Астрахань раньше была похожа на Венецию, это многие признают. Сохранились открытки. Вдоль набережных многочисленных рек и каналов тянулись фасады купеческих и дворянских усадеб, каждая из которых словно пыталась переплюнуть соседние своей статью.
До наших дней дожили немногие из них. Какие-то пропали в советское время, а большинство пропадают сейчас, на глазах.
На набережной реки Кутум стоит один такой дом. Он издалека притягивает взгляд вычурным, очень затейливым фасадом. И только когда подходишь ближе, замечаешь, что крыша на доме сложилась внутрь. То, что издали кажется красотой, — на деле лишь ее призрак. Дом давно умер.
Вечером я заметила, что в паре окон этого дома горит свет. Я решила пройти в дом через двор. Во дворе было несколько заброшенных машин советской сборки, выброшенная мебель, много пустых пивных бутылок.
Лампочка в подъезде, выдававшая экономный свет, говорила о том, что жизнь здесь все-таки есть, но ее немного, ватт на сорок. Две двери на первом этаже оказались закрыты навесными замками; наверх вела мраморная лестница, которая, надо думать, некогда считалась величественной. Сегодня на этой лестнице почти не осталось ступеней. Вся она превратилась в бугристую гранитную горку, по которой взобраться наверх можно, только если идти совсем по краю, где выступы ступеней еще немного сохранились, и крепко держаться за кованые перила.
В сумраке второго этажа были три кошки и опрятная пожилая женщина. «Вы кто?» — спросила она меня с какой-то тревогой и даже, мне показалось, обидой в голосе. И смотрела эта женщина не на меня, а в сторону и будто бы в даль.
Я рассказала, что приехала из Москвы, пишу для газеты, хотела поговорить про этот дом.
— А я в этом доме с рождения живу. Что вас интересует? — торопливо, уже совсем другим тоном заговорила женщина и стала стучаться в дверь, около которой я ее встретила. — Зина! Зина, иди скорее, корреспондент приехал! — И уже обращаясь ко мне: — А то я ведь не вижу ничего. А Зина половину не слышит. Вот вместе все мы вам и расскажем.
На стук вышла красивая бабушка с длинными волосами, собранными в старомодный пучок. Так я познакомилась с заслуженным тренером Советского Союза Валентиной Сергеевной Сургутовой и заслуженным учителем Зинаидой Васильевной Кирилловой. Они — из числа последних живых обитателей дома № 33 по улице Красная Набережная.
Дому № 33 на Красной Набережной уже без малого триста лет. Это подлинный городской дворец, признанный, охраняемый государством памятник архитектуры. Валентина Сергеевна про этот дом рассказывает так, словно он ей родственник:
— Дядя Володя Макаров был до революции дому хозяин. Дядя Володя — купец-лесопромышленник. Такой был, знаете, предприимчивый… Часто к моему папе заходил. А купил он этот дом у дворянина Саркисова. После революции — национализация, уплотнение, и вселили в этот дом красных командиров. И моего папу с семьей вселили. А как из него получился красный командир, знаете? Стали красные наседать, и белые офицеры из Новороссийска в Астрахань тогда отступили. Вроде в Астрахани советской власти еще нет. А потом и сюда она пришла. Тут их всех и цапнули. Пришла ВЧК, армянин такой рыжий с конвоем, всех арестовали и говорят: или будете солдат Красной армии обучать, или расстреляем вместе с семьями. Вот все они и стали красные командиры, все в этом доме жили. И граф дядя Леня Никифоров, и дядя Вова Мещеряков…
Если Валентина Сергеевна прожила в доме на набережной всю жизнь, то Зинаида Васильевна с семьей переехала сюда только в 68-м году. Прежний хозяин обещал, что по новому генплану дом попадает в дворцово-парковую зону. Но так за все эти годы эта зона и не состоялась. Выросли дети, умерли мужья, Союз развалился — а все никакого внимания их дворцу со стороны властей не было.
Шесть лет назад, аккурат под Рождество, в доме случился страшный пожар. Установили потом, что это был поджог, — да что толку: ровно то же самое было установлено и про десятки других старых домов (среди которых — тоже и памятники), которые стали гореть как свечки, когда на кресло мэра взошел Анатолий Боженов.
В огне погибла целая семья с третьего этажа — мать, дочь, сын и внук. Они были приезжие, насилу разыскали материну сестру, которая их всех и хоронила.
