В три часа дня сквер на Лубянке заполнен людьми. Идут еще и еще — мимо Политехнического музея, вдоль длинного ряда военных и полицейских машин. Тут трехосные грузовики с оранжевыми тормозными колодками под мощными колесами, автозаки с черными стеклами, белые автобусы с личным составом полиции, автомобили «Тигр» с бойницами и серенький уазик-буханка с крестом медслужбы. Силы полиции и внутренних войск расположились в центре Москвы основательно: там и тут стоят группки омоновцев в голубоватом камуфляже, на проезжей части разбита большая синяя палатка-шатер, вдоль тротуара выставлены работающие японские генераторы, к одному из которых ушлый шофер подключил проводами аккумулятор. Ну я понимаю: мороз, батарея села.
Сквер со всех сторон окружен серыми полицейскими цепями. У всех без исключения полицейских личные жетоны с номерами, многие в черных бронежилетах. За бронежилет на спине заткнута дубинка. Я впервые вижу такую манеру носить дубинку, это у них новая мода, что ли? Полицейские мегафоны долбят одно и то же: «Уважаемые граждане! Возложите цветы и проходите к метро! Уважаемые граждане! Акция не разрешена исполнительной властью! Участники акции будут задержаны!» Никто не обращает на них никакого внимания.
Люди с цветами медленно проталкиваются сквозь толпу к Соловецкому камню. Очень много белых роз. Букеты завернуты в газеты, в пергаментную бумагу, в целлофан. У камня их разворачивают и аккуратно кладут. У некоторых нечетное количество роз, у некоторых четное. Я вижу группу людей в темных шубах, которые похожи на обсыпанные мелкими цветами кусты: так много у них роз. Еще есть огромный букет ромашек, по-моему, искусственных, и бесчисленные белые гвоздики. В четверть четвертого весь пьедестал камня уже покрыт этими молчаливыми, тихо отдающими свет, живыми в мороз цветами.
Лозунгов нет, флагов тоже нет, есть просто люди, по внешности которых не скажешь, какие у них взгляды. Стоят женщины-подружки, одна говорит «наши» и имеет в виду КС, и другая говорит «наши» и имеет в виду коммунистов. Девочки в шапках с длинными ушами на мгновение встречаются в толпе и одновременно говорят друг другу одни и те же слова: «Привет, ты как? Нормально! Нормально!» Мужчина в черном берете, имеющий вид доброго волшебника Мерлина, обросший седыми волосами, с белой бородой и усами, с которых свисают маленькие сосульки, держит в руке черный воздушный шарик, подобранный им на асфальте у обувного магазина. Шарик рекламирует обувь, а мужчина рекламирует перемены. На груди у него плакат с фотографиями Путина и Ходорковского, рядом с одной написано: «Отставка», рядом с другой: «Свобода».
Шапки меня зачаровывают. Выставочный ряд ушанок способен поразить Париж. Длинный старик с прилепленной к нижней губе сигаретой имеет на голове роскошный лисий треух, в котором впору ходить по тайге на медведя. Вязаные цветные шапочки девочек с длинными свисающими ушами сами по себе демонстрация за яркий цвет против черно-белой зимы. У одного мужчины прямо на меховую шапку надета фиолетовая пластмассовая шляпа, а еще я вижу двоих, которые, держась за руки, медленно прокладывают себе путь в толпе, чаруя мой взгляд соломенными круглыми шляпами вьетнамских крестьян.
Появляется Удальцов. Все происходит очень быстро. Мирно гуляющая толпа превращается в водоворот. Вокруг Удальцова группируются десятки камер и микрофонов. Едва он успевает встать у камня, как в толпу слева врезается отряд ОМОНа. С удаления десять метров мне видны только их черные сферы-шлемы, которые движутся в толпе, как странные поплавки. Еще через минуту Удальцова нет, пришельцы утаскивают его в свой потусторонний мир допросов, наветов и провокаций. Это какой-то беспредел. Он успел сказать только: «Россия будет свободной! Это одиночный пикет!» — и больше ничего не сделал.
Появляется Навальный. Пресса бросается к нему так, словно он сейчас должен объявить об отмене всемирного тяготения или переходе на работу в ЦК КПСС. В ушанке с серым мехом, с неподвижным и абсолютно серьезным лицом, без тени улыбки, Навальный идет с охранником за спиной, смотрит прямо перед собой и не произносит ни слова. Фотографы впадают в экстаз, один маленький, с камерой, которая уже облизывается голубым мертвенным огнем, пихает меня с такой силой, что я едва не даю ему в лоб в ответ. Но останавливаюсь: коллега все-таки! Вообще, в сквере, где присутствуют либерал Немцов и националист Демушкин, агрессивнее всех ведет себя именно пресса, стадом носящаяся за так называемыми випами. Люди с улыбками аплодируют Навальному, а мужчина с матовой бледностью на лице, заработанной ежедневными часами в офисе за компьютером, иронически комментирует: «Навальный, как всегда, загорелый…»
В этом сквере между Лубянкой и Политехом идет постоянная циркуляция людей. Один поток втекает в зажатый полицейскими цепями сквер, другой вытекает из узкого горлышка, созданного полицией. Зачем здесь полиция, вообще непонятно. Зачем окружать сквер и закупоривать его, понять невозможно. Зачем такое количество армейских грузовиков, полицейских автобусов Ford, бронированных автомобилей «Тигр», офицеров в кожанках, автозаков и бесконечных рядов в сером, умом не понять. Мегафоны монотонно повторяют одно и то же, сверху второй час висит вертолет и мигает красным огнем, распоряжения о передислокации отрядов так громко звучат в рациях, что их слышат все присутствующие в сквере. Вся эта военно-полицейская мощь, собранная в центре Москвы против людей с цветами, есть видимое выражение состояния чьих-то мозгов, которое выражается кратким словом: «Неадекват».
Пообвыкнув на сквере внутри полицейских цепей, люди начинают жить нормальной жизнью мирного митинга. В самой гуще толпы, у Соловецкого камня, поднимается российский флаг и гордо веет в сереющем зимнем воздухе, среди мрачных серых цепей. Полицейские стоят в цепях с лицами людей, которым вообще все давно уже все равно. Я понимаю, торчать часами на морозе тяжело и скучно. Серьезный мужчина в кепке, с табличкой «Питер против банды питерских», стоял на краю сквера с самого начала митинга, а вот и новый персонаж: он залез на сугроб, держа в руках две планки, на каждую из которых привинчены по несколько листов ватмана с красными и черными буквами. Это у него агитационная тумба против коррупции. Парень в коротеньком пальто и разлапистых шерстяных перчатках переминается с ноги на ногу. На голове у него красный колпак Деда Мороза, а на плечах российский флаг. Невысокая женщина идет сквозь толпу с медицинской повязкой на лице, на повязке написано: «Нет государственному террору!», а на ее пути девушка раздает цветные листовки: «Срочно разыскиваются честные люди!» У девушки шапка с ушами, хит митинга и зимнего сезона, дубленочка и симпатичное лицо любительницы «Фейсбука», которая о каждом своем действии сообщает еще и в «Твиттере». Это такие, как она, за день до не разрешенного мэрией митинга заполнили «Твиттер» одним сообщением с двумя словами: «Я пойду!»
Никто ничего не боится. Никто не скрывает имен, если спрашиваешь, сообщают без проблем. Многие ходят со значками «Я был на Болотной. Арестуйте меня!», есть значки с Магнитским, есть со словами: «Еще 12 лет? Нет!», а есть и с шифровками: «Типун айхун!» Явлением из другой реальности гуляет меж мрачных полицейских цепей огромное белое яйцо, надетое на человеческое тело в чем-то вроде пестрого узбекского халата. Я заглядываю в окошко в яйце и вижу там лицо и горящую лампочку. У него там внутри уютно! Здороваюсь, яйцо тоже здоровается. На груди у него табличка: «Человек-яйцо просто гуляет!», а на спине тоже табличка: «Человек-яйцо не участвует в несанкционированных митингах!»
Вот такая вывелась порода людей-москвичей в этом году: они стоят, гуляют и общаются в небольшом скверике под недремлющим оком вертолета и ввиду угрожающе маневрирующего 2-го оперативного полка и не испытывают от этого особенного беспокойства. Идет обычная жизнь митинга: старик на двух палках орет на полицейскую цепь, отчего полицейские отводят глаза в сторону, ярый антикоммунист спорит с верящей в светлые идеалы коммунизма, справа возникает культурный адвокатский кружок в составе Марка Фейгина и Виолетты Волковой, а слева является идиот с антисемитскими лозунгами. Его прогоняют. Тема вечера: прав ли был КС, отказавшись от марша по уже проложенным маршрутам. Я хожу в толпе и слушаю. По вечной привычке российского человека крыть власть кроют и власть оппозиционную, то есть КС. Они просто струсили, потому что боялись, что народ не выйдет на марш. Своей глупостью они сорвали марш ста тысяч человек, который так нужен был в годовщину первого митинга и в преддверии процесса над заложниками Болотной. И вместо марша что мы имеем? Вот этот сквер с тремя тысячами человек, в котором нет ни гигантских лозунгов-растяжек, ни мегафонов, ревущих лозунги, ни дирижабля с требованием бесплатного образования, ни веющих флагов, ни колонны левых, ни колонн либералов. Мы заканчиваем год в уже темнеющем сквере, в компании смелых людей, которые не побоялись сюда прийти, но без стратегии, без тактики, без широкого форума оппозиционных сил, зато с невинными людьми, которых забрали в заложники, несмотря на все наши крики: «Один за всех и все за одного!» Мы заканчиваем год без новых идей, если не считать старую похвальбу о том, что посторонись, тут выступает креативный класс. Мы заканчиваем год, так и не объяснив всей России, чего мы хотим, собираясь на московских бульварах и площадях, так и не освободив движение от облепивших его деятелей тусовки и не сделав его движением людей за их насущные права.
Но мы заканчиваем год с движением, которое есть. Его душили и били, а оно есть. Его пугали и называли словами «вы никто», но оно есть. Оно поднялось не по воле вождей, а как вызванный природой подъем воды, который начался и будет продолжаться. «За реакцией следует революция», —со спокойной энергией, но совершенно без аффектации, говорит в направленную на него камеру молодой интеллигентный мужчина. Кто он? Один из бесчисленных клерков этого города, или бизнесмен, делающий свое дело на просторах мегастолицы, или художник альтернативы, творящий свободный виртуальный мир, или учитель, воспитывающий в утреннем классе поколение детей, которые окончательно забудут про то, что такое диктатура и страх? Он может быть кем угодно, главное, что он есть.
Темнеет. Сбоку от всех, одна, стоит пожилая женщина с самодельным плакатиком: «Свободу Владимиру Акименкову, который слепнет в тюрьме». Хоровод людей с белыми лентами —все веселые и молодые, а среди них один седой и смущенный —несется вокруг Соловецкого камня, согревая движением и криком тела и души. Вечер, минус 19, центр Москвы. В седьмом подъезде Политехнического музея замерзшие на митинге люди отогревают ноги и руки, выпивая по глотку из пущенной вкруговую бутылки армянского коньяка. Сюда же забегают омоновцы и полицейские, охрана пропускает их в здание, может, в туалет, а может, у них там штаб, я не знаю. В последние минуты перед полицейским наступлением я проталкиваюсь к Соловецкому камню. Он завален цветами, из горы цветов торчит его коричневая верхушка, рядом с которой сидит кукла в белоснежном одеянии невесты. На постаменте в красных стаканах мягко горят свечи. Прижатый цветами к холодному камню, лежит листок бумаги со словами: «Нет репрессиям!»
