Лев СИМКИН, доктор юридических наук, профессор, специально для «Новой»

Летом на страну обрушился законодательный ливень, не прекращающийся по сей день. Одна поправка спешит сменить другую, отводя на парламентские каникулы едва ли не полчаса. Первые признаки грозы появились вскоре после митингов «креативного класса», оказавшихся достаточным поводом для того, чтобы внезапно, без объявления войны открыть огонь из законодательных орудий по наиболее злостным его представителям.

Такого поворота никто не мог предвидеть. Ведь даже для преследования известных олигархов специальных законов не сочиняли, а лишь избирательно использовали уже имеющиеся.

И словно плотину прорвало. В одночасье закон стал восприниматься властью как универсальная отмычка к любому самому хитрому замку, как последнее средство для решения всех накопившихся у власти проблем. Диапазон — от защиты детей до выявления иностранных агентов, от пьянства за рулем до оскорбления чувств.

Может быть, причина в том, что мы живем в стране юристов? Девятнадцать лет из последних двадцати семи (за вычетом Ельцина) страной руководят люди с юридическим образованием, а количество «юристов» во властных структурах и вовсе неисчислимо. Не знаю, от кого из них пошла новая мода массированного законотворчества. Но ее быстро подхватили, и уважающий себя депутат или высокого ранга чиновник считает плохим тоном не отметиться собственным законопроектом.

Последние, с позволения сказать, законодательные инициативы — запретить вай-фай в кафе и регистрировать детские велосипеды.

Авторы законопроектов искренне полагают: все, что примет Федеральное собрание, и будет законом, то есть правом.

В советских вузах ровно так и учили — правом следует считать любой акт, принятый законодательной властью. Четверть века назад к нам докатилась из мирового наследия великая мысль — закон и право вовсе не одно и то же, закон бывает неправовым, если выражает политический или экономический произвол. Без этого переворота в юридической мысли вряд ли появились бы Гражданский кодекс и другие законы России, которыми можно гордиться.

Сегодня в стране 1200 юридических вузов (против полусотни в СССР) учат студентов, что правом является только тот закон, что отвечает конституционным и международно-правовым принципам, а вводимые им ограничения необходимы в демократическом обществе. Видно, плохо учат.

Новые законотворцы вообще легкомысленно относятся к инициируемым ими текстам, да и не барское это дело — корпеть над формулировками, на то специальные люди имеются. Предлагая законопроект, они не интересуются, почему не действует прежний, их не заботят такие пустяки, как правовая определенность, хотя в силу множащихся противоречий в законодательстве правоприменение становится непредсказуемым.

В советское время, раз уж мы о нем вспомнили, принятие нового закона, правового, неправового ли, было лишь частью большого пути, обрамленного пропагандистским обеспечением и реальной кампанией по борьбе: с пьянством, «мелкими хищениями» и любым другим явлением, против которого закон принимался (выявление и суды над теми, кто попал под горячую руку). Теперь же, кажется, главное, чтобы закон был у «правоохранителей» под рукой, как только им прикажут нанести по кому-либо точечный удар. Даже не знаю, какая политика лучше, обе, по выражению товарища Сталина, хуже. Однако кое-что их все же объединяет — и та и другая свидетельствуют о слабости государства, неспособного проводить последовательную и взвешенную правовую политику.

Отчего ж тогда сторонники нового курса решили, что таким образом власть демонстрирует свою силу? Может, не читали Корнелия Тацита, заметившего: «чем ближе государство к падению, тем многочисленнее его законы»? Не слышали песни о том, как «Римская империя времени упадка сохраняла видимость твердого порядка»? Эту видимость приметил Булат Окуджава, свидетель распада другой империи.