. Иногда он себя в уголочке рисует, соединенным с кем-то одним вдали. Надо понимать, что чем более многообразна эта сеть, чем конкретнее и рельефнее система взаимосвязей, тем ребенок более застрахован. Оптимизировать ее в реальной жизни, а не заменять в виртуальных сетях, — задача для того, кто хочет воспротивиться суициду.

Как вы думаете, почему дети из социально сохранных семей, внешне благополучные, сводят счеты с жизнью? Или это внешнее благополучие ничего не означает?

— Это благополучие может быть просто ширмой. Мы не знаем, что происходит внутри. Я работаю волонтером в интернет-проекте «Выбери жизнь». Нам шлют письма подростки, молодежь, а мы отвечаем на них. Недавно пришло письмо от молодого человека из благополучной семьи: «Я живу в маленьком городе, где все друг друга знают. Но вот мне кажется, что я гей, потому что хорошо учусь и не очень люблю спорт. А родители все время мне говорят: «Будь мужиком, займись наконец спортом». И порой мне становится невыносимо так, что я чувствую, что выхода нет». Отсутствие понимания собственного ребенка — ключевая проблема. А родители еще и не понимают особенности психологического взросления, которое у подростков происходит через закономерную оппозицию родителям, через отталкивание. Категорические запреты с родительской стороны только подольют масла в огонь. Старшее поколение точно знает, чем ребенок должен быть, и неохотно воспринимает, что он хочет. Этот диалог на тему «Должен и хочу» во многих семьях просто невозможен. Работает только «должен».

Почему дети не боятся смерти?

— Возраст не позволяет детям адекватно, всерьез воспринимать понятия «жизнь — смерть». Публикуемые в СМИ отрывки их переписки из социальной сети только подтверждают их кокетничанье со смертью. Интересно с запретным поиграть, пощекотать нервы. А нервы-то обнажены, а здравого смысла-то ноль. И нет здоровой жизненной инерции, понимания, что жизнь сама по себе классная вещь и, по сути, альтернативы ей нет, как бы сейчас она плоха ни была. Подростками момент ухода из жизни воспринимается как один из выходов. А потом вроде можно и еще что-нибудь выбрать. У позднего Гребенщикова есть песенка: «Я б пошел туда, да только там страшней, чем здесь». Осознание того, что мир небытия может оказаться значительно хуже, чем самый трудный жизненный путь, у ребенка отсутствует. Потому что он недостаточно, если хотите, укоренен в жизни. Он недостаточно жил, видел, ощущал, чувствовал.

И страдал?

— И страдал в том числе. Страдание — непременный атрибут становления, взросления, обретения достоинства.

В каком возрасте осознается ценность жизни? Когда проходит это лихорадочное заигрывание со смертью?

— Я думаю, как только человек начинает отвечать за себя. Отвечать за себя — это взять в свои руки собственную безопасность, материальную, эмоциональную, физическую. Несчастные дети, которые покончили с собой, еще не почувствовали вкус к самореализации, они жили за счет родителей, на что-то рассчитывали, что-то недополучали… Когда человек начинает ощущать себя хозяином своей судьбы, привлекательность суицида резко падает. Ему становится интересно с самим собой. Он поймал кайф самоосуществления.

Опасно говорить прикладные вещи… и всё же. Вот если телефонный звонок, а на другом конце провода сообщение: «Я решил уйти…» Что делать? Как среагировать правильно?

— Сразу представить себе, что делает тот человек на другом конце провода. Он самим фактом звонка сообщает, что все-таки ждет помощи. На Западе существует профессия — переговорщик. Но, даже не имея никаких навыков, нужно понимать следующее. Во-первых, даже если вам говорят, что «всё уже решено», это все равно просьба о помощи. Звонящий очень хочет, чтобы его услышали. Во-вторых, нужно попытаться вытащить человека на диалог. Спросить: «Что надо сделать сейчас, чтобы ты изменил свое решение?» Ответ, скорее всего, будет нереалистичен, начнется торг, и в ходе этого торга есть шанс разговорить его. Вспомнить старое, пробросить перспективу в будущее. Одним словом, снизить интенсивность действия «здесь и сейчас». Просто сбить адреналин напряжения. Это работает.

А что не работает?

— Не работает насмешка. Не работают короткие максимы: «Не делай этого». Когда человек в зашифрованном виде говорит: «Меня скоро не будет», он бросает вызов: «А что вы сделаете, чтобы я изменил свое поведение?» И нужно сделать так, чтобы он заинтересовался. Это практически стопроцентный шанс на спасение.

Несколько лет назад я стал виртуальным свидетелем суицида. Парень, сидя на крыше с компьютером, сообщил в интернете друзьям о решении уйти из жизни. Написал: «Вот я решил напоследок поговорить с вами». И посыпались насмешки, а в виртуале, когда всё обезличено, глумление значительно проще, чем в реальном мире. Были и формальные призывы: «Да что ты, да не делай этого…» Не нашлось ни одного человека, который бы ему сказал: «Что сделать, чтобы ты передумал? Я сейчас приду». Надо понимать, что любое указание человеку на его одиночество ведет к терминальному результату, любое обозначение объединения минимизирует возможность ухода.

Если бы этот парень в минуты фатального решения услышал слова: «Я тебя люблю, ты мне нужен», это бы здорово притормозило его. Но ему за три часа общения с друзьями никто не сказал этих слов.

Призывы просматривать социальные сети подростков могут быть полезными?

— Отслеживать поведение школьников в социальных сетях — идея неконструктивная. Готовить спешно школьных психологов — тоже утопия. Еще детекторов лжи для подростков не хватает.

Не тот человек подросток, чтобы со школьным психологом о чем-то разговаривать. Школьный психолог должен работать прежде всего с родителями. Я бы вообще вместо уроков основ безопасности жизни или основ религии ввел бы основы психологии в старших классах. Объясню почему. В нашей ментальности заложена психофобия — страх разговоров о душе с посторонними, страх поделиться проблемами. На Западе — это норма. И если эту сферу открыть детям, то справляться со своими проблемами они все же научатся, не прибегая к крайним мерам.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow