Гасан ГУСЕЙНОВ доктор филологических наук, директор Центра гуманитарных исследований РАНХиГС

Аристотелевские категории устроены так, что каждая из десяти может стать центральной. И категория времени, хотя она и является не первой, для нас сегодня становится основной.

Очень интересно, что Аристотель избегает слова «время», когда говорит об этой категории. Он говорит о том, когда нечто было. Итак, что такое время? Время — это ответ на вопрос «когда?». Это не длительность, это не философская категория. И этот ответ на вопрос «когда?» дать иногда очень трудно. Можно сказать «никогда» или «всегда». Вот эти две крайности — «никогда» и «всегда» — говорят о том, что время является для нас загадкой. И мы всю жизнь пытаемся эту загадку разгадать. И когда такая бескрайняя загадка стоит перед людьми, они на этот вопрос дают очень разнообразные ответы. Попробуем их рассмотреть с точки зрения греческой мифологии.

Первое, с чего начинается, — это Хронос. А Хронос — это Кронос, а Крон — это сын матери Земли и отца Неба, который возник когда-то. Значит, время не существовало всегда, оно возникло после появления пространства. Интересно, что родилось оно и в греческой, и в еврейской традиции очень похожим образом. Немножко потеснилось то, что было до времени, и появилось пространство, внутри которого могло родиться время. У евреев потеснился всемогущий и иногда добрый Б-г, у греков распахнулась молчавшая пасть Хаоса — Хасма. Вот эта исходная связь времени и первичного пространства потом, как ни странно, будет снова востребована — в современной науке. Если прочитать, например, Стивена Хокинга, мы поймем, что вот это представление о времени и пространстве имеет связь с архаичным греческим представлением, что время возникло из ничего, или после того, как кончилось «ничто». И вот из этого Хаоса возникает бог Кронос. Он тезка времени, и он начинает с того, что пожирает своих детей. Эта функция времени, поедающего человека, понятна. Каждый человек замечает новые морщинки у зеркала или седые волосы — отмеряет этим свое время.

И вот это мифологическое время, как время пожирающее, содержит в себе еще один очень интересный элемент.

Дело в том, что главный атрибут Кроноса у древних греков — это серп или коса. В данном случае — орудие, оскопляющее Урана. Кронос заставил отца остановить процесс воспроизводства, постоянного порождения богов. Иначе говоря, до того, как стать божеством, порождающим собственных детей, которых он тоже будет пожирать, Кронос совершил преступление против того, кто возник первым, и обрезал, остановил его. Нам этот серп еще понадобится. Мы пока его держим в памяти.

И мы знаем эту пожирающую функцию времени из последнего стихотворения, оставленного на грифельной доске Г.Р. Державиным:

Река времен в своем стремленьи Уносит все дела людей И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей. А если что и остается Чрез звуки лиры и трубы, То вечности жерлом пожрется И общей не уйдет судьбы.

Итак, время граничит с вечностью. Что такое эта вечность, мы понимаем так же мало, как и о том, что такое время. Потому что время постоянно исчезает. И как оппозиция этому времени, исчезающему и вместе с тем пожирающему нас, рождается представление о вечности как о покое, об остановке всего, о пребывании всего сущего по ту сторону этого мира. О том, внутри чего нет движения. Платон говорит, что «время — это подвижный образ вечности».

Вот это страшное время, которое с серпом идет и обрезает жизнь, — это, оказывается, только подвижный образ того, в чем на самом деле нет никакого убытка. И все остается, как оно было когда-то изначально. Эта мечта о вечном присутствует и в греческом представлении о времени. Она имеет то же пространственное выражение. Вечная жизнь — это та жизнь, которая наступает после смерти, когда души отправляются на Острова блаженных, например.

Рассуждение о возможности вечности и есть в каком-то смысле естественное движение нашего сознания в пику наблюдаемому процессу старения и пожирания временем нас самих, процессу боязни. Это не очень уклюжее выражение, но страх — это не просто состояние, это процесс, который по ходу жизни человека нарастает. Поэтому мечта о вневременном постоянно присутствует и в греческом мифе, и в нашей жизни.

Мы понимаем, что время — это некая длительность, которой присуща способность заставлять нас забыть о прошедшем. Минувшее забывается, должно быть забыто. А мы сопротивляемся. Память слабеет, а мы сопротивляемся. Мы хотим помнить об этом.

