Плохая старость может наступить и в двадцать лет. Например, когда глаз не горит, ничего не радует и нытье, нытье, нытье…
А бывает, старость не наступает, не то что плохая или хорошая, а никакая, просто отменяется как жанр.
И человек (любого пола и возраста) неподдельно и ненатужно молод, весел, отважен, не устает, не отстает и остается — всегда! — в мощной творческой форме.
Я знаю такого человека.
Эльвира Николаевна Горюхина.
Мы ее в «Новой» любим сильно и нежно. Вот каждый по отдельности и по-своему и еще как-то все вместе, дружно, почти что хором.
А она у нас солист, герой, боец, талант, гений.
И все, что тут ни скажешь и чего ни добавишь, — никакого преувеличения.
Она любит бесланских детей, учительство, Грузию, Бродского, Вацлава Гавела, крестьян…
Она пишет так, что сообщает дополнительный смысл реальности.
И в ее блистательных заметках есть такое сознательное пристрастие, после которого становится абсолютно ясно, что никакой к черту объективности нет вообще и не нужна она ни за какие деньги.
А еще Горюхина — это легкость, самоирония и полное отсутствие самомнения.
А еще никто не может так радоваться чужим текстам и так хвалить их. (Вот только Юрка Щекоч умел!)
И так же, как Щекочихин, она дико смущается и испуганно машет руками, когда хвалят ее.
Я помню, что когда прочитала о Горюхиной у Петра Вайля в «Стихах про меня» и стала радостно ей зачитывать по телефону — она так притихла на том конце провода, как будто я какие-то несусветные гадости передаю…
Вот тот «текст слов».
Им и кончаю. Потому что лучше не скажешь.
«…берусь утверждать, как растерянно и застенчиво был бы счастлив Бродский, когда бы узнал, что его стихи участвовали в психотерапевтическом возвращении к нормальной жизни детей, переживших в сентябре 2004 года трагедию в Беслане. О том, как читала и обсуждала с бесланскими школьниками стихотворения Бродского, пишет учительница с пушкинским именем Эльвира Горюхина, озаглавив свои заметки «Я твоя мама. Я ничего не боюсь».
Зоя ЕРОШОК, обозреватель «Новой»
Наш двор
<…> Самым большим событием во дворе считались наши походы в дом к Сергею Параджанову. Во дворе, да и во всем Тбилиси, его звали просто Сергей. Вы говорите «Сергей», и всем ясно, о ком идет речь. К походу готовились тщательно. Снимали украшения. Не ровен час, они фальшивые, и тогда не оберешься насмешек. Определяли цвет одежды и даже прическу. Сергей обязательно подойдет к Инне, дочери моей подруги, и поднимет волосы. Уши должны быть открыты. Эстетически острый глаз не выносил дисгармонии.
— Вот этот колер оставь, — обращается ко мне Сергей, и я не сразу понимаю, что речь идет о цвете моих волос. Еду надо было брать такую, чтобы Сергей не заподозрил, что его кормят. Мои друзья, у которых я жила в Тбилиси, — родственники Параджанова. Причем близкие. Поэтому на улицу Котэ Месхи мы тащились всей семьей по горбатым тбилисским улочкам. Застать Сергея одного невозможно. Банщики, зеленщики, актеры, проститутки, зэки, режиссеры — привычный набор гостей. А потом мы пересказываем всему двору, как Сергей гримировал Эльвиру, ставил ей две глицериновые капли на щеки, затягивал талию и отпускал на улицу, проинструктировав, с каким выражением лица она должна пройтись. Засекалось время, когда появлялись первые соблазнители. Сергей гениально предсказывал всё: какая будет первая реакция, каков способ действия и т.д. Режиссура жизни — вот истинный конек Параджанова. Во дворе Сергея любили. Наш двор и не скрывал гордости, что только в Тбилиси Сергею хорошо.
— А что они могут, эти ереванские ишаки?! Знаешь, что они могут? Кошку красить в тигра, но только никто не боится, — распалилась армянка Тамара.
Нас успевали предупредить: «Если опера работает, Сергей там, а не дома». Что правда, то правда. Параджанов неизменно был там.
— Эльвира, пойдем со мной в оперу. Сегодня Анджапаридзе поет Хозе. Знаешь, почему тебе надо идти со мной? Я знаю, в каком месте надо хлопать. В опере это самое главное.
