Нет, речь не пойдет о степени загрязненности Москвы, которую любители общих мест привычно именуют большой деревней. В столице многое меняется, причем с впечатляющей скоростью. Да и не была Москва никогда уж такой клоакой — за Неаполем и тем более Стамбулом ей не угнаться. Другое дело — предместья, буферная зона, питающая огромный город рабочей силой и стабильно угрожающая его буржуазному благополучию.
Неофициальные представительства предместий — московские вокзалы, которые ежедневно распределяют потоки пассажиров, прибывающих из Подмосковья и растворяющихся в чаще мегаполиса. Уже на стыковой станции подземки не придет в голову гадать, кто откуда. Все принципиально равны в нескончаемой толпе, одновременно пестрой и однородной. Но это не значит, что поглощенные городом жители предместий не влияют на его антропологический рельеф. Ведь именно эта мнимая асимметрия закрепила за Москвой устойчивую деревенскую репутацию. В спальных районах до сих пор заметны рудименты сопротивления городским практикам. У людей, оторвавшихся от деревенского уклада, нет ни времени, ни желания перенимать городскую модель поведения в целом, они усваивают ее выборочно. Например, дресс-код, социальную отчужденность, демонстрационное потребление. При этом они могут закурить в лифте или в очереди, шумно высморкаться на землю, избавиться от пивной бутылки тотчас после ее опустошения, вынести пакеты с мусором на черную лестницу или просто оставить у мусоропровода, так как не желают пачкать свои ухоженные руки. Косметические услуги повышают самооценку. Умение себя вести, напротив, обнаруживает свою избыточность.
Спальные районы — места, где городская цивилизация ослабевает, не получая позитивной альтернативы. Это не совсем город, что отражается как в повседневном языке («Я в город сегодня поеду» — форма не универсальная, но достаточно частая), так и в поведенческих практиках (чистота, тепло и свет в доме, грязь, холод и мрак на улице, а часто уже и на лестнице). Но это и что угодно, только не деревня. Индивидуализм, культ потребления и неважная экология — то, что в деревне редко представлено в обязательном сочетании. Из этого пространства с плавающей идентичностью можно запросто доехать до всеми ругаемого, но незаменимого центра, а можно — в противоположную сторону. В лес, на дачу, в дальнее путешествие. Само оно не имеет самостоятельной ценности. Ведь Москва, как и другие крупные города, не имеет четкой границы. Предместья просто втекают в пригороды или города-спутники. Разница между ними лишь в том, что первые отличаются большей разреженностью, а вторые — просто воспроизводят модель спального района и могут бесконечно надстраиваться по мере роста спроса на жилье. Ведь оно просто позволяет быть «поближе к Москве», поскольку в ней «все деньги».
Поэтому неопределенные пространства отличаются чистой функциональностью, которая есть, в свою очередь, чистый миф. Среда не может быть исключительно утилитарной. Вне идеи локальной истории она немедленно деградирует. А если подавляющее большинство ездит работать в большой город, дома же отсыпается, то какая уж тут история. Место остается иллюстрацией мысли о том, что все мы гости в этом мире. Иначе нельзя объяснить, почему путь от дома до станции пригородной железной дороги проложен в лабиринте отходов. Пространство между очагами персональной ответственности, то есть квартирами и коттеджами, не нужно самим его обитателям. Что уж говорить о тех, кто им исключительно управляет. Воспроизводится модель предместья, только в более запущенном виде. Мусор и разруха составляют фон, на котором выделяются высоченные заборы, за которыми кто-то выстроил себе личный мелкобуржуазный рай.
Когда-то один из героев Чехова восклицал, что «вся Россия — наш сад!». Позднее милиционер Иван Лапшин из одноименной повести Юрия Германа уговаривал себя: «Землю распашем, сад вырастим и еще погуляем в том саду!» Однако пока лишь города медленно, но верно справляются с многолетней разрухой в головах. Большая часть России — это нейтральная территория, на которую можно привезти самосвал какой-нибудь гадости, быстро сбросить и уехать. Она удобна тем, что с ней можно ничего не делать. Просто ночевать, регулярно выставляя следы своей жизнедеятельности за дверь. Не столько из экономии, сколько из отсутствия связи со средой обитания.