В результате пожара у дома отмерла левая половина, крыша над которой сгорела полностью и провалилась вовнутрь. Люди, которые жили в том крыле, с тех пор кочуют по съемным углам, никакого другого жилья как погорельцы они не получили. Правая половина дома из-за сгоревшей крыши тоже сильно пострадала: оставшихся жильцов постоянно затопляло, богатая лепнина с потолков отваливалась, угрожая жизни хозяев. Как ни дождь — дежурили попеременно с ведрами, бывало, и не одну ночь подряд. Так было до тех пор, пока Зинаида Васильевна, поскользнувшись на той самой покатой мраморной лестнице в дождь, не сломала себе руку. Тогда она купила шифера на 12 тысяч, наняла работников и кое-как крышу залатала.
Теперь остались только «противопожарные» дежурства — жильцы по очереди караулят, чтобы никто из чужих к дому не подходил.
После того как дом погорел, два-три раза в год Зинаида Васильевна и Валентина Сергеевна писали мэру Боженову с просьбой о встрече, чтобы переговорить о переселении. И ни разу мэр не сподобился их принять. Зато постоянно бабушки получали из администрации сообщения. «Повреждение квартир составляет до 40%, в связи с чем возможно их восстановление и дальнейшее в них проживание», «Сообщаем, что в связи с задолженностью жильцов по оплате коммунальных услуг администрацией района направлено письмо…», «Сообщаем, что ваш дом включен в программу капитального ремонта жилого фонда на 2006—2009 годы».
Никакого ремонта не было, да и не предвидится. Главная причина тому — в характеристиках населения дома, выжившего и не разъехавшегося после пожара.
Зинаида Васильевна считает, загибая пальцы:
— Рядом со мной мужчина жил — умер, внизу в двух квартирах — умерли тоже, замки висят. Андрей Зубков с семьей — снимает комнату за 8 тысяч. Слепая женщина-врач на первом этаже лежит уже много лет, за ней какая-то пара ухаживает… В том подъезде — тоже уже умерла женщина. Двенадцать человек у нас во всем доме осталось.
Воду в свои квартиры бабушки проводили сами, изыскивая средства из пенсий. А до этого была колонка во дворе. Зинаида Васильевна сама себе провела и канализацию. Такое простецкое санитарное оборудование многие себе делают, весь дом стоит, опутанный трубами. А Валентина Сергеевна ничего себе тянуть не стала — обходится ведром.
— А потом полозию с этим ведром два часа по двору, ищу, где яма, — признается она. А Зинаида обижается:
— Я ей предлагаю: давай помогу, — а она отказывается. Говорит: я самостоятельный человек.
Примечательно, что до недавнего времени управляющая компания, назначенная дому городской администрацией и, как и все управляющие компании в городе, с администрацией связанная, выставляла жильцам счет за обслуживание и поддержание в нормальном состоянии их дома. При этом из управляющей компании, как и из администрации, давным-давно никто сюда носа не кажет. Как ни звали.
Очень тяжело зимовали в этом году.
Зима была суровая, такой давно уже никто не припомнит. Канализация, конечно, замерзла — только вот недавно отошла. Хотя вроде и пленкой обмотана, и стекловатой — а все равно замерзла.
Централизованного отопления в доме нет. Было раньше печное — да не ремонтировал его никто, оно и развалилось. Зинаида в морозные дни включала старый электрический камин, обложив его еще с осени кирпичами. И так протапливала комнату в течение нескольких часов, насколько позволяла платежеспособность в части электричества. А у Валентины электричества в квартире нет, и она включала газ на всю ночь. Не боялась ни утечки, ни угара: окон в ее квартире нет уже лет семь — «рассыпались от старости». Вместо стекол хозяйка, как смогла, приспособила фанеру, но разве это спасет от холода? И темнота, круглые сутки темнота. Окна родственники обещают вставить, а от электричества она сама отказывается. На что оно, говорит, мне, если я все равно ничего не вижу.
Зинаида Васильевна рассказывает про подругин быт:
— Бывало, зайду я к ней поутру, а у нее мороз в комнате, ветер! Приходилось ей ведь спать в одежде. Верблюжье одеяло теплое дочка прислала. Потом привезла сотовый телефон. Я ей пуговицу приклеила на кнопку, которой отвечают, — и так Валя теперь им пользуется.
