Тема «человека труда» стала одной из главных в предвыборной кампании. От имени рабочих поддержку Владимиру Путину выражают политологи патриотического толка, ранее не замеченные в связях с производством, а также свежепроизведенные в депутаты токарь и металлург, совершившие агитационный тур на люксовом самолете. В отличие от крестьян, военных или бюджетников, заводчанам даже ничего не обещают. Предполагается, что они вполне довольны «стабильностью» (это слово употребляется в неразрывной связке с фамилией главного кандидата), и от непрерывного счастья их отвлекают лишь разжигатели «норковой революции». Любопытно, что ораторы, обвиняющие обеспеченных москвичей в презрении к жителям провинции, сами называют рабочих «ватниками». Если кто не помнит, раньше их называли «винтиками»…
«Хочется стабильности»
На собеседовании 24-летнюю Машу спросили, почему она решила пойти на завод. Маша, успевшая поработать в зале игровых автоматов и в буфете у частника, ответила: «Хочется стабильности». С этим оказалось все в порядке: зарплата день в день, трудовая книжка, соцпакет. Ее завод считается одним из немногих, успешно переживших последние двадцать лет. Недаром на момент трудоустройства Маши здесь было лишь два места, а сейчас стенд с вакансиями на проходной совершенно пуст.
«Но первое время был ад: рыдала, куда я попала», — вспоминает Маша. Дело было в коллективе: женщины предпенсионного возраста, проработавшие на предприятии десятки лет, восприняли молодую сотрудницу как конкурента. Рабочих, вышедших на пенсию, действительно увольняли и порой без положенных по закону выплат, но не Маша была этому причиной.
Поначалу Машу пугали: мол, пойдет по цеху директор или его сын, прикажет петь гимн завода со второго куплета, не споешь — уволит. «Я боялась, наизусть слова учила. Оказалось, ерунда, никто в цехах не поет. Поют перед началом собраний коллектива — весь зал встает, красиво. В восемь утра играет гимн и перед окончанием рабочего дня. Не считаю, что это перегиб. Гимн-то хороший!»
Работа контролера довольно утомительна: полчаса, выискивая пузырьки в стекле, сидишь неподвижно и неотрывно смотришь на линию, по которой ползет товар (не случайно недоброжелательницы жаловались, что новички засыпают у конвейера). Каждые тридцать минут два случайно выбранных листа ставят в рамку для проверки на просвет. Если оказывается, что погрешностей больше нормы, бракуют всю партию. «За это контролеров не любят. Операторы старались к нам подмазаться, конфеты носили». «Белый дом» (так называют администрацию предприятия) работает до пяти вечера, на заводе смена длится двенадцать часов, то в день, то в ночь.
Рабочим выдают форму зеленого цвета и каски, зимой — утепленные жилетки и фуфайки. Раньше спецодежду стирали дома, теперь открыли заводскую прачечную — как оказалось, вместе с робой «несуны» ухитрялись протащить скотч, пленку и прочие нужные в хозяйстве вещи. Еду приносят из дома, обедают в бытовке при цехе по очереди, ведь печь нельзя остановить на перерыв. «Если в курилке собирается больше трех человек, могут уволить, потому что они явно отлынивают от работы. За то, что пьяный пришел, тоже увольняли. Это производство, это конвейер, там вот такая ежовая рукавица должна быть!» — Маша показывает кулак. За невыполнение плана и за недостачу положены штрафы. Нельзя отпроситься даже по уважительным причинам: рабочему, у которого скоропостижно умерла мама, пришлось оформлять отпуск за свой счет.
Летом температура в цехе поднимается до 50 градусов. Перед сменой и после можно сходить в душевую. В жару выдают минералку, круглый год — молоко, по пять литров в месяц. Денежную доплату за вредность отменили, хотя шум и пыль никуда не делись. «У меня из-за пыли голос сел, все спрашивают: у тебя горло болит?» — говорит Маша.
Однажды женщина-контролер повредила руку. «У нее была расстегнута фуфайка. Лента пошла, ее и затянуло. Директор сказал: сама виновата, никаких компенсаций. Мы складывались ей на операцию. Женщина, кстати, вылечилась и вернулась на работу».