Тот образ реки времени, о котором мы знаем не только от Державина, конечно, но и от Гераклита, когда он говорит о реке, в которую нельзя войти дважды. Другой философ, Кратил, сказал, что и один раз нельзя войти в реку, потому что мы этого времени не видим. Мы видим только, что оно нас смывает, а самого времени мы не видим. Вот откуда представление о нескольких реках времени. Это река Стикс последних времен в жизни каждого, которая сжигает, удушает или, по другой версии, замораживает человека, как Коцит. Это — река Лета, попадая в которую и напиваясь из которой, человек забывает все свое время, накопленное в жизни.

Но это и удивительная река Фазис (мы все знаем это слово — «фазис» или «фаза»), это река в Колхиде, река, на берегу которой жила Медея — знаменитая волшебница, племянница Цирцеи. Это та самая Медея, которая умела, как и фессалийские ведьмы, сводить луну на землю. Кстати, в загробном царстве она станет супругой Ахилла. А мы с вами пользуемся, когда говорим о таком удивительном астрономическом явлении, выражением «фаза луны». Фаза! Что такое фаза? Это единица времени, связанная с событием. С событием астрономическим, с событием житейским.

И эпоха — греческое слово «эпохэ» — что это такое? Слово, имеющее два значения. Помните серп (когда мы говорили о серпе Кроноса)? вот этот серп действует и здесь. Эпохэ, с одной стороны, — это воздержание, отказ от чего-то, некое перехватывание и удержание дыхания. Живя в начале какой-то эпохи, мы еще ничего о ней не знаем. Но живя в конце эпохи, мы прощаемся со своим временем. Слово «эпоха» означает некий очень продолжительный отрезок времени, который характеризуется некоторыми устойчивыми и как бы не развивающимися чертами.

Например, мы можем говорить об эпохе Средневековья, об эпохе Возрождения, об эпохе Великих географических открытий, об эпохе крепостного права. Это время, качественно очерченное, когда целый мир вдруг задержал дыхание и пока не дышит другим, не своим, новым воздухом. А потом — «отпустил», и наступила другая эпоха.

Течение времени вызывает постоянные страхи, а память о них торопит мечту о единственном миге пересечения с вечностью. В греческой мифологии есть один эпизод, удивительный и страшный, в котором соединились эти два представления о времени текущем, убегающем, безвозвратно уничтожающем, и о времени как о мгновении, соединяющем человека с вечностью, о которой он ничего не знает и не может узнать. Это сцена в «Илиаде», когда Ахилл убивает амазонку Пентесилею. Мы этот эпизод знаем из многочисленных изображений на вазах. По мотивам этой сцены есть замечательная картина у Климта: со склоненной головой мужчина и рядом с ним женщина, которая смотрит на него. Амазонка Пентесилея, которая пришла на помощь троянцам, сражается с Ахиллом. Ахилл пронзает ее своим копьем. И в то мгновение, когда он уже убил ее, она посмотрела ему в глаза, он заглянул в ее глаза, и они влюбились друг в друга. И вот этот миг перехода из жуткого, кровавого, пожирающего потока времени — в вечность описан греческим поэтом так, что не остается никакого сомнения в том, что действительно, наряду с потоком времени, уносящим нас куда-то, есть уверенность в вечном, а не только мечта о вечном.

Как греки говорили: от взгляда рождается любовь. Оказывается, вот это представление, такое, казалось бы, банальное, пошлое — о вечной любви, имеет основу, и вот здесь его корень.

Эта встреча лиры и трубы, поэтического слова и воинского подвига (который состоит в убийстве), с одной стороны, разрешает загадку времени, а с другой стороны, прячет это представление внутри нас самих. Так что разгадать загадку времени так же просто, как увидеть собственные уши или укусить себя за локоть.

postnauka.ru/video/7066

Сергей АРУТЮНОВ доктор исторических наук, профессор, член-корреспондент РАН, заведующий отделом Кавказа Института этнологии и антропологии РАН

В истории человечества существовали десятки цивилизаций. До сих спор идут споры о том, что называть цивилизацией.

Цивилизация — это высокоразвитое общество, где уже есть города, храмы, дворцы, цари, жрецы. Как правило, почти всегда цивилизация связана с письменностью, которая появляется практически одновременно. Поэтому когда говорят «кочевая цивилизация», или «цивилизация чёрной Африки», или «арктическая цивилизация», это неверно.

Бывают, однако, моменты в истории, когда цивилизация вроде бы начинает зарождаться, но по неблагоприятности дальнейших условий не получает своего развития, оказывается в тупиковом состоянии и исчезает. Один из таких случаев можно наблюдать и в Арктике.

Арктика — безусловно, не очень благоприятное место для развития цивилизаций. Там невозможно земледелие, из скотоводства возможно только оленеводство, которое предполагает кочевой образ жизни. Стало быть, дворцы и храмы там не построишь, и города там сами по себе не возникнут. Сегодня в этих районах, конечно, существуют большие города, но главным образом портовые или горнопромышленные. Они не возникли на основе культуры местного населения.

Наш институт многие годы проводит исследования прибрежных районов Чукотки.

Осуществлялись в основном раскопки жилищ, могильников, памятников по-своему очень высокой древнеэскимосской культуры, которая базировалась так же, как и современная эскимосская культура и почти одинаковая с ней культура приморских чукчей, на промысле крупного морского зверя: тюленей, моржей, китов.

На следующий год сотрудники Института этнографии вместе с байдарочной командой из местных эскимосов поехали туда и тщательно изучили это место. Там были обнаружены кострища, угольки, обгрызенные и обгорелые кости. Ясное дело, что сюда приезжали. Не жили здесь, но приезжали. Здесь были запасы мяса, потому что там же, рядом, на склоне осыпи, едва ли не сотня мясных ям-хранилищ, в которых сберегали до весны добытое осенью мясо.

Выяснилась удивительная вещь: по всей вероятности, это было большое, построенное усилиями многих поселков, святилище. Оно занимает вдоль берега моря несколько сот метров. На его постройку ушли кости, черепа, челюсти примерно сотни матерых гренландских китов.

Это святилище было так симметрично построено, что ясно было, что оно строилось по единому, заранее составленному архитектурному плану. И учитывая, что в лучшем случае средний поселок в год может добыть двух-трех больших гренландских китов, понятно было, что это место, не заселенное постоянно, скорее всего, место ритуальное, строилось не один десяток лет соединенными усилиями не одного десятка поселков. Стало быть, существовало какое-то зачаточное государство. Была какая-то небольшая полугосударственная власть, охватывавшая несколько сот километров побережья Берингова пролива.

Наверное, не все, а только привилегированные члены этого общества время от времени собирались на этом месте и устраивали какие-то ритуалы. Мы нашли и центральное святилище. Это оказалось сложное сооружение, характерное для племен, которые уже близки к переходу к цивилизации. И у американских индейцев, и у африканских негров такого рода сооружения и связанные с ними ритуалы известны. Но в Арктике до того времени, как мы изучили эту Китовую аллею, ничего похожего никогда не наблюдалось.

Письменности у эскимосов до новейшего времени не было. Но именно в эпоху строительства Китовой аллеи у них было исключительно высокоразвитое и сложное искусство орнамента и мелкой скульптурной пластики, которая делалась из моржового клыка. В скульптурно-орнаментальных композициях на разных предметах нередко записаны сложные мифологические сюжеты. На этой основе в дальнейшем могла бы быть создана иероглифическая письменность, как она и была создана у индейцев Центральной Америки. Но этого не произошло. Параллельно с общим оскудением жизни в условиях прогрессировавшего похолодания деградировало и косторезное искусство, а сложный криволинейный орнамент исчез совершенно.

Произошло резкое похолодание, ресурсы временно оскудели, прибавочного продукта вообще не стало. Еле-еле люди спасались от голода охотой на мелких ластоногих — на нерпу и других небольших тюленей. Кита добывать в условиях увеличения ледового покрова стало гораздо сложнее. И это место было заброшено и забыто. Но если бы не произошло такого климатического изменения, цивилизация могла бы состояться.

Общеисторический вывод из этого заключается в том, что зарождение цивилизации возможно не только в земледельческом обществе. Другое дело, что в условиях тех климатов, которые в наши дни на Земле господствуют, настоящие цивилизации реально возникали только там, где было земледелие. Там, где были другие источники, как бы богаты они ни были, зачатки цивилизации увядали, когда хотя бы немножко изменялись в худшую сторону природные условия.

postnauka.ru/faq/7736

Зоя ЗОРИНА доктор биологических наук*

Термин «зоопсихология» возник в середине XIX века, когда появился интерес к изучению поведения животных, и — в перспективе — к вопросу о происхождении психики человека. В самом начале это были в основном антропоморфические рассуждения, к которым добавлялись различные наблюдения натуралистов.