И я шла с Сергеем в оперу. Предварительно изыскивалась непременно серебряная брошь. Я же вырядилась в черный бархат. Пока мальчики чистят брошь пеплом от сигарет, Сергей философствует:
— За что люблю Эльвиру? Ей запросто можно всучить узбекскую подделку под старинное грузинское серебро…
И это — истинная правда.
— Ой, какой прелестный узор! — визжу я, держа чайную чашку.
— Вот что спасет тебя, Эльвира из Тамбова (Новосибирск он не мог выговорить. — Э.Г.), так это твой безошибочный эстетический вкус. Знаешь, откуда этот рисунок? Он накладывался на плиты, которыми обкладывали сортиры в царских покоях. Какой идиот перенес их на чашки? <…>
17.07.2000
Монах
11 мая 2000 года налоговая инспекция Дзержинского района г. Новосибирска ворвалась в благотворительный центр «Иниго». Монахов согнали в одну комнату, приставив молодого человека с пистолетом.
— Это обыск? — спросил отец Алексей.
— Нет, — ответил охранник.
— Это арест?
— Нет…
— Молодой человек, гестапо было честнее. Они сразу предупреждали о своей акции. А если мне сделается плохо? У меня, к примеру, диабет…
— А вам плохо? — осведомился охранник.
— Нет, мне очень хорошо. Но теоретически мне вполне может быть плохо.
Теоретически выяснили про потребность посетить туалет. Все, что говорил отец Алексей о гестапо, он знал не из литературы. Он — участник бельгийского движения Сопротивления. В Бельгии было немало лагерей для военнопленных. Началась дерзкая кампания по освобождению русских пленных. Участником этой кампании стал монах отец Алексей. В миру Алексей Стричек. Словенец. Гражданин Франции. Русских селили в бельгийских семьях. Отец Алексей не помнит ни одного случая доносительства. Когда гестапо начало подозревать, отец Алексей ушел в подполье и стал связным между русскими партизанскими отрядами. Шел 1942 год.
<…>
Отец Алексей любит вспоминать Пасху 1945 года. Он тогда еще ходил в советской военной форме, поскольку официально состоял на службе в советской военной миссии. Красная звезда еще хранится от той формы. Так вот, в 9 часов была торжественная служба. Служил знаменитый митрополит Евлогий. Вся советская военная миссия перед иконостасом стояла навытяжку. Проповедь была короткой. В ней содержался вопрос: «Кому мы обязаны этой победой?» Все напряженно ждали ответа. «Великому русскому народу и его вождям», — сказал отец Евлогий. Все-таки последнее слово было во множественном числе. Москва потом обхаживала Евлогия. Он ведь был в юрисдикции Константинопольской церкви. Победа, как и война, вызвала мощный патриотический подъем в среде эмигрантов. Еще в начале вторжения немцев во Францию один царский генерал очень известной фамилии напрочь забыл французский язык, а вспомнив, говорил с сильным акцентом. После победы многие эмигранты ходили в советское консульство оформлять русское подданство. Отец Алексей знает точно, что Бунин не ходил. А Бердяев взял советский паспорт. К генеральному консулу обращался знаменитый Кузьмин-Караваев (муж матери Марии). Желал работать на благо России. Отец Дмитрий был католическим священником. Ему сказали: «По вашей специальности у нас работы нет».
«Россию не любить нельзя!»
<…>
Много забавных историй из жизни интерната хранит память отца Алексея.
— На берегу Женевского озера был разбит летний лагерь. Рядом — дом, где жили русские девушки, сестры мальчиков. Случались ночные игры. Вот захотелось мальчикам ночью петь под окнами девочек. Я их отговорил. Тогда мальчики полезли на дерево и устроили елку из белья, которое сушилось на веревках. Утром на автобусах едут рабочие. Диву даются: елка из трусов и бюстгальтеров…
<…>
В 1976 году в Сорбонне был издан фундаментальный труд отца Алексея о Фонвизине. Российские филологи считают, что отец Алексей сделал несколько открытий, и одно из них — атрибутировал ряд текстов Фонвизина, которые приписывались другим авторам. <…> Создателями русского языка отец Алексей считает Аввакума и Фонвизина. Именно Денису Фонвизину пришла гениальная мысль, что русский язык — это тот язык, на котором говорит Москва.
