«Зима, уходи» — фильм, снятый группой молодых режиссеров (см. «Новую газету», № 45), выходцев из мастерской Марины Разбежкиной, по предложению «Новой газеты». 10 авторов работали по принципу «Киноков» — так именовалась группа пионера документалистики Дзиги Вертова, считавшего, что камеру необходимо использовать для съемки нового общественного быта в его динамике, через монтаж переносить на экран правду о действительности.

За два месяца беспрерывной работы сняты сотни часов материала. После черновой сборки часть авторов и их учитель, режиссер-документалист Марина Разбежкина, пришли в редакцию смотреть-обсуждать будущее кино.

Смотрим. Поздравляем с интересной, драматичной и вместе с тем веселой картиной, в которой есть и авторский взгляд (точнее, 10 взглядов, слившихся в один), и живые, непредсказуемые характеры, и моментальная реакция камеры на происходящее. Начинаем обсуждение.

— «Новая». Как вы восприняли нашу идею — делать кино про улицу, про людей этой «новой улицы»?

— Разбежкина . Мы на курсе никогда не занимались политикой. Алена Белова, правда, снимала группу «Война». Политика как таковая нам не интересна, она предполагает журналистский взгляд. Но когда я получила ваше письмо, поняла, что сейчас не можем отсиживаться. Надо снимать. Хотя и боялась за ребят. Непонятно было, как развернутся события. Мне же не хотелось, чтобы кто-то пострадал за веру, за правду, за родину. При этом подумалось, что для профессии такая блестящая практика полезна и важна. Не говоря уже о возможности узнать о происходящем не по телику — из первых уст. Плюс шанс научиться работать в другом режиме. Наш метод предполагает длинную работу с героем. Здесь надо было делать всё быстро. Мне было интересно, справятся ли ребята.

Как оказалось, они умеют услышать друг друга. Меня саму потрясают какие-то эпизоды. Особенно фантасмагория выборов в Королеве. Эпизод, когда в кадре исчезает композитор Маноцков (его арестовывают во время интервью РЕН ТВ). Перформанс Матвея-Скифа. Разгон демонстрантов на Лубянке, снятый с забора Зосей Родкевич. Понравился мальчик, на улице читающий стихи.

— Аскольд . Я его знаю почти с детства. Во время нашей работы встретил в метро, поздоровался, но не собирался снимать — я шел снимать «Белое кольцо». Он успел рассказать, что в театральной студии готовят спектакль по Мандельштаму, поэтому он не расстается с книгой. Потом я увидел его уже на экране, оказывается, его приметил Денис и пошел за ним.

— Вот вы узнали, что можно сделать кино про жизнь в офлайне. Ваша первая реакция?

— Дима . Вначале — резко отрицательная. Не хотелось политиканства. Потом позвонили Аскольд и Аня, которые пришли из редакции «Новой» страшно воодушевленными. Что зацепило? Отсутствие рамок и установок.

— Разбежкина . Правда же, не хотелось пропаганды. Ни-ка-кой. У меня лично отношение сложное ко всем этим движениям. И я, и ребята не были готовы занимать чью-то сторону. Не хотелось передергивания. Хотелось показать всех. Самых разных.

— Разве удалось показать всех?

— Лена (задумчиво). Мне показалось, что мало Удальцова. Он не случился в кино. Навальный есть, но близко подойти к нему не удалось. Хотя он человек, как мы заметили, открытый перед камерой.

— Аня . Хотелось, чтобы не было одной точки зрения. И посмотревшие фильм не могли бы сказать, каких взглядов придерживаются авторы. Повезло, что «Новая» не только не давила, но и указаний не давала. Нас спрашивали, чем помочь. Всё. Если и видно, кто победил и кто проиграл, то снято это с некоторой дистанции. И с «Пуси» понятно из съемки, что в храме происходило на самом деле. И что потом было раздуто СМИ и вызвало ярость православной общественности. Важно увидеть своими глазами.

