Правда, не там, где обычно. Я привык голосовать в старинном (по американским стандартам) особняке, где располагались все муниципальные службы нашего городка, включая шаткий сарайчик временной тюрьмы.
К выборам актовый зал тут украшают флагами и смахивают налипшую за последний век пыль с портретов первых мэров. Из-за них, чтобы не выделяться, я даже завел настоящий, как у Чаплина, котелок и надел его в судьбоносный вторник. Оказалось — зря: ураган подмочил муниципальную роскошь, и выборы перенесли в пожарное депо. Котелок там был явно лишним, зато здесь я себя чувствовал своим. Все, как в пожарке моей молодости, которую я так часто вспоминаю: рукава (для шпаков — шланги), брезентовые штаны, топоры, каски. Только вместо небритых мужиков — нарядные старушки с голубыми буклями.
Для них выборы — праздник. Для остальных, впрочем, тоже: приятно, когда государство с тобой носится, попутно следя, чтобы ты не вел партийной агитации, надев, скажем, майку с портретом кандидата. Правила запрещают фотографировать, этикет — обсуждать свой выбор. Все происходит молча за стыдливо задернутой шторкой у светящегося табло. Хорошо еще, что к выборам успели вернуть ток — его могло и не быть. Ко вторнику миллион соседей все еще жили без электричества и голосовали в оснащенных генераторами армейских грузовиках.
Но и у нас, на берегу Гудзона, «Сэнди» погулял по буфету. Выкорчеванные столбы в зарослях оборванных проводов, дубы вверх тормашками, банк без стекол, улица без светофоров, жизнь без новостей.
Ничего подобного в Америке я еще не видел, хотя за треть века и пережил немало беспорядков неприрученной природы Нового Света. Например — наваливший двухметровые сугробы буран, который на сутки запер две дюжины гостей, собравшихся на мой 30-й день рождения и выпивших всю водку, включая одолженную у соседей. Или смерч, который мгновенно приподнял Марину Ефимову и сломал ей ногу, до того, как я успел протянуть ей руку помощи. Или осенние бури Лонг-Айленда, которые прогоняли моих родителей на второй этаж, где они пережидали буйство океана, прижимая к груди самое дорогое — свадебные фотографии и американские паспорта.
«Сэнди», однако, поразил Америку сильней всех предыдущих бедствий вместе взятых. Ураган встретился с сушей, чуть-чуть не угодив в наш дом, и размазал побережье, не разделяя богатых и бедных. Вместе с убогими пригородами Бруклина пострадали стомиллионные особняки Саут-Хэмптона, которые страхует только агентство Ллойда, потому что они подвергаются той же опасности, что морские лайнеры. Труднее многих пришлось тем, кто живет лучше других, — на носу Манхэттена, в небоскребах с видом на статую Свободы. Поднявшаяся на три метра вода вошла в дома, затопила метро и превратила улицы в реки, напомнив Нью-Йорку, что их город — архипелаг, как Венеция, но намного больше и даже еще уязвимее, когда остается без мостов и туннелей.
Потом стало хуже: ток не возвращался, приоритеты сменились. Бесценными стали батарейки, радио с ручным приводом, свечи, спички, горячий кофе, бензин для машин и генераторов, но дороже всего — электричество. Охотники за ним целыми днями блуждали в поисках работающей розетки, и найдя ее, впивались надолго. Ушлые, вооруженные удлинителями и тройниками, обвешивали источник разряженными мобильниками. Пока те кормились, соперники, став приятелями, коротали время за беседой, естественно — о политике. До выборов оставалось меньше недели, и все хотели знать, за кого «Сэнди» — за Обаму или за Ромни?
С одной стороны, ураган грозил уменьшить число избирателей, что, как считается, на руку республиканцам. (На самом деле явка была больше обычной, особенно в штатах Северо-Востока, где «Сэнди» особенно усердствовал.) С другой стороны, стихия выступила на стороне Обамы, дав могучий аргумент в пользу федеральной власти. Республиканцы ведь всегда считали ее лишней и разорительной.
«Заморите гадину», — призывал Рейган, сокращая налоги, чтобы правительству нечего было тратить.