<…>
Послевоенная жизнь снова была связана с Россией и русскими. В Медоне, где жил и работал отец Алексей, постоянно бывали люди из России. Булат Окуджава однажды сказал, что самые сильные впечатления он получил в келье отца Алексея. В последний раз Окуджава был в Медоне, когда отец Алексей уехал в Сибирь. Но он знает, что поэт долго гулял по парку, обошел весь дом, все дорожки. Заботу о поэте взяла на себя семья артиста Круглого, друга отца Алексея. Первая выставка художника Рабина состоялась там же, в Медоне. Владимир Максимов, Виктор Некрасов, Теяр де Шарден приятельствовали с отцом Алексеем. <…> «Дорогому отцу Алексею с пожеланиями успехов в его прекрасном деле. Вера Бунина. 25 августа 1960 г. Париж». Эту запись прочла я на томике прозы Ивана Бунина.
Из русских писателей XX века выше всех отец Алексей ставит Андрея Платонова. Он считает его не религиозным писателем, а духовным. В текстах Платонова зашифрованы религиозные, библейские цитаты. Текст просвечивается божественным началом. Особенно много библейских отсылок в «Чевенгуре» и «Котловане». Поразительного мыслителя и художника дала Россия в XX веке — этот восторг на лице отца Алексея надо непременно видеть.
— Конечно, Платонов — не для широкой публики. Но для нации чтение Платонова должно быть обязательным. Не читать великие духовные тексты — грех.
…Я представила на секунду наших налоговиков, вершивших обыск в келье отца Алексея: бесчисленные словари русского языка, книги на русском и французском… Не случайно один налоговик шепнул другому, перекладывая книги: «А чего это мы с тобой тут делаем, не знаешь?» Напарник этого не знал. Я знаю, что над отцом Алексеем, чья жизнь связана с Россией и русскими, висит дамоклов меч — очередная виза. Отец Алексей мечтает получить вид на жительство в Сибири. Каждый год он вынужден возвращаться в Париж за визой. В его-то годы и при его болезнях. С 2001 года он вынужден будет каждые три месяца возобновлять визу. И тут я, грешница, ничего не смыслящая ни в Боге, ни в Иисусе Христе, ни в послушании, затеваю свою песню: неужели ему после Парижа охота жить на окраине Новосибирска, да еще в частном секторе?
— В Париже я возвращаюсь в прошлую жизнь. Мне все там известно. Одна прихожанка предлагает поселиться в ее средневековом замке. Это совсем не интересно. Мне не интересны города. Даже природа меня так не занимает, как люди. Какие интересные люди живут в этих частных лачугах… Да-да, я забыл сказать про русский снег. Очень люблю разгребать сугробы лопатой.
Я окончательно запутываюсь, потому что действительно не понимаю, почему темные закоулки частного сектора сибирской окраины лучше средневекового замка под Парижем. <…>
Дух отца Алексея ходит своими путями. А еще он верит, что если ты молился за страну и хочешь ей блага, надо умереть в этой стране. Отец Алексей хочет умереть в России.
В поисках средств помочь великому человеку я дошла до полного отчаяния и однажды в день рождения отца Алексея (ему исполнилось 84 года) выпалила в присутствии гостей:
— Женитесь на мне, пожалуйста! Все дела с визой будут покончены.
Бедная Горюхина первый раз в жизни предложила себя в жены! Но это был монах. Она забыла про это.
<…>
На презентации книги о Денисе Фонвизине один известный русист воскликнул:
— Понимает ли кто-нибудь из присутствующих здесь, какого класса лингвист перед нами?
Понимают ли те, кто отказывает отцу Алексею в виде на жительство, какого патриота земли русской они выдворяют из России?! Мне, русской, стыдно. Неужели нас можно любить такими? Что же ведает дух отца Алексея, чего знать нам не дано?
02.10.2000
К доске — все равно что к стенке
Наш корреспондент дала урок русского языка чеченским детям в Панкисском ущелье
<…> Что-то спрашиваю детей через их учительницу. Мадина говорит с детьми на русском. Вдруг она почувствовала нелепость ситуации: перевод с русского на русский — и жестом пригласила меня к доске. Сама отошла в сторону. Класс затих. Это первая русская за три года. На учительском столе лежит раскрытая книга. Стихи Некрасова. Значит, звучит здесь русская речь.
