Ольга БАЛЛА
Скажем сразу: то, что «в книгу вошли тексты, написанные в разных жанрах», — неправда. Жанр тут один: взаимодействие человека с пространством, то есть «травелог». Текст-лаборатория, где внешние впечатления перерабатываются во внутренние смыслы, чужое — в свое. Этим и занимается в сборнике путевых текстов (дневники, репортажи, эссе) поэт и прозаик Глеб Шульпяков. И наверняка не без умысла книга построена так, что порядок описанных стран, городов и урочищ на первый взгляд производит впечатление случайного. В самом деле, из Индии читатель переносится на Джерси («Пушечная масса») — «самый крупный из Нормандских островов», оттуда — в Иран, затем — в Ульяновск («Город Ё»), потом, не успеешь освоиться, в Камбоджу, а затем и в «вечный мертвый час» глухого угла Тамани. Читатель уже готов назвать происходящее чем-то вроде смыслового контрастного душа. Но под занавес обнаруживает себя вместе с автором в безымянной деревне в Тверской области, «за Волочком», где вдруг прекращается всякое, кроме внутреннего, движение. Где пространство наконец сворачивается и отступает, сменяясь Временем.
Разнообразие пространств и событий, иной раз просто кричащее, нужно именно для того, чтобы читатель увидел: единство разнонаправленных странствий держится на общей задаче. Да, в этой книге хватает и социальных наблюдений, и публицистических заметок. Вот, например, об Иране: «Понятие, лежащее в основе западной модели общества, есть понятие «другого». Его границ и возможностей, свобод и обязанностей. В Иране такого понятия нет, поскольку схема жизни в этой стране целиком реализована через религию. Сплачивающую страну в семейство, где нет чужих стариков и детей-сирот. И где понятие «другого» просто не предусмотрено. И это их вариант организации хаоса в систему, пригодную для жизни. Она не хуже и не лучше остальных, если судить о ней по ее законам, то есть с точки зрения Корана. Она «другая».
Но эти и подобные наблюдения — не самая главная сторона книги. Да и как прикладной путеводитель ее вряд ли можно рассматривать. Описание чужих культур, иноземных экономических обстоятельств и антропологических особенностей остается по большому счету на периферии авторского взгляда. Задача этой книги — не туристическая или публицистическая. И даже, может быть, не художественная. Она — экзистенциальная. И Шульпяков в ней не столько аналитик, сколько своего рода практик.
Эту писательскую и «странническую» практики, друг от друга трудноотделимые, стоит рассматривать прежде всего в контексте постсоветского налаживания отношений с иными странами и культурами. И тем самым — с собственной страной. Перестав быть недоступным юридически и физически почти четверть века (!), дальние страны стали для русского путешественника новой, непривычной задачей. Эта задача — на понимание. На чуткое и точное отношение к чужому, а значит, и к своему. На определение собственной идентичности. Вот почему Камбоджа в этой книге соседствует с Алтаем, а Ташкент — с вымирающей русской деревней.
Работа, которую на самом деле ведет Шульпяков в описываемых местах, — это выстраивание дистанций. Между собой и всем, что претендует на власть над человеком, будь то культура или религия, кухня или природа. Над его умом, волей и воображением. Это своего рода выработка свободы путем прививки — того, что на нее претендует. Задача странствий (и книги) сводится к тому, чтобы нащупать среди обстоятельств и впечатлений, среди чужого — главное, свое. И это свое — «я» человека. «Я» как условие всех восприятий и пониманий. Как залог внутренней свободы. Как единственная точка опоры, которая остается человеку в мире. В этом смысле очень показателен диалог, разыгравшийся между автором и велорикшей на дороге в Агру: « — Muslim? — спрашиваю его. — Hindu! You? — Честно говоря, он застиг меня врасплох. — Just watching, — говорю первое, что приходит в голову. И понимаю, что это — правда».
