Власть неотделима от легенд. Правители творят свои биографии, будто ушибленные Николаем Куном. Подвиги Геракла мешают спать людям, решившим тоже оставить след. Но мифология — идеальный материал для психо- и шизоанализа: ее образы интерпретируются, часто разоблачительно, порой убийственно. Скрываемое люди выдают как раз тогда, когда пытаются создать иллюзию. Приукрашенное в автопортрете — прямое указание на комплекс.
Если человек так упоенно ныряет и взлетает, значит, ему некомфортно на земле, он не чувствует себя своим на суше. Это и простое политическое, как в пустом городе в день инаугурации, но и публичное преодоление биологической «недостаточности» (Арнольд Гелен), выделяющей человека среди прочих высших млекопитающих и требующей компенсации как психологической, так и в виде технических «протезов». Это чувство свойственно людям вообще, но некоторым — в особенности, вплоть до странностей.
Здесь есть и обратная сторона: человек в итоге все же выныривает с дарами и спускается с неба, совершив очередное чудо укрощения огня и птиц (потлач и карго — культ земных и небесных даров в примитивных обществах в одном сосуде). В имитации особо оттопыренного спорта, дайвинга или дельтапланеризма (неспортивной имитацией эти опыты делают гарантии безопасности и ФСО), проступает скрытая претензия на неземное и нечеловеческое, даже богочеловеческое (в смысле античной героики). Но поскольку очевидный фейк Укрощения Стихий тут же попадает под беглый огонь троллей и трикстеров, герой мифа предстает еще и новым видом организации живой материи — пернатоплавающим, летающим земноводным в перьях. Здесь есть: нечеловеческое (по Аристотелю, человек — это «двуногое без перьев»), недочеловеческое (поскольку выдает компенсацию) и сверхчеловеческое (никто больше так не может: даже спускающийся с гор олигархат показывают в прайм, только когда на курорты завозят нечеловеческой красоты и численности эскорты). Рекорд эффективности таких flash побит только Pussy, сорвавшими историческую славу и мировое признание за секунды корявой песни и пляски. Но и это покорение мира состоялось с помощью управления внутренней политики АП, а также прокуратуры с судом.
Когда власть так стремительно летит в никуда, без руля, ветрил и не чуя под собою страны, это неизбежно передается населению. Ситуацию усугубляет фантастическая скорость разворотов идеологии и курса. Возникает коллективное чувство жизни не на земле, а в «акваборее» (А. Ксан), в состоянии одновременно взвешенном и полупритопленном. В апофеозе стабильности буквально все становится крайне ненадежным — искусственным и ненастоящим. У Мишеля Фуко мы встречаем смыслообраз «двойного тела короля»: живое тело и «подставка под корону». Наш суверен коронует свою харизму иначе: его тело становится манекеном в разнообразных технических устройствах. Сакральность здесь возникает в акте трансляции этих упражнений по ТВ (а так мало ли кто у нас летает и плавает). Но такими же манекенами становятся и все наши «населения» (совокупности «живых вещей» в концепции биовласти Фуко). Простейшие случаи — голосования, результаты которых зависят не от голосующих, а от тел в автобусах «карусели» и в УИКах, или тела протестующих, которым в момент трансляции по ТВ придается любой смысл. Такими же манекенами в витрине политики становятся разоблачаемые министры: все понимают, что это витринный образец, на месте которого может оказаться любой из миллионов, не в ущерб себе служащих.
Чтобы все это не воспринималось дичью, необходима атмосфера близости потустороннего. Пояс в ХХС и волшебство Чурова — звенья одной цепи, разнозначные «миракли». Высшие смыслы: 1) в жизни возможно Чудо; 2) главное — слепо верить инстанциям Авторитета. Только так можно психологически и квазирационально справиться с этой шизофренией.
Отсюда борьба с наукой, с рацио вообще. Проверки эффективности институтов проще объяснить материалистически, городской экономгеографией — ценой кв. м зданий, на что указывают расчеты и инфографика. Но есть здесь и дух Нового Чудесного Времени. Россия выбирает свой путь, траекторию прорыва: политика незнания в эпоху экономики знания.
Эффект усиливает общая атмосфера конфликтности, повышенной агрессии. Целые социальные группы бросают дела во имя разоблачения сограждан в рамках кощуномании — преемницы советской шпиономании (плюс иностранные агенты).
Все это — фон мифологии Хайлэнда: остаться должен только один. В информационном пространстве кроме Горца остается только оттеняющий его Друг с ракетками средней дальности, утренней тьмой и штрафами по полмиллиона.
Вера в потусторонний мир, спустившийся на землю, повторяет культ карго: аборигены верили в дары неба, потому что никто из них не видел, чтобы волшебные вещи, завозимые на острова пиндосами, кто-нибудь когда-нибудь производил. У нас то же: в стране есть почти всё, но никто ничего из этого «всего» не производит.
Но от сытости возникает не протест, а вера. Даже таинства включают момент, когда людям дают съесть и выпить. Перебои с продуктами такую веру во власть, как наша, беспощадно подрывают. И тогда мифологический цикл замыкается классическим old woman with trough (старуха с корытом).