Я прихожу в дом на Красной Набережной утром. Сидим в комнате у Зинаиды Васильевны, пьем чай. В комнате уют и какой-то оптимистичный покой. Несмотря ни на что. Солнце заливает просторное помещение через высокие окна, так что приходится даже верхнюю их часть газетами закрывать. А кругом — словно застывшие шестидесятые: непременные слоны, сервиз с громадной супницей и кучей всякой фарфоровой ерунды, без которой обычные семьи легко обходятся, а счастливые — нет. Ну и фотографии, фотографии… Вот сыновья смотрят («старший в милиции служил, а младший — в пароходстве»), вот сама Зинаида Васильевна с мужем — молодые, смеющиеся.Есть, конечно, и Валины фотографии — всю жизнь подругами были.
Милое, понятное прошлое посреди наступающей действительности, которая на них, двух бабушек, теперь непонятно за что нападает.
Валентина Сергеевна страстно, с придыханием рассказывает про любимую Астрахань:
— Через квартал от нас — Казанский собор. Шаляпин там любил петь, любовался своим голосом. Самолюбивый был! А бывший Дворец пионеров — это в царскую бытность была усадьба Губина, расстрелянного купца. Ах, какие там витражи были, какой фонтан со львами! Через мост пойдете, на Свердлова, — там бывший дом Кустодиева Бориса Михайловича, художника. Тоже он у папы бывал, я его сму-у-у-тно помню…
— Вы ее слушайте, слушайте, — вклинивается Зинаида Васильевна, — она ведь ходячая энциклопедия.
— А Персидское подворье вы видели? Это там дальше, на Советской, где наши сейчас голодают, дай Бог им сил и здоровья…
Стоп. Совершенно не было у меня никакого желания выводить наше с бабушками знакомство в политическое русло. Я и знать не знала, что они, ни у одной из которых нет телевизора, знают про голодовку Олега Шеина, не состоявшегося (пока) мэра Астрахани, и его сторонников. Я не могла даже предположить, что у них по поводу этих грязных выборов есть такое четко определенное, кристаллизованное мнение.
Обе, несмотря на слепоту, глухоту и, в общем, слабое самочувствие, ходили голосовать — за Шеина.
— Кто мне ни звонит — все как один за Шеина голосовали, — приводит свою житейскую социологию Зинаида Васильевна. — И как тогда могло получиться, что Столяров победил?
Изо всей власти на беды дома на набережной за все время обратил внимание только Шеин (тогда еще — думский депутат) и еще один депутат, областной, Каманин, который как раз вместе с Шеиным сейчас и держит голодовку. В итоге вмешательства этих двух людей дому в два раза снизили коммунальные платежи — теперь жильцы платят только за электричество, газ и вывоз мусора (который все равно не вывозят). Быть может, конечно, это совпадение или хитрый предвыборный ход дальновидного Шеина. Но с 2006 года ни разу не совпало так, чтобы к бабушкам (пусть и из соображений политического популизма) пришел прежний мэр Боженов, ныне уехавший губернатором в Волгоград. Или хотя бы его заместитель Михаил Столяров, занявший теперь кресло астраханского мэра.
В прошлом году Олег Шеин написал путеводитель по Астрахани и Астраханской области. Там есть немножко и про дома на набережной реки Кутум, и про другие памятники, ныне утраченные. Очень получилась поэтическая, щемящая даже книга, преисполненная любовью к астраханской земле. Но вот почему-то ни от бывшего мэра Боженова, ни от нынешнего, Столярова Астрахань никогда не слышала подобных признаний. Да и, вообще, кажется, им и не было и нет никакого дела до судьбы этого города и его людей. И если их когда и волновал его облик — то несколько с иной стороны.
Бабушки рассказывают такую историю.
Как только мэром Астрахани сел Боженов, в город «повадился Путин». Автомобильное движение на односторонних набережных реки Кутум для такого высокого гостя останавливали — и запускали вспять. И следуя вот так, в обратном направлении по набережной, Путин, без сомнений, увидел бы обгоревшую, провалившуюся внутрь крышу прекрасного дворца купца Макарова. И тогда к Зинаиде Васильевне пришли из мэрии и выманили у нее ключи от квартир в сгоревшей половине. Сказали: нам необходимо замеры сделать, реставрировать вас хотим.
Никаких замеров не было, а просто набросили на сгоревшее крыло маскировочную сетку.
Обрывки этой маскировочной сетки на доме можно видеть до сих пор.