Когда о директоре говорят плохо, мол, олигарх, самодур, завел рабовладельческие порядки, Маша пожимает плечами: «Погрешностей много. Но зато…» Плюсов она находит больше: обучение в вузе за счет завода, беспроцентные ссуды, бесплатные спортзал и бассейн, путевки в детский лагерь, собственный хор, вокально-инструментальный ансамбль и прочее «культурное развитие заводчанина». Однажды Машу выдвинули на конкурс самодеятельности: «Пой — или пиши заявление». Маша очень стеснялась, но вышла на сцену — и не пожалела, оказалось, участникам выдавали денежные призы.
Уволили Машу за нежелание участвовать в жизни коллектива: в свой законный выходной она не пришла на субботник. «Да еще шестерка донесла начальнице, что я начала встречаться с мастером. Отношения контролеров и мастеров не приветствуются, ведь это может повлиять на объективность».
Понятно, что выборы для заводчан — тоже дело коллектива. Как рассказывает Маша, во время одной из выборных кампаний местного уровня все рабочие взяли открепительные листы и к восьми утра явились в клуб, где располагался избирательный участок. «Нас по списку проверяли и запускали. Очередь была, как в советские времена за колбасой». Спрашиваю, не хотелось ли Маше проголосовать не так, как приказали, а так, как сама считает нужным? Она отвечает: «Побоялась».
Политикой Маша интересуется, информацию получает из телевизора. Разрыв между картинкой из ящика и реальностью уже настолько велик, что пропаганда не работает. «Вот Говорухин говорит: коррупция стала цивилизованной. Да, после того как меня из роддома выписали, врач, который принимал роды, ко мне домой пришел. Чего смотришь, говорит, деньги неси! Я побоялась и отдала. В детской поликлинике нет онколога, нет гастроэнтеролога и кого только нет. Я месяц бегала за направлением на осмотр. Почему из телевизора говорят, что у нас здравоохранение на высшем уровне?»
И все-таки Маша будет голосовать за Путина. Мол, больше не за кого. Но фотографироваться «для газеты» отказывается, говорит — «стремно»…
Трудный характер
Слесарь Анатолий Дёмин работает на заводах ровно сорок лет. Перед началом разговора Анатолий Иванович выключает телевизор. Спрашиваю, что там вообще можно смотреть? «Новости и боевики», — отвечает Дёмин. Степень правдивости обоих телепродуктов примерно одинакова, тем и привлекает. По поводу агитаторов, говорящих от имени пролетариата, саратовец высказывается коротко: «Продались!» О «сытости» столицы провинциальный рабочий, действительно, отзывается нелестно, но совершенно в другом ключе, чем это пытаются представить ораторы на путингах: «Если даже Москва, которая сыто ела, сладко спала, теперь поднялась, значит, до всех дошло, что нынешняя власть — застойное болото». В работе Путина Анатолий Иванович видит положительный момент: «Спасибо, что обошлось без большой войны». Состояние страны за последние двенадцать лет характеризует не как «стабилизацию» или «сосредоточивание», а как «топтание на месте».
Анатолий Иванович начинал работать на «Элмаше» ковщиком тугоплавких металлов. Как он говорит, «вольфрам и молибден были хлебом электронной промышленности». В середине 1980-х перешел на завод «Металлист» сварщиком, затем слесарем. В те годы завод был не просто местом работы. Девятиэтажки, в которых рабочие жили, турбаза, где они отдыхали, поликлиника, дворец культуры, куда приносили младенцев на церемонию «торжественной регистрации», и детские садики, выстроенные почти в каждом дворе, — все это возникло и существовало благодаря заводу. Понятие «моногород», появившееся много лет спустя во время кризиса 2008-го, лишь приблизительно характеризует степень зависимости такого поселка от материнского предприятия. Когда с отпочкованием первого кооператива появились признаки разрушения завода — это было подобно тому, как если бы начало гаснуть солнце.
