Михайловский театр продолжает искать свое особое место в оперно-балетном пейзаже России. Их прочтение «Онегина» — сенсация.
Давно уже я не смотрел с таким напряжением на сценическое действие. Андрий Жолдак, режиссер-радикал, то пугающий, то приманивающий зрителей (до сих пор только в драматическом театре), придя на оперную сцену, сковал себя цепями музыки и сумел втиснуть в отмеренные ему Чайковским такты адекватную меру символики, развернуть ее в стройную, но жуткую цепь внутренних событий. Первое действие: подростковые надежды, желание взять всё сразу, вторжение непоправимых ошибок, вползание трагизма жизни как неизбежного компонента экзистенции. Второе действие: катастрофа разворачивается во всю свою мощь, сносит жизни. Третье действие: жизнь после смерти, где бури невозможны, за пределами уничтоженных судеб только вялое движение к ироничной идиллии.
Стальная символическая конструкция Жолдака обрастает строгими и законченно-эстетскими внешними формами — декорации (Жолдак и Моника Пармале) и костюмы (рижский дизайнерский дуэт MAREUNROL'S). Музыка, которую творит с предельно сконцентрированным оркестром талантливый дирижер Михаил Татарников, срастается с театральной реальностью. Не беда, что молодые и высокопрофессиональные певцы в большинстве своем вокально не дорастают до масштабов трагедии (разве что Янис Апейнис—Онегин идет уверенным шагом к верхней планке). Как актеры они самозабвенно отдаются своим образам и стучатся в двери к современному музыкальному театру (храбро поносящему свою мачеху — Оперу Ивановну).
Дом, где происходит действие, — всё тот же до финала. В первом — белый зал с проводами на потолке от сорванной люстры. Сквозь окна вдруг вваливаются внутрь пышно цветущие яблоневые ветви. Во втором акте потолок и две стены стали черными, горит не слишком парадная люстра, цветение яблонь еще не кончилось. В третьем — всё в доме стало черным, снаружи мрачная зима, летит черный снег — знак русского апокалипсиса.
Костюмы тоже существуют в биполярной системе белого и черного. Черен всегда лишь Онегин, через него в жизнь вторгается стихия разрушения, через него черный цвет становится знаком пирровой победы.
Немые роли расширяют объем действия. В доме есть «старый слуга», своими старчески рваными движениями пытающийся удержать мир в состоянии равновесия (Виктор Крылов). Его враг — слуга Онегина, «карла Черномор», меняющий облики, один другого страшнее, колдующий и манипулирующий, циничный и злобный, как нынешний чиновник (Алексей Ингелевич). И есть еще Фавн, который появляется на звуках пастушеского рожка, свиристящего для написавшей письмо Татьяны, статный плейбой с шикарным головным убором винторогого козла (Павел Малашенко). Этот тип работает тоже на Онегина, но он один на всех, в нем сидят «взрывные частицы, электроны страсти» (Жолдак), сексуальная основа катастрофы.
На протяжении первого действия Жолдак учит зрителя своему языку. Мы видим, что в этом доме как-то особенно любовно относятся к молоку, его хранят в особом холодильнике. Такое же особое отношению ко льду — только он скорее злостное, умертвляющее начало. Вода связывает нас напрямую с искренне выражаемыми эмоциями — тонкой струйкой течет она с колосников на лицо поющего персонажа, сначала как пот от усилий искренности, потом как очищающая влага правды. Это часть системы частичек-символов, которая нужна Жолдаку для выражения большой мысли.
Нагрузив нас всем объемом подробностей своего мира в первом действии, Жолдак во втором акте устраивает бестормозной прыжок в вечность. Мы привыкли поверять меру сегодняшней достоверности «Евгения Онегина» спектаклем Дмитрия Чернякова с его жизненной пронзительностью и захватывающим лиризмом. Жолдак лепит героев по-другому, но они предстают нам живыми людьми, а не знаками-символами. Его Татьяна, Ольга и Ленский — пылкие, порывистые, пьяные жизнью подростки, которых так легко завести в темную, непроходимую чащу всеобщего горя. Перед предсмертной арией Ленского Ольга заводит черную юлу, намекая на детскость ссоры, но Ленский крутит эту игрушку с вызовом, настаивая на «серьезе». В ларинском бале Онегин играет с ружьем, вырванным у пьяного Ротного, как будто оглядываясь на спектакль Чернякова (диалог со сценическими образами других режиссеров добавляет спектаклю «мяса»). Но Жолдак с честью выходит из этой игры — в этом оголенном, сущностном мире дуэль — не нонсенс, а сухая реальность. По диагонали стелют слуги черную ковровую дорожку (снизу белую), и у них в руках остается недораскатанный белый рулон (надо ли раскручивать всю широту значений белого и черного?). Перед роковым ударом на сцене незаметно появляется Татьяна в «маленьком черном платье» и в момент выстрела с размаху бьет об пол вазу с выпестованным в ней растением. Ленский падает внутрь лежащих рядом напольных часов с открытой крышкой, и под вой оркестра на последних тактах пятой картины мертвому Ленскому осатанело льют на голову молоко, а на пол кто-то швыряет с диким грохотом куски льда.
…После изгнания Онегина из дома Греминых-Лариных нам дают еще финал на музыку вступления: якобы счастливая жизнь Татьяны и Гремина, у них очаровательная дочка, они справляют Рождество с серебряной елкой. Только всё это происходит в «бархате всемирной пустоты», как сказал Мандельштам, здесь светит только «черное солнце». И мы понимаем, насколько своевременен такой «Онегин».