…В горячих точках вынести можно многое, но только не это — оказаться лицом к лицу с детьми, которые знают, почем фунт лиха на войне. Свой учительский крест в 3 «А» мне не забыть вовек. На мой вопрос о возвращении они ответили сразу и быстро: «Вернемся, когда в Чечне не будет русских».
— Вот я живу в Грозном. Я — русская. Для того чтобы тебе жить в Грозном, надо меня убить? — спросила я Магомета с первой парты.
Мальчик застыл в замешательстве. Прости меня, Господи! Почему ребенок должен решать такую задачку, придуманную дебильными взрослыми? Почему? Теперь трудно вспомнить, как я вырулила на другую стезю: мы начали читать стихи. Те, которые знаем и любим. Пальма первенства принадлежала Пушкину. <…>
20.05.2002
Тургеневская прописка
<…>
Есть места в России, где все еще вживе такие понятия, как дорога, путник, встречный, заночевать… «Путники в ночи», — напеваю я Фрэнка Синатру и двигаю по исконно-посконной русской дороге. Ни души. Ни огонька встречь мне. Сумерки наступают исподволь. Сворачиваю налево. Жильем не пахнет. Возвращаюсь на большак. Вхожу в березовую рощу. Выцветшая вывеска «Прощеный колодец». Все быльем заросло.
<…>
— Бывало, шесть утра не пробьет, я уже на покосе. Кошу до восьми. Спрячу косу в травах — и в школу.
Сорок лет Мария протрубила техничкой. Полы были некрашеные. Скоблили их. Зато воздух был. Ко второй смене лампы ладили. Детей в школе много было. Когда ушла с работы, тоска напала. Смертельная.
— И что ты думаешь? О чем я тосковала? Дак звонки в школе подавала. Колокольчиком. Вот об этих звонках и печаль моя была. Кому сказать…
Муж Марии, как и большинство подростков послевоенной поры, учился в ФЗУ.
— Они оттуда мастеровые выходили. Много чего руками сладить могли. Видишь, крыльцо, сенки, да и дверь — все его руками. А стоит-то сколь годов.
Он любил правду. Трудно ему было жить.
В Николин день, 22 мая, в пять утра ушел с дочерью пасти стадо. Плохо ему сделалось. Просил квасу принести. Да чтоб пожиже квас был. Жажда его мучила. Дочь квас принесла, а к полудню бегом бежит и криком кричит. Ну, видать, думает Мария, корова соседская утонула. Стельная она была.
Пришел фельдшер Иван Андреевич. Сказал: острый склероз сердца. «Когда человек помрет, жилка еще бьется. А у моего ничо не билось. Значит, склероз острый. Так объяснил Иван Андреевич». Мария думает, что мужа отравили. Как докажешь…
…Хотела она дом продать и уехать к дочери. По нынешним законам дом продать — долг приобресть. Кадастровый план участка и определение стоимости строения могут превысить цену самого дома. Да и каждая бумажка у нотариуса 500 рублей стоит. Да и кто ездить будет: «Видишь, сколь домов брошено. Помытарились люди, да и зареклись продавать».
— Жисть вся трудная. Власть к людям строгая была всегда.
Это она запомнила с детства. С войны. <…>
07.02.2007
Сто уроков по Беслану
Часть 1
<…> Если верить Мерабу Мамардашвили, что личность обретает свою сущность через напряжение «человек–символ», то, вне всякого сомнения, такими символами для ребенка являются дом, родной очаг, родители как символ защиты, школа как символ связи растущего человека с опытом человечества.
«Мама, ты зачем меня привела в дебильную школу… Ты же мне сказала, что я буду здесь учиться. А посмотри на них», — семилетняя Фатима показывает на боевиков.
«Скажи им, что нас папа ждет на улице… Почему папа к нам не идет?»
Учитель, мать, отец, школа — основы миропорядка. Они порушены. Ситуация жесточайшей несправедливости, против которой бунтует детское сердце. Официальные символы страны оказались пустой погремушкой.
Фатима погибла.
«Выходит, я ее обманула. Она ушла из жизни, так и не узнав, что такое школа», — говорит мне Алена Тедеева, мама Фатимы.
