Но именно в режиссуре физический возраст не играет решающей роли. Я помню, как был поражен поздним спектаклем Стрелера по Мариво. Ему было за 70, а по чувственности, темпераменту, ритму было ощущение, что это поставил тридцатилетний человек. В нашей профессии и в 70 можно быть живым и молодым, и в 25—30 уже мертвым. Присутствие Петра Фоменко в нашем театре — необходимо. От этого патриарха идут важнейшие токи, определяющие ход процесса.
Может, кто-то считает, что наметился конфликт поколений, но, на мой взгляд, пока наметилась лишь грубая подмена смысла. Кажется, что речь идет о возрасте, а речь идет о таланте. Кажется, что речь идет об обновлении, а она — о местах и зарплатах. Сейчас это все окрепло уже в хамски-агрессивную тенденцию, началась просто травля по отношению к блестящим режиссерам, которые сделали то, что люди, которые считают их годы, но которые им в подметки не годятся, никогда не будут способны сделать. У них просто по возрасту есть сейчас некоторые плюсы, но возраст-то быстро проходит!
Эдуард Бояков недавно на «Эхе Москвы» сильно возмущался состоянием современной режиссуры. Я хорошо помню его актерские дебюты на сцене ЦИМа. Мы взирали на это снисходительно: ну, Эдик талантливый менеджер, способный организатор, пусть сыграет, если так хочет. Про себя-то мы понимали, что это никому не надо, плохо это. Но так постепенно возникла некая амбициозная себе дозволенность: и вот он уже учит, ставит задачи, строит Нью-Васюки в Перми. Но о театре нельзя судить, как в отделе кадров или в Первом отделе.
Да, есть масса людей, которые уже ничего собой не представляют, но позиции сдавать не хотят, дремучих и косных, есть талантливые режиссеры, которые много лет ничего не ставят, но хотят пользоваться своими дивидендами пожизненно, есть рутинеры и бюрократы. Но есть и деятели, которые явно больше всего хотят вбить последний гвоздь в репертуарный театр. Добить его и похоронить. Эту песню они поют все последнее время.
Понятно: репертуарный театр очень болен, и надо продумать, как его лечить, срочно! А они решили: не надо лечить, надо его прикончить, а мы придем и построим новый мир. Это страшно. Страшно еще и потому, что уже было: сбросить всех с корабля современности и пр.! Но при большевиках это возникало еще на фундаменте девятнадцатого века, когда люди приходили в театр, драматургию с совершенно иным багажом: Булгаков, например. Никто не мог этого разрушить: действующие лица несли иную культуру в самих себе. А сейчас все можно разрушить, потому что школьники сплошь и рядом Пушкина, Достоевского, Гоголя не читают. У нас упадок и разлад в образовании, место культуры в госбюджете по-прежнему остаточное, система художественного образования погублена. И вот на этой зачищенной советским прошлым и кризисным настоящим поверхности «новаторы» начинают строить свой варварский взгляд на вещи. Возникает ощущение позиционной войны.
Мы запустили театральное реформирование, но так его и не произвели. Все, что связано с системой контрактов, зависло. У нас еще с советских времен сознание не заточено на то, чтобы готовить себе преемников. Готовить загодя! Искать и воспитывать людей, которые придут в твой театр и по-другому, не след в след, но интересно, талантливо будут продолжать дело. Потому что лучший ученик, как известно, — тот, кто не похож на своего учителя. Не стоит думать: после меня хоть потоп, еще и потому, что ты возглавляешь не частный театр, а государственный.
Еще и поэтому контракты необходимы. Когда кончается контракт, человек поневоле решает, что будет с ним, с его театром. Просто реальность заставляет. У того же Фоменко есть своя команда. А, например, у Захарова есть только известный своей оборотистостью директор. Поздно готовить смену. А ведь какой мастер!
Конечно, научить быть талантливым нельзя, и программировать таланты невозможно. В этом смысле «Школа молодого лидера» в Центре Мейерхольда может дать лишь опыт вхождения в театр, умение работать, выделить перспективных людей, если получится. Но все равно — либо у тебя есть талант, либо его нет.
Единственная возможность — грамотно, точечно выстраивать и восстанавливать новую структуру, в которой должны быть новые условия, и организационные, и творческие, хотя программировать таланты невозможно. И гильдия режиссеров должна помочь прежде всего прививать новое мышление, но не мышление хамско-революционного смерча, когда все сносится — критерии, история, ориентиры, а мышление культуры. Документальный спектакль, о котором много разговоров сегодня, хорош как способ сканирования действительности. Он нужен как крик, который может прорваться. Но это только одна часть сценических экспериментов, несущая определенную функцию. Нельзя говорить об этом как об универсальном способе театра.
Другая навязчивая тенденция дня: преувеличивать незначимые фигуры. Скажем, мы наблюдаем сильное увлечение Богомоловым. Режиссер модный, склеивающий ради красного словца и занимательности Ницше и Шекспира с туалетной бумагой. И извлекающий из этого только шифрование пустоты. Вижу, как профессиональный уровень опускается, потому что профессия, качество, объемность становятся не нужны. Нужны броскость, попадание в формат, в прием. И ты уже там, поплыл в мейнстриме. А вынь тебя из потока и спроси: а ты вот это умеешь? Не умею! Это можешь? Не могу!