— Сохранить объективный взгляд сложно в темпераментном, страстном кино. Куда вы девали свои личные пристрастия, симпатии, взгляды?

— Мадина . Я ни в чем не разбираюсь, поэтому мне было легче. Сначала вообще не хотела участвовать. Не понимаю политику, не люблю ее. Не знаю таких слов, как «либералы», «левые радикалы», «правые». Мне ребята по ходу что-то объясняли.

— Дима . Я разбирался. Когда вижу какое-нибудь очевидное беззаконие, я внутренне на стороне оппозиции. Но это грубо говоря. Мне пришлось ехать в Смоленск вместе с героем-путинцем и потом с ним и его сторонниками возвращаться в Москву на автобусе в колонне на «путинг» в «Лужники». Меня он дико раздражал, а мне пришлось провести с ним много времени.

— Чем раздражал?

— Дима . Я его не любил. Видно, когда его снимаю, что он мне не нравится.

– Но ты его хотя бы понял? Может, он Путина искренне поддерживает.

— Дима . Нет. Мы столкнулись со странной историей: многие из людей, которые за Путина, словно что-то скрывают. Недоговаривают. Не до конца честны. И камера это чувствует. Он не позволил мне войти в свой дом. Всего стеснялся. Постоянно следил, что и как я снимаю. Сам выстраивал какие-то искусственные монологи, которые потом и произносил. Он все время хотел выглядеть.

— Разбежкина . Один кадр с ним все же остался. Он спит в автобусе, прислонившись к окну, за которым — другой автобус с баннером «В Москву за Путина!».

— Стоило за этим кадром ехать в Смоленск? (Дима, не задумываясь, кивает.) У каждого из вас был свой отрезок работы. Как строился сам процесс?

— Аскольд. Мы составили условную карту политических сил. Потом в каждой партии выбрали героев, которых предполагали снимать. Необязательно лидеров.

— Разбежкина . Люди должны быть кинематографичными. Если он лидер, но закрыт — с ним невозможно работать.

— Аскольд . Кого камера не любит, того отвергли. Были довольно известные люди, но с ними кино не получалось, не будешь же ради галочки включать ньюсмейкера. Не хотели идти на компромиссы. Кого-то встретили в процессе съемок, они и стали героями. Дима нашел Матвея Крылова.

— Ощущение, что он стал чуть ли не главным, во всяком случае, сквозным героем, его история прописана.

— Лена. Так не задумывалось, выстроилось само собой. Матвей держит на себе внимание, ему сочувствуешь, он всё объясняет и становится близким человеком. Я его снимала на перформансе с красной краской и когда его забирали на Лубянке. Потом случайно в толпе я встретила его и композитора Маноцкова, я просто вела камерой, и они вошли в кадр. Я ходила снимать каждую протестную акцию нацболов у ЦИК. Я не знаю их политической платформы, но как люди они меня захватили. Они искренние.

— Аскольд. Мы общего плана придерживались, чтобы всё не рассыпалось.

— Аня . Вначале распределись по героям. Таким, как Романова, Навальный, Матвей. И были политсилы, в которых мы пытались нащупать героев. Пошли к националистам. Потом в процессе работы настолько всё смешалось, что от идеи представить весь спектр сил мы отказались. Стало понятно, что кино строится не на этом. Здесь никому не важно, каких взглядов герой придерживается, интересно — держит ли он историю. Мы поняли, что надо монтировать человеческие истории.

— Вы к нам пришли в январе…

— Аскольд. Мы начали работать 21 января и закончили съемку 10 марта. После митинга на Новом Арбате пошли монтировать. Дима — главный режиссер монтажа.