Мы все их обманули. И может быть, точнее всех эту ситуацию обозначил мой бывший ученик Миша Юданин: «Предательство взрослого мира». <…>
27.01.2010
За Пушкина, совесть и Конституцию
Митинг защитников 31-й статьи впервые сравнился с противником численностью и, несомненно, одержал идейную победу
31 мая. 17.00
Провокаторы особенно деятельны, когда они встречаются со старшим поколением: оскорбления и мат — их главное оружие. Задача провокатора — затеять драку. Милиция кинется хватать попавшего в сети. Провокатор будет стоять и ухмыляться. Основная масса защитников 31-й статьи Конституции к 18.30 заполнила пространство перед Концертным залом им. Чайковского. Это не была толпа. Люди знали, зачем они пришли. Чудовищной громкости заведенные песни типа «Мы желаем счастья вам» не могли заглушить реакцию людей на промахи власти. Накал противостояния иногда был таков, что становилось зримо понятным, как начинаются гражданские войны.
Парадокс в том, что спусковым крючком подобных событий становится сама власть. Неужели инстинкт самосохранения отказывает напрочь?
Как только возникала пауза в гремящей музыке, в едином порыве звучали лозунги: «Россия — без Путина», «Позор! Позор!», «Москва — это наш город!», «Свободу! Свободу!»
А между тем в концертный зал шла публика на концерт. Она с трудом пробивалась сквозь толпу митингующих. Открыта была одна-единственная дверь. Я простояла около часа у самой двери, и не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь пожаловался на неудобства. Идущие на концерт еще успевали подхватить: «Россия — без Путина» и скрывались за дверью.
…Согнали со своего места и фронтовичку Раису Ивановну. Опираясь на палку, она доковыляла до концертного зала, и тут оказалось, что милицейские девушки украли у Раисы Ивановны экземпляр Конституции прямо из сумки.
02.06.2010
Месиво
Какая бы метель ни мела, кого бы ни сгоняли с Триумфальной площади, каких бы мэров ни снимали, а входишь, например, в четвертый класс деревенской школы и попадаешь в мир подлинных человеческих ценностей.
На уроке по окружающему миру они узнают про Колизей и Венецию. Сердце твое защемит, сумеют ли эти дети увидеть Венецию. Ну и что из того, что не увидят? Вот и ты ее уже никогда не увидишь, а ведь живешь. Важно то, что учитель выводит тебя за ограду школы. Свободно ведет то в седьмой, то в восемнадцатый век. Дети уже привыкли общаться с тысячелетней давностью…
Хорошая школа в Поповке Тульской области. Ничего не скажешь. Но… четыре года в душе моей гвоздем сидит одна и та же мысль. О дороге, которая ведет в школу. Что уж так тебя растревожило? Мне ли, начинавшей свой учительский путь в деревне без света и радио, мне ли не знать, как ходили дети в мою Заковряжинскую школу из так называемых неперспективных деревень.
А потом исчезали деревни, из которых приходили к нам дети. Оставляли землю для бурьяна и наступающего березняка.
<…>
09.12.2009
«Почему внутри человека охота реветь», или Мы уйдем, они останутся
Специальный репортаж с томиком Л.Н. Толстого из Пермской воспитательной колонии
<…> Он был в шестом классе, когда убили отца. Начались побеги из дома. 9 мая напились и решили ограбить квартиру. Спросите, почему он это сделал, и вы услышите в ответ: «Не знаю!» Если вы думаете, что он, как герой Достоевского, боится завершающего слова о себе, ошибаетесь! Он действительно не знает!
Дмитрий Петров — начальник воспитательного отдела: «Да, он не знает. Он не знает, потому что никто ему не сказал, где зло, где добро. Рос как трава».
<…> Брожу по корпусу, где живут колонисты. В рекреации человек двадцать в ожидании какого-то планового мероприятия. Они встают и хором здороваются. Ну и зачем я сюда зашла? Рассказывать о Толстом. Прошу разрешения. Рассказываю. Сообщаю, что, если есть вопросы, завтра меня можно найти в школе. Спускаюсь по лестнице. Слышу шум. Расталкивая всех, несется по лестнице подросток.
— У меня вопрос… Да, про Толстого вопрос… (Глаза горят, дыхание учащенное.) Вы ему жена будете? <…>
03.11.2010