Театр — тонкое искусство: он всегда ставит перед тобой вопрос: а что ты сам собой представляешь?! Молодого режиссера еще надо научить, как войти в труппу, как выстроить спектакль. Если приходишь в мертвый театр и тебе надо его реанимировать, ты должен знать, как с этими людьми работать. Что такое контракт? Он не только дает возможность смены, но и возможность по-другому посмотреть на себя, заявлять и обновлять свою художественную программу. Должна же идея быть! Когда сегодня молодые режиссеры кричат, призывая все разогнать и всех закрыть, а мы на это место придем, хочу спросить: а с чем придете? Вовсе не каждый авангард — настоящий. Иногда он — просто элементарное отсутствие профессии. Понятие «качество» на глазах покидает так называемый авангардный театр. Так же как и понятие независимости: нынешний российский «авангард» сплошь и рядом сыт и прикормлен властями.
И еще одна тенденция: сознательное искажение оценок. Само собой, в угоду своим интересам. Результаты последней «Золотой маски» говорят об укреплении этой тенденции. Не оценить «Три сестры» Льва Додина — пахнет профнепригодностью.
Впервые за последние годы я увидел спектакль, который продемонстрировал погружение в Чехова такой глубины. Этого не понять?! Тогда серьезные вопросы возникают к качеству жюри, его мотивам и критериям. К тому же я знаю, что уважаемый мною Римас Туминас на многих спектаклях не присутствовал. Наверное, у него были свои обстоятельства. Но вышло так: председатель жюри, у которого два голоса, не участвует в процессе, а свои голоса отдает механически кому-то из членов жюри. И люди, у которых есть свои интересы, пользуются ситуацией. Это ставит под сомнение итоги фестиваля.
Чиновники, которые сегодня занимаются культурой, воинственно относятся к театральному процессу, об этом говорит хотя бы введение так называемых «показателей». Лучший театр теперь должен как можно больше играть! Меньше репетировать! Больше комедий! Сокращение бюджета, и так минимального. Казалось, театральное сообщество должно объединиться и защититься. А оно расколото.
Я понимаю, что программа Александринки «Новая жизнь традиции», которая десять лет работала очень продуктивно, должна быть закончена. Сегодня программа, которую я предложу, должна быть и будет более социально направленной. Театр должен развернуться к аудитории, исследовать, как меняется сознание людей на переломе. Для меня это скорее анатомия социальности, физиологические очерки, анатомия чувств. И пора повысить процент современной драматургии в репертуаре. Поменялась аудитория, ее надо воспитывать, ей надо быть интересным, но не подкладываться под нее.
Реформы надо проводить в белых перчатках. Театр — тончайшая субстанция, тут надо быть очень жестким и одновременно мягким.
Сейчас появились режиссеры очень одаренные. В провинции. Но они просто работают, не выдавая себя за революционеров и модников. И в Москве есть такие люди. А другая часть, скажем правду, профессионально неубедительная, с удовольствием возьмет дубины…
Ситуация трудная. Но надо бороться. И борьба должна быть осмысленной. И вещи надо называть своим именами. В этом тоже есть долг.
От редакции: послесловие к монологу
Уже третье, поразительное по бессмысленности действо на днях состоялось в СТД. Тема всех трех была сформулирована с иезуитской осторожностью: «Есть ли будущее у репертуарного театра в России». Видимо, Александр Калягин со товарищи не отдает себе отчета в простейшем: если на шестнадцатом году его правления театральными деятелями так стоит вопрос, значит, этот период можно будет обозначить в истории российского театра как гробовой.
Выступающие и собравшиеся не только не слышали друг друга, но и соревновались в умении объяснять залу самоочевидные вещи. Типа: «Репертуарный театр — национальное достояние России».
Хотя в обсуждении принимали участие руководители разных поколений, уровень взаимопонимания близился к нулевому. Все блуждали вокруг вопроса: нужны ли реформы? — ответ на который давно уже дала сама реальность.
— Давайте спросим себя, кому нужно, чтобы что-то изменилось, и кому это не нужно?! Если мы как сообщество договариваемся, что надо меняться, время пришло! Худруку нужна артикулированная художественная программа!(Виктор Рыжаков)
— Мы не захватили власть — нас выбрали 20 с лишним лет назад! Что может быть современнее Островского и Гоголя? Сейчас натравливать молодых на старших — все равно что натравливать больших собак на маленьких! (Юрий Соломин)
— Русский репертуарный театр — это театр режиссера. Не репертуарный — театр продюсера. Нужна конкуренция.(Эдуард Бояков).
— Ради чего все это?! — терзались присутствовавшие в зале критики, слушая, как предъявляет себя то один, то другой оратор, напрасно тратя время общей жизни, вместо того чтобы обсуждать механизм и инструменты реформ, предлагать конкретные действия. Но главное ощущение, что перемены в обществе, их интенсивность и стремительность оставляют театр на обочине исторического процесса. Руководство СТД давно уже не знает, «что со всем этим делать». Поэтому — слова, слова, слова. А нужны идеи, поступки, острый слух на время, нестяжательность и несервильность. Вряд ли новые времена упразднят древнейшее искусство театра. Но вполне могут упразднить зрителя, которому оно будет необходимо.
Марина ТОКАРЕВА, обозреватель «Новой»
