СюжетыОбщество

Священный скандал

Почему внутрицерковное дело не подлежит государственному правосудию

Этот материал вышел в номере № 73 от 4 июля 2012
Читать
Почему внутрицерковное дело не подлежит государственному правосудию

Сергей ЗЕНКИН

В науке давно признано, что сущность религиозного чувства — не вера в богов, а разделение мира на священное (сакральное) и профанное (мирское). Сакральными или профанными бывают люди, животные, предметы, вещества, места и периоды времени и т.д. Сакральное отличается от профанного своей запретностью: с ним не то чтобы вообще нельзя соприкасаться — можно, но не всем, не всегда, с соблюдением специальных ритуальных церемоний. Бесцеремонное, несанкционированное нарушение границы между профанным и сакральным переживается как скандал — осквернение, святотатство, кощунство или еще, пользуясь специальным термином, «трансгрессия».

Сложность в том, что для нормального функционирования общества необходимо время от времени нарушать запреты: на праздниках, карнавалах, нередко в искусстве… Разделение сакрального и профанного произвольно; его могут мотивировать божественной волей, но только воля эта известна исключительно из преданий и легенд, она не поддается проверке, различается в разных религиозных традициях и потому, конечно, выглядит условной. Бог сам никогда не вмешивается — или вмешивается крайне редко, тоже лишь в легендах, — в человеческие дела, а потому людям приходится самим брать на себя поддержание границы священного и мирского. Она не обусловлена природой вещей, а прочерчена обществом; люди сами охраняют ее, сами примерно наказывают ее нарушителей — именно затем, чтобы благодаря таким санкциям запретная черта оставалась очевидной для всех. А значит, для прочности границы требуются нарушители и наказуемые, которые ценой собственных страданий демонстрируют обществу незыблемость порядка. Об этом напоминают страшные, если вдуматься, евангельские слова: «Невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят». В греческом тексте Евангелия «соблазну» соответствует слово skandalon, от которого происходит наш «скандал»; и эта максима выражает трагическое противоречие между неизбежностью «скандала» (трансгрессии) и закономерностью кары «тому, через кого он приходит». В этой каре нет и не может быть никакой справедливости: она обрушивается на человека, несмотря на то что его прегрешение было необходимо для мирового порядка. В более широком смысле тут речь идет о древней жертвенной логике — логике искупления, а не ответственности. Ибо в жертву на самом деле приносят не «за что», а «для чего», не в наказание за грехи (их может и не быть), но ради соблюдения границы, для восстановления и поддержания сплоченности и согласия в обществе. Так объясняют жертву крупнейшие социальные мыслители XХ века, от Эмиля Дюркгейма до Рене Жирара.

Все это нужно иметь в виду, разбираясь в нынешнем скандале вокруг нашумевшего хеппенинга в московском храме. У него много разных аспектов, и по одним из них общественное согласие сегодня возможно, по другим — практически нет. Нет надежды, например, прийти к консенсусу о художественной стороне происшедшего: принятые у нас понятия об искусстве не покрывают собой даже менее провокативных перформансов, и если в узком кругу сторонников «современного искусства» еще могут серьезно обсуждать творческие достижения или недостатки данной акции, то за его пределами такие рассуждения встретят лишь недоумение, если не возмущение: «Какое еще «искусство»? Какие еще «художницы»?»

Легче — хотя этому противится государственная власть со своим аппаратом насилия и пропаганды — договориться о правовой оценке содеянного. Каждому непредвзятому человеку ясно, что молодые женщины, сплясавшие на солее в храме, нарушили не общественный порядок, а только порядок церковный. Наша общественная мораль не включает в себя запрета подниматься на солею (или креститься кочергой, или поминать Господа всуе); большинство членов нашего общества и слова-то такого не знает — «солея». А раз это внутрицерковное дело, то оно и не подлежит государственному правосудию, подобно нарушениям партийного устава или правил спортивной игры.

Спеть или сплясать на солее — все равно что в футболе сыграть рукой: да, не положено, но полицию по этому поводу не вызывают.

Кстати, аналогия стадиона с храмом вполне законна: в развитых современных обществах спорт вызывает переживания, сравнимые по силе с религиозными и во многом их заменяющие.

Можно найти согласие о политической составляющей инцидента (допустимо ли молиться об изгнании дурного властителя? Да, а почему нет?), о его этической составляющей (прилично ли обзывать срамными словами пожилого иерарха? Нет, не очень прилично, да только он сам до этого не раз прилюдно срамился словом и делом — к сожалению, старцы тоже не всегда ведут себя благопристойно). Сложнее объяснить и оправдать это с собственно религиозной точки зрения. Именно потому столь многие люди — и не только верующие, чем лишний раз доказывается, что чувство священного глубже и первичнее веры в богов, — высказываясь против ареста и суда над группой Pussy Riot, делают оговорку: «Вообще-то я их не одобряю…» Действительно, участницы акции сами напросились стать жертвами: они не совершили ничего преступного с точки зрения обычной, профанной законности, но нарушили сакральный запрет — взобрались на место, заповедное для мирян, и устроили там, пусть на несколько секунд, чисто символически, недопустимое по церковным канонам действо. Если они и оскорбили чьи-то религиозные чувства (а тем самым, как ни парадоксально, и разбудили, заставили резко пережить их), то только этим — скандально переступив черту священного.

Так что же — «горе тем, через кого приходит соблазн»? Согласимся ли мы, современное светское общество, чтобы из-за карнавального действа в храме они если не понесли уголовное наказание (которое фактически уже несут), то хотя бы были морально осуждены во имя неизвестно какой нравственной заповеди — вне всякой справедливости, не за свою вину, а ради нашего жертвенного воодушевления? Не причинив никому реального вреда, они шоковым эффектом — так болезненными бывают некоторые переживания в театре или кино — подтвердили для всех резкость разрыва между священным и мирским; а поставив свой эксперимент осознанно, с обдуманным минимализмом (трансгрессия зрелищная, но минимальная по масштабу), они и от нас требуют осознать условный, относительный характер разрыва, перестать считать его само собой разумеющимся, вытекающим из природы вещей. По мысли уже упомянутого Рене Жирара, одного из самых влиятельных сегодня теоретиков религии, сходный смысл имело добровольное самопожертвование Иисуса — он тоже стремился преодолеть темную жертвенную логику, вывести ее на свет разума.

Не то чтобы акционистки из группы с озорным названием были ему подобны, но можно считать, что, добровольно пойдя на суровые гонения, они пытались — сознательно или нет, удачно или не очень — подражать ему, а подражание Христу принято считать благим делом.

Казус Pussy Riot, на который наслоилось много внерелигиозных (прежде всего политических) значений, трудно рассудить оттого, что судить приходится нас самих— людей неизбежно чувствительных к границе сакрального и профанного и к жертвенной логике, определяющей ее скандальное нарушение/подтверждение. Это чувство живет в нас словно неистребимый наследственный вирус; возможно, без него мы вообще не сумели бы жить как общественные животные — этому соблазну невозможно не прийти… Постараемся хотя бы относиться к нему критически и держать его под контролем разума. Соблазн ведь на то и соблазн, чтобы ему не поддаваться.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow