Ярослав ШИМОВ*
Мой чешский приятель как-то спросил, была ли в России, как в Чехии, реституция — возврат имущества прежним, докоммунистическим владельцам или их потомкам? Я ответил, что, конечно, нет: ведь, в отличие от восточноевропейских стран, Россия жила при коммунистах не 40, а более 70 лет. За это время утекло столько воды и крови, столько было разрушено и перестроено, что пытаться восстановить имущественную справедливость означало бы лишь породить новые конфликты.
30 лет разницы в историческом опыте коммунизма между бывшим СССР и Восточной Европой имеют и более интересный и актуальный смысл. В годы между двумя мировыми войнами ближайшие западные соседи большевистской империи приобретали политический опыт, который, похоже, пригодился им много лет спустя — и которого посткоммунистическая Россия не имеет.
История не любит неудачников. Поэтому почти все восточноевропейские режимы 1920—1930-х годов не заслужили доброй репутации. Ведь они кончили плохо, будучи или раздавленными нацистским рейхом (Чехословакия, Польша), или «пришпиленными» им к себе в качестве слабых и послушных сателлитов (Венгрия, Румыния, Болгария). А когда Гитлер сломал себе шею на русских просторах, на смену ему пришел Сталин.
Начиналось всё, впрочем, оптимистично. После Первой мировой войны «молодые демократии» Восточной Европы ринулись писать конституции, ориентируясь на опыт западных стран. Опыт перерабатывался творчески. Так, в Эстонии даже не стали заводить пост президента — функции главы государства исполнял премьер, носивший звание «государственного старейшины». Быстро росло число политических партий: в Польше в начале 20-х их было за 60, в Латвии — более 100! Следствием «разгула демократии», однако, стала политическая нестабильность: в той же Эстонии за 14 лет сменилось 21 правительство. Исключением можно считать лишь Венгрию, где авторитарный режим регента Хорти установился уже в 1920 году после разгрома недолговечной Венгерской советской республики.
Вскоре, однако, по венгерскому пути пошли и остальные страны региона. В 1926 году произошли перевороты в Польше и Литве, в 1929-м установилась «королевская диктатура» в Югославии, в 1934-м — в Болгарии, тогда же всю власть в своих руках сосредоточили президенты Эстонии и Латвии. В 1938 году разогнал профсоюзы и политические партии румынский король, а самая долговечная демократия в регионе — чехословацкая — рухнула в результате Мюнхенского соглашения.
Диктаторы Восточной Европы играли роль «отцов нации», стремящихся уберечь свои народы, как неразумных детей, от последствий «неуправляемой» демократии. Вот что пишет современный историк о президенте Латвии (1934 — 1940) Карлисе Ульманисе: он «рассматривал избирателей как недостаточно взрослых, незрелых граждан, которым вождь указывает единственно верный путь. Сам Ульманис в частных разговорах слегка презрительно отзывался о латышах как о людях, привыкших исполнять приказы».
Результаты патерналистских усилий были сомнительными. Так, в Польше переворот, организованный маршалом Пилсудским, привел к власти верных ему военных. Формально демократия была сохранена, фактически сопротивление воле маршала подавлялось. Сам Пилсудский рифмовал «конституцию» с «проституцией» и называл своих парламентских оппонентов «вшами», а то и чем похуже. В итоге, как отмечал в 1931 году брошенный «пилсудчиками» в тюрьму экс-премьер Винцентий Витос, «у нас есть пародия на диктатуру и пародия на парламент, по-груженные во всеобъемлющую систему патронажа». Трагедия Восточной Европы ХХ века заключалась в том, что история не отпустила ее народам достаточно времени на осознание другой истины, сформулированной Витосом: «Главная опасность для государства — раб, лишенный духа. Слабое правительство при сильном обществе куда лучше, чем наоборот».
В середине 1940-х, после освобождения от нацизма, когда ненадолго возникла надежда на восстановление демократии, представители прежних режимов оказались исключены из политической жизни. Но и демократии под крылом нового патрона, сталинского СССР, по понятным причинам не получилось.Получилось позднее, после падения коммунистов, и уроки из межвоенной истории оказались, похоже, извлечены. Трудно представить себе появление новых Пилсудских или Хорти. Только венгерский премьер Виктор Орбан попытался в последние годы сыграть не по правилам — но натолкнулся на сильное сопротивление.
Николай Бердяев говорил, что «русскую историю съела русская география», имея в виду, что просторы и климат России во многом неблагоприятно повлияли на ход истории страны. На самом деле с географией на Руси всё неизменно со времен Владимира Святого: она — восток Европы. Поэтому и проблемы, с которыми сталкивается российское общество, колеблясь между демократией и авторитаризмом, так напоминают восточноевропейские. Но не нынешние, а былых времен.
*Автор — журналист
