Дееспособное общество начинается с договороспособности — утверждает известный ученый Александр Долгин, автор книг «Экономики символического обмена» и «Манифеста новой экономики». Воспитание договороспособности он почитает первым и главным шагом для России, поэтому внимательно исследует причины неудач самоорганизации гражданского общества — от политической консолидации до наведения чистоты и порядка в районе. Аналитик убежден, что, создав институты воздействия, выработав правила и обосновав мотивы, можно изменить не только общество, но и сам тип поведения людей. Одним из инструментов для развития способности к коллективному действию является создание клубов. Новая книга Долгина «Как нам стать договоропригодными, или Практическое руководство по коллективным действиям. Начало экономической теории клубов» изучает это явление с самых неожиданных сторон. Этому труду автора был посвящен круглый стол «Как нам стать договоропригодными», устроенный издательством «О.Г.И.» и порталом «Полит.ру». Отвечая на вопросы и возражения коллег, Александр Долгин сказал следующее…
— Всюду слышны возгласы о доверии, о договоропригодности, о способности что-то сделать вместе. Недоговоропригодны — и точка, такой мы ставим диагноз самим себе. Приговор окончательный и бесповоротный. Я с этим не согласен. Не думаю, что о каком-либо народе можно сказать, что он в принципе не приемлет, к примеру, математику или лишен вкуса к красоте. Это все итог условий, правил, воспитания, и, стало быть, это можно изменить.
Жизнь, экономика, политика — внутри каждого из этих пространств много важных явлений. Я утверждаю, что среди всех этих важностей есть самая важная — это клубы и воспитание способности к объединению. Только потянув за эту нить, мы имеем шанс изменить что-то в нашей общественной жизни к лучшему.
Когда наблюдаешь за каким-то успехом, снаружи все выглядит гладко. Мы даже не подозреваем, какая сложная кухня скрыта внутри. Судачим, например, о том, насколько прочны браки в Америке. Но далеко не все в курсе того, что в Америке существуют более сотни законов и положений, которые делают расторжение брака невыгодным. Такова институциональная поддержка общественно желательного поведения. Явление, о котором мы привыкли рассуждать в терминах этики и нравственности, внутри, оказывается, устроено совершенно по-другому. Я заглянул внутрь оболочки, которая называется доверием и договоропригодностью, и там обнаружились своя система, свои особые механизмы. Их можно отлаживать, приспосабливать, модернизировать, но не знать и не считаться с ними нельзя.
Что для меня ценно и интересно — это реакция на ту часть книги, которая связана с развитием институциональной экономики в сторону нематериального (символического) обмена. Я попытался применить идеи Рональда Коуза, высказанные им в знаменитой статье о проблемах социальных издержек (производитель отрицательных внешних эффектов может договориться с потерпевшими о компенсации. — Ред.), к урегулированию социальных конфликтов, к политкорректности. Похоже, регулировки могут происходить в той же логике, в какой выстроен Киотский протокол, регулирующий выбросы. Выявить относительную ценность нефти легче, чем архитектурного замысла или вреда парниковых газов. Тем не менее с помощью рынка справляются и с этими задачами. И та же рука наведет порядок с клубными ценностями — при условии, что те попадут в рынок. Сделаем рынок для клубов — и он сделает все остальное. В этом тезисе заключен мой главный месседж либерализму.
При небольшом старании можно подвести под слово «клуб» все что угодно. Поэтому такие объединения, как фирмы, госкорпорации, вынесены в книге за скобки. (Симон Кордонский заметил, что он категорически не согласен с докладчиком, в частности, насчет отсутствия клубов: у нас шикарные клубы по распилу бюджета. Они оптимально организованы, они прекрасно функционируют. — Ред.). Я пишу о добровольных немеркантильных сообществах. Я согласен с тем, что при определенных стимулах, очень сильных, договороспособность в нас проявляется. Вертикальная власть и бюрократический рынок не могут без этого существовать. Вопрос в соотношении стимулов и преград. В волонтерской, добровольческой деятельности стимулы меньше, барьеры выше — в итоге мало что получается. В корпоративной деятельности стимулы сильней, барьеры ниже — там получается. Повторяю, я говорю главным образом о добровольческих, гражданских клубах как о точке, где могут начаться изменения в обществе.
Когда и при каких условиях в России может возникнуть ситуация, когда все поймут, что издержки недоговороспособности слишком высоки и пора договариваться? Когда наступит ситуация, это я могу сказать определенно. Второе: где наступит. Она наступает, во-первых, не оттого, что чувствуется излишняя ресурсная потеря от необъединения, скорее имеет место совершенно другое. Одно из них — хоббиобразные сообщества, где есть общее понимание того, чем люди хотят заниматься. Или второй случай. Это ситуация, когда имеются более или менее общие потребности и цели. Например, в случае работы с детьми, где ценность детства для большинства очевидна. На этом объединиться достаточно просто.