— Дима . Я ушел в монтаж еще раньше. Когда ребята подносили мне материал (все смеются, прозвучало так, будто «подносили патроны». — Л. М.), я понял, что всё это безумие. Это объем-монстр, великан. Его-то и просмотреть весь невозможно. Я засел на квартире, Мадина и Лена сразу согласились помогать. Потом у нас создалась режиссерская коммуна. Жили в режиме нон-стоп «отсмотр-монтаж». Три спальных места. В квартире находилось примерно 7 человек. Обложились ноутбуками, мониторами, подробным описанием кадров.

— Марина Александровна была все это время по ту сторону океана, как вы с ней совещались?

— Разбежкина . Проводили скайп-конференции, ребята посылали материал. Все обсуждали. Как человек более опытный, я писала им: «Сделайте на всякий случай копии дисков, раздайте знакомым».

— Марина, вы увидели первый материал, так называемый поэпизодник, ваше первое впечатление?

— Разбежкина . Подобного я не ожидала. Ощущение, что они в самую суть проникли. И что-то поняли про нашу жизнь. Материал подобной сложности надо собирать полгода, а у них не было времени. Они сделали максимально то, что могли.

— Эта работа, внезапно обрушившаяся вам на голову, чем стала для каждого из вас?

— Лена . Меня позвали, когда съемочный процесс уже начался. Поначалу я жутко всего боялась, даже на митинг идти. Было любопытно, но страшно. А ребятам просто не хватало рук. Я решила помочь. Думаю, вот схожу на шествие 4 февраля, и всё. Но этот водоворот, эта общая площадная эмоция меня захватили, закружили. Столько людей разных вместе. Ты не то что понимаешь, кожей чувствуешь: происходит что-то важное. Мы снимали-снимали… Это как наркотик. Не спали ночами. Снимали, отсматривали снятое. Делились впечатлениями. Началась другая жизнь. Эти два месяца — они лучшие, самые яркие в жизни. Мы почувствовали, что находимся в эпицентре истории. И когда видишь материал во всем его объеме, начинаешь что-то понимать про страну.

— Раньше ты вообще не задумывалась, в какой стране живешь?

— Лена . Я жила в провинции, и как-то было не до этого. Сейчас хочется, чтобы очень много людей посмотрели этот фильм. Не где-то на фестивалях, а здесь, в России, в Москве и в провинции. Чтобы люди, не понимающие, что происходит, посмотрели. Подумали.

— Аскольд . Когда начались протестные движения, у меня были противоречивые чувства. Понимал, что происходит что-то важное. С одной стороны, не мог оставаться в стороне. С другой — что-то мешало присоединиться. Я колебался. Пошел на митинг на Сахарова. И решил, что нет знамен, под которые хочется встать. Когда начали снимать, я понял, что для меня это лучший способ быть в этом процессе. Через профессию. Время, в которое мы снимали, сжалось, сконцентрировалось. Интенсивная работа продолжалась постоянно. Плюс обсуждения, споры, скайп-конференции. Мне кажется, эти два месяца стоят десяти лет обычной учебы.

— Аня . Это такой драйв, ты живешь в воронке вулкана событий. Могу сказать, что я стала по своим взглядам радикальнее. Раньше считала себя очень умеренной оппозиционеркой. Взгляды свои не высказывала. На съемках я проводила время с левыми активистами, антифашистами, социалистами, представителями радикальных движений. Когда смотришь на их акции, плакаты, файеры со стороны — это как-то тебе не близко, даже не симпатично. Когда же из этой толпы выхватываешь персонажей, они очеловечиваются, и ты видишь: они — лучшие. Они правды не боятся. Знают, что и зачем делают. И мои убеждения стали радикальнее.

— А если бы ты работала с националистами, они же тоже зажигают файеры…

— Аня . Нет. Считаю, мне повезло. Сейчас мои знакомые жалуются, что я своей политизированностью их напрягаю. Не могу не спорить. Они меня опасаются.

