Процесс идет со страшной скоростью. Приговор, вероятно, прозвучит уже в середине этой недели. Суд заседает с утра до 21—22 часов — максимум, который позволяет УПК. Все просьбы девушек и адвокатов нормализовать график игнорируются. Только 1 августа суд закрылся в 19 часов: в тот день девушкам дважды вызывали «скорую». Чтобы обеспечить явку обвиняемых, их будят в 5 утра и до 8 держат в «стакане» — комнате без окон, метр на метр. Обратно привозят к часу ночи. Чтобы подготовиться к процессу, девушки пренебрегают сном, вымотаны ужасно.
Несмотря на это, Надя Толоконникова, Маша Алёхина и Катя Самуцевич держатся с достоинством. Конспектируют в тетрадки речи прокурора и свидетелей, оглашают несостыковки в материалах дела, заявляют ходатайства, следят за внесением замечаний в протокол. Алёхина и Самуцевич задают потерпевшим и свидетелям много хороших и точных вопросов. Надя в последние дни допросы практически игнорирует, устала.
Заданная скорость очень мешает собственно исследованию дела. Обвинительное заключение (144 страницы) — прочитано в сокращенном варианте, за 7 минут. Материалы дела читаются, мягко говоря, не полностью, из экспертиз, в том числе — третьей, на которой построено обвинение, оглашались только выводы. Противоречия, вылезающие из дела, — прибавившиеся к первому тому 100 страниц; одинаковые — вплоть до опечаток — показания охранников Потанькина и Белоглазова; потерпевшие и свидетели, массово спутавшие Толоконникову и Самуцевич на первом опознании, — всё проскакивается судом на крейсерской скорости.
Право девушек на защиту было нарушено еще в июле, когда коллега Сыровой судья Иванова ограничила срок ознакомления с делом, предложив девушкам изучить 1500 страниц дела за 12 рабочих часов. Но на процессе началось совсем невообразимое. Конфиденциального свидания с девушками адвокатам просто не дают. Большая часть их ходатайств не то чтобы не удовлетворяется — игнорируется: судья делает вид, что не слышит, или ссылается на неведомую УПК «стадию процесса». Свидетелей защиты выгнали из здания суда приставы, ссылаясь на приказ судьи (позже судья объявит, что в вызове свидетелей, стоящих на улице, будет автоматически отказано). Из 17 свидетелей, пришедших в суд, пригласили троих — преподавателя Самуцевич, проректора и однокурсницу Алёхиной. И то хорошо: прокурор требовал вообще никого со стороны защиты не вызывать. В вызове всех экспертов Центра информационно-аналитических технологий — они проводили две первые экспертизы по делу и не нашли в панк-молебне ненависти и вражды — отказано тоже.
Ввести процесс в приемлемые рамки, кажется, уже невозможно. За пять дней судье Сыровой отвод заявляли шесть раз. Шесть раз судья Сырова оставляла себя в процессе, процесс продолжается.
Количество замечаний адвокатам защиты, щедро раздаваемых судьей, уверенно приближается к полусотне. Каждое замечание заносится в протокол и будет отправлено в коллегию. В перспективе адвокатов Полозова, Фейгина и Волкову могут лишить адвокатского статуса.
Смешение Уголовного и Уголовно-процессуального кодексов с религиозными канонами дает волшебный эффект. Первый вопрос гособвинителя в судебном процессе — ни много ни мало: «Что для вас есть Бог?» Гособвинение дотошно выясняет у свидетелей, соблюдаются ли свидетелями посты, праздники, исповедуются ли они. Судья уточняет у потерпевшего алтарника Цыганюка: «Крестились ли они (девушки), как крестятся все граждане?» (Алтарник уточняет: «Нет, слишком резко».) Подробно — куда подробнее, чем экспертизы, — исследуется, имеет ли женщина право заходить на солею, поворачиваться спиной к алтарю, оголять плечи, какой цвет платьев допустим. Судья бесстрастно зачитывает Иоанна Златоуста: «И если нужно будет ударить его, не отказывайся, ударь его по лицу, сокруши уста, освяти руку твою ударом». Справа в двух метрах свисает российский флаг.
Политическая составляющая панк-молебна «Богородица, Путина прогони!» из дела, кажется, исключена вообще. Все вопросы, хоть как-то относящиеся к политике, судьей снимаются немедленно. Даже фамилии Путин (а из песни слов не выкинешь, увы) сторона обвинения старается избегать, прибегая к эвфемизмам: «фамилия известного политика», «один из кандидатов в президенты».