Для чуть более узких сообществ ценность уборки территорий тоже понятна. Пока это очень локальный уровень. Я далек от навязчивой социальной инженерии, но не считаю, что и сделать ничего нельзя. Сколько угодно можно говорить про то, что нам ничего не нужно. Но как насчет того, что существуют девять разных способов голосования? И, выбирая тот или иной, приходишь к принципиально разным результатам. Возникает парадокс голосования: люди голосуют и зачастую получают совсем не то, чего хотели. Мы разве не знаем этой проблемы? Проблемы шума? Вы говорите, что люди, объединенные в клубное общество, могут себя характеризовать так: «Хочешь знать — спроси меня как». Я не хочу спрашивать, пока не понимаю, кто есть тот человек, который хочет мне отвечать. С каких позиций судит американский пенсионер, который ставит высшие баллы гранд-отелям в Италии, которые полюбил 50 лет назад, а они давно утратили свое великолепие?
Речь идет о символической экономике, о не выразимых в деньгах ценностях. Настроение, знание, удовольствие, мотивация. Экономика есть, а осязаемых денег нет. Мы тратим личностные ресурсы. В любом коллективном действии есть пионеры, локомотивы. Цифровая экономика придумала даже способы вознаграждения таких людей: например, первый, кто покупает трек в музыкальной индустрии и рекомендует его своим друзьям, может стать привилегированным акционером этого предприятия по продажам этого трека и получать некоторые преференции. Суть платформы как раз и заключается в том, чтобы дать возможность таким людям, которые чего-то хотят, реализовать себя в коллективе людей, которые хотят того же самого.
Роль инициатора состоит в том, чтобы сформировать первоначальную цель. Это и есть способ самореализации человека, который чего-то хочет. Он должен собрать стартовый пул участников, сформировать главную идею. Что касается уставов, не хочется глубоко зарываться в эту тему, потому что для разных видов деятельности нужны разной сложности уставы. Некоторые уникальные виды деятельности, например информационная селекция, могут вообще обходиться без уставов. Нам предстоит понять, могут ли 3—4 базовых устава покрыть все поле задач. Происходит ли объединение естественно — или стоят за этим человеческие силы? Разговоры про то, что страна не такая, в которой объединение возможно, носят схоластический характер. Конечно, страна не такая! Но об этом и речь — как можно ее превратить из не такой в такую? Зачем — тема отдельной дискуссии.
Если коротко ответить — затем, что это и есть процесс нашей жизни. Это просто то дело, благодаря которому наше поколение будет счастливо. Мы видели неоднократно попытки самоорганизации в достаточно крупных масштабах, масштабах страны. Но все упиралось в то, что возникало множество течений, разных видений. Разумеется, есть отдаленные селения, есть бурановские бабушки, есть Вятка. Мы думаем, что бы такое сделать для них, чтобы им было хорошо. Придумываем построить филармонию за огромные деньги, потому что точно знаем, что симфоническая музыка — это первое, чего людям не хватает, чтобы встать с колен. А можно было бы поступить иначе — спросить, что люди сами хотят делать, как себя мыслят. Это как раз та ниточка, за которую клубок сложностей можно начать разматывать.
В социологии есть коэффициент Виши, измеряющий разницу в благосостоянии богатых и бедных. Нечто подобное, думаю, есть и в символической сфере. Если разрыв в социальном капитале между элитой и народом становится чрезмерным, элита начинает страдать. Людям необходимы новые вызовы, новые трудности, чтобы обрести в преодолении смысл существования. Везде и всюду входной ценз ужесточается путем усложнения приемов, правил и опознавательных сигналов. Тем самым авангард отпочковывается от обоза. За циклами «отрыв — сближение» стоит клубная динамика, в основе которой потребность людей в живой коммуникации в кругу равных. Побеждать будет тот, кто заранее приготовит для себя поле деятельности. У нас в стране все причитания надуманны, они не учитывают этого решающего преимущества омоложенной нации, у которой много нерешенных дел. В странах, у которых работа кончилась, притом что они первые во всяческих рейтингах качества жизни, — зашкаливающий уровень ожирения, самоубийств, асоциального поведения. В работе наше спасение. Государство приложило руку к неумению людей сплачиваться. В итоге мы терпим, вместо того чтобы сплотиться и добиться своего. Очевидно, многое можно было бы исправить к лучшему, умей мы действовать сообща.
