Вадим МУРАТХАНОВ
Глеб Шульпяков из тех поэтов, что пишут мало, — в год у него набирается стихов на одну подборку в литературном журнале. А выходящие с интервалом в пять-шесть лет книги — вехи, проставленные узнаваемой рукой, но не похожие друг на друга.
Первая книга Шульпякова («Щелчок», 2001) держалась на крупной повествовательной форме — трех автобиографических поэмах, написанных белым стихом. В «Желуде» (2008) поэт обратился к малой форме, в основном восьмистиший, которые стали своего рода фирменным знаком лирики автора. В этих стихах время сжималось до состояния ускоренной съемки.
Третья книга — «Письма Якубу» — одновременно и продолжает, и разрушает поэтику предыдущих. Развернутые тексты, написанные белым стихом, вытеснил верлибр. Временами он граничит с прозой и эссеистикой, и здесь сказывается опыт Шульпякова-прозаика, автора трех романов. Если стихотворение «Джема-Аль-Фна» — классический верлибр, а в социально заостренной «Елке на Манежной (декабрь 2010)», где выступление националистов показано глазами отца и ребенка, стихотворное напряжение достигается через хронометраж, то заглавный текст книги — «Письмо Якубу» — может быть воспринят как записанное в столбик эссе:
Странное это было чувство, Якуб! За десять лет, что мы не виделись, я объехал полмира, был одинок, несчастен, влюблен и счастлив, у меня родился сын и вышло несколько книг — а ты все так же сидел в клетке, распустив красный хвост…
Шульпяковская силлабо-тоника коротких стихотворений в новой книге также меняет функцию. По сравнению с «Желудем» эти стихи нарочито статичны. Одно стихотворение — одно непрерывное предложение без заглавных букв, то есть без начала и конца. Картинка, успевающая рассмотреть саму себя, пока длится фраза:
ворона прыгает с одной тяжелой ветки на другую — здесь что-то кончилось со мной, а я живу и в ус не дую, небытия сухой снежок еще сдувая вместо пыли, — так по ночам стучит движок, который вырубить забыли
Мотив исчезновения — словно пришедший из романов Шульпякова «Цунами» и «Фес» — проходит через новую поэтическую книгу («и вырастает из огня/пейзаж, в котором нет меня»; «я хотел найти себя, но стал всеми!»).
Пейзаж и сюжеты меняются от стихотворения к стихотворению. Но в каждом автор пытается выяснить главное: как выглядит мир, как звучит язык, когда за ними некому наблюдать? когда человека уже нет? Ведь исчезновение Бога из этого мира трагично не менее, чем конечность земного бытия человека.
После выхода «Писем Якубу» можно говорить о возникновении в творчестве Глеба Шульпякова некоего метатекста. «Джема-Аль-Фна» рифмуется с «Цунами» и «Фесом». «Случай в Стамбуле» отсылает к первому роману автора — «Книге Синана». «Елка на Манежной» рифмуется с газетной публицистикой поэта. А несколько «деревенских» стихотворений в начале «Писем» светятся отраженным светом «Моей счастливой деревни», одного из лучших эссе Шульпякова последних лет: «в моем углу — бревенчатом, глухом —/такая тишина, что слышны крови/толкание по тесным капиллярам/да мерная работа древоточцев…».
В этой книге минимум внешних эффектов. Минимум действия, способного отвлечь от мысли о главном. Поскольку слишком мало времени до исчезновения, говорит нам поэт, чтобы потратить его на что-то еще.
