Пермь, давно начавшая решительную борьбу за особое место на культурной карте России, поначалу выкапывала и упрочивала старые мифы. Сергей Дягилев смог стать несущей опорой в создании нового образа — фестиваль его имени обрел интернациональный размах. Деревянные скульптуры Христа, уникальные по своей природе, стали своего рода тайнописью, на которой пишется магическая история города. Мифы «Доктора Живаго» и «Трех сестер» (их место действия, частично или полностью, — Пермь) сплелись воедино, настаивая на интеллектуальной, интеллигентской основе городского метаобраза.
Но стали вершиться и новые мифы. Пермская опера в ХХ веке не стыдилась быть в гуще эстетических событий: здесь в 80-е ставили наотмашь «Пену дней» Эдисона Денисова (на основе шизоромана Бориса Виана); здесь в 2000-е Георгий Исаакян учил современному театральному мышлению своими «Клеопатрами» и «Орфеями» (на музыку Массне и Монтеверди); здесь балет не копировал своего петербургского предка, но уверенно шел собственным путем. А когда марш-бросок совершил современный арт под руководством Марата Гельмана, обозначился еще один, крутой, поворот нового мифа. Культурная ось в Перми ныне пролегает от Городского музея с сокровенными деревянными скульптурами через взрывающий все представления Театр оперы и балета к Музею современного искусства, где сегодня показывают без шума и гама великолепную выставку Icons, которая на юге России показалась кощунственной.
Раньше самое большое, на что могла рассчитывать «провинция», — это роль успешного очажка бережно пестуемой культуры. А сегодня в Перми дается премьера, которая по уровню равняется взлетам Берлина, Парижа и Нью-Йорка. Художественный руководитель театра Теодор Курентзис читает Моцарта так, как его сегодня мало кто слышит. Речь не о том, мейнстримная тут трактовка или «аутентичная», хотя, конечно, Курентзис — отъявленный, рьяный, бешеный аутентист до мозга костей. Музыка для него — способ существования, оболочка духовного процесса. «Свадьба Фигаро» Моцарта — сложнейшее для понимания и воплощения произведение, здесь судьбы людей перемешаны с общефилософскими категориями времени, вселенной, человеческой природы как таковой. Кажется, с такой тонкостью и точностью Курентзис являет нам подобную смесь впервые.
Его главным делом становится исследование природы времени. Он бросает звуки, дает им падать, как каплям, мелким или гигантским, а падают они в вечность. Он сплетает голоса и инструменты в такую цельность, которая способна вобрать в себя все взрывы моцартовского гения. Речитативы, которые пошлым умам кажутся лишь перемычками между ариями и ансамблями, становятся носителями высших смыслов: то там, то здесь вдруг мелькнет звуковая недомолвка, вспыхнет какой-то вброс неподвластной разуму эмоции, сверкнет энергетический разряд.
Уже и без того знаменитый Курентзис получил в Пермском театре базу для нового взлета — и он времени даром не теряет. Серию его блистательных записей (упомянем «Дидону и Энея» Перселла и «Реквием» Моцарта) продолжает триптих моцартовских опер. Сразу после премьеры в Перми там начнется фиксация интерпретаторского шедевра — прибудут техника и инженерия от фирмы «Сони», слетятся певцы крупной масти, и «Свадьба Фигаро» Курентзиса начнет дорогу к мировой публике, к мировой славе. Кто, кроме Гергиева, может похвастаться таким прыжком вверх? Гергиев, кстати, записывал у себя только русский репертуар. Моцарт из Перми — согласитесь, это круто.
Что сказать про спектакль? Ему не угнаться за лётом коней Курентзиса. Мастеровитый немецкий режиссер Филипп Химмельман, конечно, умело изготавливает мизансцены, но за глубиной не гонится. Разве что легкими штрихами играет в «гендерные игры» — Графиня, а не Керубино вдруг обнаруживает свою андрогинную, двуполую природу. Есть отличная актерская работа — польский тенор Кристиан Адам в роли Дона Базилио умеет найти за складными мизансценами едкие внутренние подоплеки. Есть великолепный голос — баритон Андрей Бондаренко решительным шагом вступает в галерею блестящих русских баритонов от Лейферкуса до Ладюка. Недаром он будет принимать участие в записи для «Сони».
Но главной всё равно остается музыка, а не спектакль. Она уверенно строит новый миф Перми — города, где для цветения звуков взращивают хорошо обихоженный сад. И где именно за счет культуры, здешней и неповторимой, начинает возникать децентрализация России.
Алексей ПАРИН