Обычно мы с этим легко соглашаемся: и денег жалко, и веры мало. Я лично знаю одного вашингтонского чиновника, которого собирался задушить собственными руками. Более того, я до сих пор не передумал. Но в тяжелый час американское государство способно на то, ради чего оно существует: защищать, мобилизовать и тратить. И тогда то, что в обычной жизни кажется помехой, в необычной становится рычагом и опорой.
В этом смысле «Сэнди» пришелся ко двору и попал в точку. До него американцы боялись безработицы и террористов, после него — природы. Мы привыкли ее панибратски охранять, затворив в живописных заповедниках. Но природа — не парк, она всегда, везде и всюду. И уже несущественно, мы ее сделали такой, или она сошла с ума без нашей помощи. Важно приспособиться к новой климатической ситуации. Это как ледниковый период, только быстрее и скитаться негде.
Неделю назад экологический кризис считался развлечением зеленых, пугающих друг друга катаклизмами, пока серьезные люди занимались насущным — войной и экономикой. Сегодня обозреватель «Нью-Йорк таймс», видимо, насмотревшись Ларса фон Триера, призывает забыть партийную рознь и представить себе, что к Земле несется астероид-убийца.
Я тоже всю неделю вспоминаю «Меланхолию». Ураган — первый, но точно не последний удар такой силы — обнажил хрупкость нашего самоуверенного мира, и политика нужна, чтобы вправить нам мозги, а не оставить в покое.
Обама больше подходит для выполнения этой неопределенной задачи, и я рад его победе, потому что верю ему больше, чем Митту Ромни. Вовсе не потому, что тот менял взгляды на протяжении предвыборной кампании. Как раз наоборот, это говорит о его прагматизме. Считая избирателей необходимой условностью власти, Ромни говорил то, чего требовал момент. И правильно делал. Ну как аборты или гомосексуальные браки могут помочь или помешать руководить предприятием, известным под аббревиатурой «США»? Привыкнув делать то, что он лучше всего умеет, Ромни видел свою задачу в эффективном управлении, обращающем убытки в прибыль. Политика, однако, чаще занимается нерентабельным, вроде жизни и смерти.
«Сэнди», показав, что это — не гипербола, может потребовать от президента невыгодных решений и непопулярных мер. Прежде всего — повышения налогов для того, чтобы помочь не только бедным, а всем, кто зависит от архаичной инфраструктуры. Характерно, что после урагана большинство избирателей (60%) согласились с необходимостью повысить налоги.
Вряд ли это убедит республиканцев, но вторые проигранные выборы заставят и их задуматься о том, как сделать свои приоритеты народными. Больше всего в этом нуждаются победители. Суть американской системы в том, чтобы сохранить состязательное начало политики. Жестокая, часто непримиримая конкуренция двух партий мешает власти всегда считать себя правой.
До этого далеко. Обаме предстоит, как прежде, сражаться за каждый шаг в обещанном им направлении. Выборы не поменяли вашингтонского расклада. В Белом доме — тот же президент, в Палате представителей — республиканское большинство, в Сенате — демократическое. Статус-кво. Все, как было, но и по-другому.
Второй срок — испытание для президента, которое, говорят историки, редко бывает особо успешным. С первого после победы дня Обама вступает в схватку уже не с конкурентами, а с историей. Никто не знает, что она нам готовит, ибо будущее никогда не похоже на прошлое. «Сэнди» может положить начало новой — обходной — ветки в прогрессе. Никакой президент не в силах его остановить, но умный сумеет оседлать, смягчив неизбежный переход из сегодня в завтра. «Сэнди» показал, каким катастрофическим этот путь может быть.
Меня, во всяком случае, ураганная неделя научила ценить все признаки нормальной жизни. Героическая «Нью-Йорк таймс», которую я каждое утро находил у порога. Полуоткрытый супермаркет без свежих продуктов, но с овсяной кашей, которую удавалось сварить тем, у кого был газ. И, конечно, наша соседка — молодая кореянка, учительница музыки. Еще не успел стихнуть ветер, как стайка скуластых малышей вновь потекла к ее дверям.
— Во-во, погубит нас желтая раса, — заключил, узнав об этом, Пахомов.
Я промолчал, прислушиваясь к роялю, на котором неумело играли Бетховена.
