Давайте все договоримся с ходу — надеюсь, согласится большинство, — что быдло не относится к народу и крайне редко видело его. Народ — определеньем черно-белым хочу пресечь болтливый разнобой — есть населенье, занятое делом и властное над собственной судьбой. Народ есть тот, кто сеет, пашет, пишет, воюет, учит, лечит и кует, а тот, кого нимало не колышет его судьба, никак не есть народ. Народ, заметим разумом холодным к восторгу легкомысленных харит, есть тот, кто занят творчеством народным — мертв тот народ, который не творит. Не важно, как зовут его — Василий, Микола, Моисей или Талгат, а важно, что количеством усилий он никогда не мерит результат. Он не кричит «Вот этими руками!»… не попрекает — «Чей вы жрете хлеб?!» — а, увидав, что в кухне тараканы, не думает, что их прислал Госдеп. К народу равно может быть причислен рыбак, поэт, охотник, корабел: им важно всем, насколько труд осмыслен, а не насколько черен или бел. Одна примета быдла с каждым годом является все чаще в полный рост: оно зовет себя «простым народом», хотя народ как раз отнюдь не прост, в особенности наш. Отцам и детям такая сложность очень дорога: не зверствами, а именно вот этим мы побеждаем внешнего врага. И раз уж речь зашла о сложной гамме российских отношений с тем врагом, — здесь только быдло дорожит врагами, а мы умеем думать о другом. День без войны у них напрасно прожит. Повсюду враг, он все у нас крадет. Поскольку быдло ничего не может, то воевать оно и не пойдет — но стравливать, наушничать соседу, подзуживать, выкрикивая бред, и наконец присваивать победу! Не спорю, в этом быдлу равных нет.
Еще одна черта — смотри, любуйся, — наглядна, как пятно на простынях: есть буйство с разрешения на буйство, как это называет Пастернак. Им близко чувство локтя, свары, своры, им нравится, конечно, бить под дых — но лучше б инвалида. Бузотеры, но только с разрешенья всех святых, как молвил Мандельштам в «Четвертой прозе». Они и сами сыты и крепки, но при любой помстившейся угрозе бегут под сень спасительной руки. Их правило, по сути, непреложно: они орут, разнузданно грозя, но защищают только то, что можно, а травят тех, кому и так нельзя. Нужна, ей-богу, дерзостность большая, чтоб гордо, невзирая на испуг, слюнями брызгать, пылко защищая то, что и так подмяло всех вокруг. Быдляк не в состоянии бороться, быдляк не пожалеет никого, не понимает слова «благородство», а знает только слово «лоховство». Еще замечу, к главному приблизясь, что в быдле, как оно ни пламеней, есть гордость — но всегда при этом низость; точнее, гордость низостью своей. Ведь есть душа, твержу который день я, и сердце разбирается само, и совесть есть — но есть восторг паденья: смотрите все, какое я дерьмо! Иному супер-пупер-патриоту особенно знаком такой экстаз: они ведь все не верят ни на йоту тому, чем одурачивают нас. Когда оно решенья принимает, чтоб вся страна застыла, смятена, — оно же все отлично понимает. «Да, я такой. Ты видишь, Сатана?» Он видит, да. Подчеркивать не надо (но умолчать, по-моему, грешно), что быдло — в чистом виде слуги ада и строит ад везде, куда пришло: он скроен вертикально, пирамидно, в нем ценят похоть, зависть, нищету — и полумрак, чтоб было еле видно, поскольку быдлу страшно на свету. Поэтому оно при слове «быдло» кричит: «Позор», кидаясь бог весть чем… Могу понять. Оно и мне обрыдло. Вон Искандер припомнил слово «чернь». Рекомендую это к изученью, сей архаизм ничуть не нарочит. Действительно хотите зваться чернью? Гораздо благороднее звучит.