Большое влияние на научное сообщество имели взгляды Дарвина на вопрос о психике человека. Дарвин говорил, что разница между психикой человека и высших животных, как бы она велика ни была, это разница в степени, а не в качестве. И это своего рода эпиграф ко многим исследованиям XX века.

В 1902 году Владимир Александрович Вагнер защитил диссертацию «Объектив-ный метод в зоопсихологии», и с этого момента она начала оформляться как самостоятельное направление. Причем это был широкий подход, в котором Вагнер провозгласил идущий от Дарвина сравнительный метод исследования. Необходимость сравнения, изучения филогенеза (историческое развитие организмов), онтогенеза (индивидуальное развитие организма) — то есть все те принципы, которыми руководствуется современная наука, исследуя поведение и психику животных.

Очень важное событие в развитии этой области знаний — появление работ Надежды Николаевны Ладыгиной-Котс, крупнейшего отечественного ученого, скрупулезного исследователя. Она вместе со своим супругом Александром Федоровичем Котсом была основателем Дарвиновского музея. В 1913 году она приобрела детеныша шимпанзе, полугодовалого Йони, и в течение двух с половиной лет изучала его поведение, психику, физиологию. На тот момент она была еще студенткой. Тем не менее Надежда Николаевна создала полный свод знаний о психике и поведении наших ближайших родственников. В 1923 году она опубликовала книгу «Познавательные способности шимпанзе». А потом, когда родился ее собственный сын, изучала и описывала его поведение с той же скрупулезностью и по тем же пунктам, как и в случае с поведением Йони. И в 1935 году вышла ее книга «Дитя шимпанзе и дитя человека», сейчас она переиздана и доступна в интернете и в бумажном варианте.

Исследованиями в области психики животных в настоящее время занимаются не только и не столько психологи. На Западе они называют себя сравнительными психологами, или экспериментальными психологами. У нас проблемами высших психических функций занимаются физиологи. Психологи просто больше изучают человека, чем животных, так развивалась наука. Но предмет — психология животных — существует, и его исследуют ученые различных направлений.

Наряду с развитием зоопсихологии как самостоятельного научного направления разрабатывались другие подходы к изучению поведения и психики животных. Мощно развивалась этология, основанная Лоренцем и Тинбергеном, которая изучала врожденные основы поведения. Физиологи стали исследовать многие стороны поведения и психики животных, в том числе и мышление. И постепенно предмет распределился между разными науками.

В то же время термин «зоопсихология» начал применяться более широко. В середине XX века выходил немецкий журнал, который рассматривал не только проблемы психики животных, но и проблемы врожденных основ поведения. Поэтому в настоящее время термин «зоопсихология» делит свои исследования и достижения с другими науками и входит как один из компонентов в более широкое современное понятие когнитивных наук — cognitive science, которое с разных сторон исследует процесс познания у человека и у животных.

* руководитель лаборатории физиологии и генетики поведения биологического факультета МГУ, профессор факультета психологии кафедры психофизиологии ВШЭ

postnauka.ru/faq/4145

5 книг о философии и популярной культуре

К популярной культуре двоякое отношение. С одной стороны, она толстым слоем заполняет информационное пространство вокруг нас и встречи с ней хотя бы на день избежать сложно. С другой — сейчас модно презирать популярную культуру, полагая ее ширпотребом. Однако такое впечатление обманчиво, и при ближайшем рассмотрении популярная культура дает богатую пищу для размышлений, в том числе и философских. Литературой на эту тему поделился доцент кафедры практической философии ВШЭ Александр Павлов*.

В самом начале 2000-х западные философы окончательно осознали, что студенты — существа ленивые и ничего читать не хотят. Тем более тексты Маркса или Хайдеггера. Преподаватели видели, что молодым людям нравится, скорее, смотреть мультфильмы, кино, играть в компьютерные игры и слушать музыку. Нужно было что-то срочно предпринять, и тогда преподаватели философии, интересующиеся тем же самым, что и студенты, но все же когда-то прочитавшие Маркса и Хайдеггера, смекнули издавать серию книг «Философия и популярная культура». Одной из первых книг, вышедших в рамках проекта, стала «Симпсоны» и философия», переведенная на русский как «Симпсоны» как философия». Эта книга — отличное начало для знакомства с философией сквозь призму масскульта. Разумеется, читателю нужно быть осторожным, потому что последние книги из серии, переведенные на русский, не выдерживают никакой критики. «Сумерки и философия» и «Доктор Хаус и философия», например.

Широкой публике философ Славой Жижек стал известен своими яркими интерпретациями феноменов современной культуры. Прежде всего кинематографа. В конце концов, с упорством маньяка постоянно обращаясь то к блокбастерам, то к классике, то к артхаусу, он и сам попал в кино, получившее название «Киногид извращенца». Разгуливая по кадрам из любимых фильмов, он объяснял, что та или иная сцена значит или могла бы значить с точки зрения философии — марксизма, фрейдизма, лакановского психоанализа и т.д. Таким образом, за последние 10-15 лет Жижек капитализировал люблянский психоанализ, острый ум и любовь к кино в имидж едва ли не самого тонкого интерпретатора популярного кинематографа. Книга Жижека «Искусство смешного возвышенного. О фильме Дэвида Линча «Шоссе в никуда» прекрасно иллюстрирует интерпретативный метод философа.

Несмотря на то, что книга представляет собой сборник эссе и статей, написанных для разных изданий, она обладает определенной цельностью, ибо все статьи связаны единым методом, который автор разработал специально для анализа массового кинематографа. Виталий Куренной считает, что массовое кино не только кодирует культурные и философские смыслы, но и является инструментом познания политической реальности.

Главный тезис авторов состоит в том, что контркультура сделала для массовой культуры, одним из основных признаков которой является «потребление», больше, чем что-либо еще. В конце концов, контркультура обернулась самым постыдным масскультом. Ну а философия здесь при том, что авторы — что важно, часто необоснованно — углубляются в пространные и иногда неточные пересказы разных философов, пытаясь их увязать с культурными тенденциями. Но и то хорошо.

Неплохой сборник под редакцией известного культуролога Натальи Самутиной, хотя и неровный. В нем присутствуют статьи, посвященные разным темам фантастического кинематографа, написанные как западными, так и отечественными авторами. Правда, многие делают упор на Кубрика, Тарковского и Ридли Скотта. Среди русских текстов особенно следует отметить восхитительный анализ картины «Бегущий по лезвию», осуществленный А.Ф. Филипповым, а из западных особенно любопытной, хотя и посвященной скорее литературе, чем кинематографу, является статья Фредрика Джеймисона «Прогресс versus утопия, или Можем ли мы вообразить будущее?».

* кандидат юридических наук, доцент кафедры практической философии НИУ ВШЭ, старший научный сотрудник Центра фундаментальной социологии ИГИТИ НИУ ВШЭ

postnauka.ru/books/1821

Остап Бендер говорил: «Миллионера из меня не получилось, пришлось переквалифицироваться в управдомы». То же самое и у меня. Биоинформатика долгое время вообще была наукой для неудачников. Потому что как самостоятельной области ее не существовало, туда приходили (в основном) либо математики, которые не умели доказывать теоремы, либо биологи, у которых пробирки из рук выскальзывали.

Биоинформатика начала формироваться как наука в начале 80-х. Я стал ею заниматься в 1986 году, сразу после окончания университета. Было чудесное время. Я просто раз в неделю ходил в Библиотеку естественных наук. За один поход в неделю можно было отследить все, что происходит. В 90-х, бионформатика стала самостоятельной дисциплиной, а в двухтысячных появились университетские курсы.

Большинство людей, выкрикивающих на митингах лозунги про бесплатное образование, ни на минуту не задумывались ни над тем, что за ним стоит, ни над существующими альтернативами, ни над тем, как правильно. Болонская система, вообще говоря, дает, например, человеку возможность не выбирать слишком рано специальность. В России ты вынужден в 16 лет выбирать себе специальность, и потом ее очень трудно поменять. Хорошо, если это математическое образование, оно дает хорошую базу, а что если человек 5-6 лет учился на инженера по шагающим экскаваторам?