«Ребята уходили, возвращались, искали, где лучше. Но я по натуре не такой человек. Люблю прорасти корнями в одном месте. И все, кто сейчас на заводе остался, по характеру такие же. Работают по 20—30 лет, уже на пенсии или вот-вот оформятся». Молодые приходят и сразу разворачиваются: зарплата здесь 7—8 тысяч. Пенсия Анатолия Ивановича — 8400 рублей. Надо отметить, это сумма с учетом сорокалетнего стажа (хотя, как объясняют заводчанам в собесе, в результате пенсионной реформы стаж и вредность производства практически не влияют на величину выплаты) и чернобыльских надбавок.
В Чернобыле Дёмин оказался в 1988 году. Его и других «партизан» с завода вызвали в военкомат: «Приказ, погоны на плечи — и поехали». Над АЭС уже стоял саркофаг, рыжий лес был захоронен. Четыре месяца саратовец провел на радиационном пункте, где обеззараживали автомобили из 30-километровой зоны. «Некоторые машины уже сами светились. Металл даже в переплавку не годился. Копали котлован, спускали туда КамАЗы, «Икарусы» и засыпали песком». Спрашиваю, страшно ли было? «Когда врага не видишь, не страшно, — смеется собеседник. — Замечали: как вертолет над зоной поднялся, значит, на станции меняют фильтры. К вечеру голова заболит, во рту металлический привкус. Потом вроде пройдет, и ничего».
По возвращении на заводе выписали премию — 35 рублей «за героизм». «Вот такой приказ накатали, а к нему список товаров, которые мне положены по спецснабжению из магазина «Ветеран»: мотороллер «Муравей», и 10 тысяч штук кирпича, и еще много хорошего. Но уже начались сложные времена, и в магазинах ничего не было». К Дёмину явилась молодая дама и предложила посреднические услуги по оформлению беспроцентной ссуды (чернобыльцам полагалось теми деньгами 5 миллионов рублей). За это дама хотела откат в размере 50 процентов. В руках у нее Анатолий Иванович увидел список из трех десятков фамилий ликвидаторов, который можно было получить только в военкомате. Как оказалось, ловкая барышня трудилась в известном торговом предприятии и стала первопроходцем в сфере, скажем так, взаимовыгодного «частно-государственного партнерства».
До монетизации чернобыльцам полагались бесплатные лекарства, медицинское обслуживание, ежегодная путевка в санаторий и еще кое-какие преференции. По мысли государства, все это равноценно заменила выплата в сумме 1400 рублей. «Мы называем эти деньги «гробовыми», хотя на гроб, конечно, не накопишь». Спрашиваю, не обидно ли, что родина так отблагодарила? «Ничего. Нормально. Родина не забыла меня, — Анатолий Иванович достает из серванта картонную коробочку. — Вручили мне по указу президента к 25-летию Чернобыля медаль «За спасение погибавших». Дёмин протягивает на ладони кусочек металла. «Вот это итог моей жизни. Всю жизнь спасал…» Рука начинает дрожать. Под благовидным предлогом прерываю разговор, выхожу из комнаты. Интересно, случалось ли кандидату, устроившему счастье для трудящихся масс, видеть, как плачет старый рабочий?
Перед тем как окончательно списать Дёмина на пенсию — дотягивать «возраст дожития», государство решило использовать рабочего еще разок — как средство для легитимизации власти. Спрашиваю, почему заводчане — неробкие и неглупые мужики — такое позволяют? Анатолий Иванович не знает ответа. Говорит, что многие коллеги больше десяти лет на выборы не ходят — не видят смысла. «Ну как с этой властью разговаривать? В прошлом году в соседнем микрорайоне из-за аварии отключили горячую воду. День прошел — не ремонтируют, два дня, три, четыре. Молодые мамаши озверели и поставили коляски на трамвайные пути. Через два часа воду дали!»
Дёмин голосовал за Путина однажды — в 2000 году. Сейчас симпатизирует Явлинскому. Жалеет, что отменена графа «Против всех». Испортить бюллетень не позволяет аккуратность.