— Мадина . Скажу честно, я еще не поняла, что я поняла. Должно пройти время. Были моменты, когда было по-настоящему тяжело и больно. Ситуация в избирательном пункте в Королеве, где происходил жуткий беспредел, бесстыдная тасовка бюллетеней… Мне сломали микрофон. Первый раз в жизни я столкнулась с таким изощренным злом, которые творили взрослые люди. Как же так?! А потом я посмотрела фильм Алены Полуниной «Революция, которой не было» — и увидела то же самое. Я-то думала, такое невозможно, как им не совестно?! Оказывается, так было всегда.

— Какой момент для каждого из вас был самым волнующим?

— Аня . Мне запомнился тихий день. Наступили выборы. Мы ходили с переносной урной по квартирам пенсионеров. С нами был зампредседателя комиссии, яркий, самоигральный персонаж. К нам был душевно расположен. И вот эти бабушки и дедушки, живущие в катастрофических условиях, практически все голосовали за Путина. В одной квартире муж вывез на инвалидной коляске жену и водил ее рукой — и она кивала. Но я не могу никого обвинить. Когда мы уходили, этот «зампредседатель» сказал: «Вот мы с вами мило общаемся, а поступит указание сверху, и результаты, которые мы с вами собирали, прикажут изменить… Как думаете, я это сделаю?» Я посмотрела на него и поняла: наверное, он бы это сделал. При этом агрессии по отношению к нему не испытываю. Что-то мешает мне обвинить его и других. Люди существуют в неправильных условиях, живут в каких-то шорах. Жалко всех.

— Мадина . Марина Александровна рассказывала случай, когда парень, придя домой, увидел мертвую мать и начал ее снимать. Человек может рассказать про другого, когда может рассказать про себя. В процессе съемок я поняла, что про себя не могу рассказать, могу лишь про других, но только если их боль становится моей болью.

— Лена . Ощущение странное: ты берешь камеру, идешь на все эти акции, митинги. И это уже не ты, ты — просто камера. Мне, например, было не страшно, когда прямо перед глазом моей камеры арестовывали нацболов. Был момент, когда возле ЦИК забирали парня, опоздавшего на акцию. Он сам накинулся на милиционера. Его стали жутко избивать. У меня внутри начала подниматься волна сочувствия-возмущения. Или вот еще… Когда сразу после выборов пошла на Манежку. Я не успела к моменту, когда Путин плакал, люди уже стали расходиться. И вот они идут и искренне радуются. Я была обескуражена, подавлена. Хотелось их спросить: почему?! Мы же с вами в полицейском государстве живем! После этого марафонского монтажа всё как-то сконцентрировалось, сложилось в голове. И я для себя приняла решение: 31-го пойду на Триумфальную. Без камеры.

— Дима . У нас не было времени что-то анализировать. Помню, я был возмущен тем, как повела себя оппозиция, разделившись: Навальный и другие пошли на санкционированный митинг, другая часть — на Лубянку. Мне было обидно, что никто не взял на себя ответственность, не поступился амбициями. Хотя сейчас думаю, что, если бы вся эта толпа двинулась к Кремлю, была бы катастрофа. Но вначале у меня было чувство обиды и разочарования: всё, Путин выиграл. Я страшно рад, что у меня были эти два месяца. У меня появились новые друзья. Я побывал в других мирах, доселе мне неизвестных. Я еще не готов весь это громадный опыт, буквально рухнувший нам на плечи, анализировать. Каждый день открывал что-то новое.

— Аскольд . Запоминающимся осталось «Белое кольцо». Этот день был самым эмоциональным. Незнакомые люди взялись за руки. Я тогда снимал столкновение с нашистами у «РИА Новости». Потом сел в троллейбус и сразу присоединился к пассажирам, которые были зрителями грандиозного спектакля, распространившегося по огромному кругу. В спектакле этом участвовала не массовка, отдельные, очень разные люди. Тогда я понял: здесь за окном и происходит наше кино.