Но я благодарна Хамовническому суду за то, что после 5 месяцев этого сумасшедшего дела смогла увидеть и услышать потерпевших. Именно их интересы защищает следствие и суд. Их девять: руководитель департамента движения «Народный собор» Истомин, по случайности в этот момент оказавшийся в храме; свечница Сокологорская; охранники Белоглазов, Шилин и Потанькин; алтарники Цыганюк и Железов; заместитель главного энергетика фонда ХХС Виноградов; «сборщица пожертвований» Аносова (торгует свечками). На процесс женщины пришли в белых костюмах и платьях, мужчины – в аккуратных рубашках. Держались вместе, побаивались журналистов, были вежливы.
И, кроме, как мне показалось, профессионального потерпевшего Истомина, который не первый раз участвует в процессах с религиозным подтекстом, и охранника Потанькина, ощутившего моральную травму через месяц после панк-молебна (видимо, из солидарности с коллегами), остальные были вполне искренни в своем негодовании. Свечница Сокологорская и сборщица пожертвований Аносова во время допроса чуть не расплакались, вспоминая «бесовские дрыганья». Последствия панк-молебна существенны: личность Сокологорской «осквернена», «боль непреходящая». У Аносовой «разорвалась душа» — ее адвокаты акцентируют: «не могла сосредоточиться на сдаче». Охранник Белоглазов заявил, что «в связи с травмой» второй месяц не ходит на работу. Если резюмировать - ни у кого из свидетелей панк-молебна, опрошенных судом, душа до сих пор не вернулась в «прежнее состояние». К психологу не обращался ни один: по их общему мнению, православный должен обращаться лишь к священнику. Несмотря на их искренность и эмоциональность, зал их слушает совсем без сочувствия, раздаются обидные смешки — очевидно, что в защите сейчас нуждаются не они.
Эти люди хотят и процесса, и наказания. На первом заседании Надя и Маша, не признав обвинение в «религиозной ненависти», сообщили, что «приносить политику в храм было этической ошибкой». И попросили прощения у всех, кого невольно обидели. Потерпевшие — все, кроме алтарника Цыганюка, самого простодушного из всех потерпевших, — извинений не приняли: сочли их неискренними. «Какие извинения будут считаться искренними? — спрашивает Алёхина. — Что нужно сделать, чтобы вы нас простили?» И потерпевшие называют варианты: принять схиму, побить себя веригами, уйти в монастырь, покаяться «без улыбки», извиниться через интернет (Толоконникова: «Но в тюрьме нет интернета!» Истомин: «Тогда не знаю как»). Наде посоветовали покреститься и исповедоваться. От материальных претензий к девушкам отказались все: «это ниже моего достоинства», «грязные деньги», «Господа продавать не буду».
Впрочем, к концу недели на процесс продолжал ходить лишь Истомин. Истомин признался «Новой газете», что процесс идет «отлично» и «очень ему нравится».
На четвертый день процесса Владимир Путин, молчавший после панк-молебна пять месяцев, публично сообщил, что не думает, «что их надо так уж строго судить за это», и выразил надежду на «обоснованное» решение суда. Наблюдатели уже признали, что заявление — абсолютно беспроигрышное: милосерден и одновременно обладает правовым мышлением…
Но я бы хотела сказать не о Путине. В движении процесса есть бессмысленная, беспримесная, необъяснимая ничьим влиянием жестокость. Вот — после двухчасового допроса свидетелей девушки просят сделать двухминутный перерыв: им нужно в туалет. «В другой раз сходите», — отвечает судья. У Маши Алёхиной конвойные отбирают недоеденный огурец. Свидетеля Никитенко спецназовцы бьют по почкам и спускают с лестницы, предварительно сломав телефон. Служебная собака, захлебываясь лаем, рвется к Виолетте Волковой, судья одобряет: «Правильно, собака, молодец!» Это необъяснимо никаким госзаказом, и, возможно, это важнее госзаказа.
И еще. Потерпевших и их адвокатов на выходе из зала суда каждый раз освистывают. Кричат им: «Палачи!» Потерпевшие идут сквозь толпу гордо, с осознанием собственной правоты. Аносова торжественно крестит кричащих, адвокат Павлова показывает пальцами – «виктори». Виолетта Волкова уговаривает стоящих у суда не травить адвокатов - «они делают свою работу», не трогать потерпевших. Из толпы кричат: «А чего они сюда пришли?!» Охранница детской библиотеки напротив суда: «Как они вообще смеют их поддерживать? Сажать всю эту группу поддержки вместе с извращенками!» На следующий день на козырек этой самой библиотеки забираются ребята в балаклавах и с файерами…
Уголовное разбирательство, начатое, как заявляет обвинение, чтобы предотвратить ненависть и вражду, — учит нас ненавидеть друг друга всё больше, делает нас врагами. И это еще одно страшное последствие процесса, которое не закончится с вынесением приговора.