Платное образование не означает, что каждый человек должен заплатить кучу денег. Я считаю, что самая правильная схема — как в американских университетах, где нет отдельного приема на бесплатные и на платные места; в этом я вижу некоторое уродство. А есть некий общий прием, а дальше в зависимости от финансовых возможностей семьи могут предложить студенту стипендию. Как правило, когда кто-то говорит про платное образование и про то, как это ужасно, они имеют в виду конкретных Васю и Машу, которые очень талантливые, учатся на биологическом факультете, целыми днями пашут. А ведь есть целые институты, которые штампуют людей, на самом деле, вообще без образования. И зачем плодить богадельни?

о смене парадигм

С чего началась биоинформатика? Изменился стиль занятия биологией. Причем это случилось постепенно. Когда-то давно биология начиналась как умозрительная наука, фактически маленькая часть философии. Потом она стала наукой наблюдательной, а потом, в XVIII–XIX веках, наукой экспериментальной. Когда биология стала экспериментальной, ученые исследовали очень конкретные системы. Если спуститься на молекулярный уровень: конкретный белок, конкретный ген, как он регулируется, что белок делает. Та экспериментальная техника, которая была, позволяла работать с отдельными объектами, но не позволяла работать со всеми белками сразу. Потом появились методы определения последовательности, научились вместо молекулы ДНК в пробирке выписывать последовательность элементарных кирпичиков, которые ее составляют. ДНК превратилась в текст. Потом появились другие методы. Можно смотреть, как гены работают в разных тканях. Причем опять же не один, а все гены организма. Появились методы анализа белковых взаимодействий и т.д.

Этих данных очень много, и возникает проблема — с ними банально нужно что-то делать, хранить их надо. Есть печальный факт, что производительность современных машин для определения последовательностей растет быстрее, чем производительность процессоров, быстрее, чем емкость памяти, и быстрее, чем скорость передачи данных по существующим каналам.

о конкуренции

Одним из следствий технологической революции оказалось то, что, во-первых, появилась возможность делать какие-то общие утверждения, а во-вторых, стало ясно, о каких больших пластах биологии мы совершенно ничего не знали. Как если бы вы приплыли в Америку и считали бы ее маленьким островом, потому что всегда был туман и далеко ничего не видно. За последние годы в молекулярной биологии несколько раз произошли такого рода ситуации. Поскольку технологии все время совершенствуются, это как покупать истребитель для ВВС: вы его покупаете, чтобы эксплуатировать пятнадцать лет, но при этом понимаете, что через три года он устареет. Поэтому оптимальная тактика — не покупать никогда, потому что через три года все равно будет лучше.

В системной биологии часты ситуации, когда есть какие-то экспериментальные данные, очень грязные, мы их долго мучительно чистим, тратим много сил, чтобы из них что-то выжать. И вот наконец, когда мы все это сделали, выходит статья, где сделано то же самое, но с новой технологией, гораздо аккуратнее, быстрее и фактически одним нажатием большой красной кнопки. В этом есть некая нервозность, и это забавно.

Во всех науках были соревнования, кто первый, но здесь они такие глобальные, потому что цена старта высока, а цена продолжения — уже нет. Поэтому хорошие биологи — это люди, которые выбирают хорошие задачи. И так как из-за этой гонки у нас часто нет времени подумать, я уверен, что мы из полученных данных не вынимаем очень многое.

о развитии биоинформатики

Люди оценили потребность в интенсивности транспорта в Лондоне и предсказали, что весь город будет покрыт слоем лошадиного навоза высотой в три метра. Потом оказалось, что без этого обошлось. Мы находимся в стадии, когда все время появляются новые технологии, которые биологию, биоинформатику, медицину меняют очень сильно. Делать разумные прогнозы очень сложно.

Уже есть не просто геном человека, а индивидуальные геномы, и даже не отдельно геном человека, а отдельно геном его опухоли. Классическая классификация рака — по месту. Потом появилась гистологическая классификация, когда смотрели не только, где рак развился, но и из какой ткани он произошел. По-видимому, уже наступает время, когда люди будут ставить молекулярный диагноз рака, то есть смотреть, какие клеточные механизмы сломались так, что клетка стала раковой. И есть примеры, когда такой молекулярный диагноз позволял подобрать неожиданное лечение — препаратами, которые были разработаны для другого рака, но с такими же молекулярными механизмами.

И будет, конечно, определена последовательность геномов многих живых существ — наши представления, кто от кого произошел, станут намного точнее.

о парке юрского периода

Люди прочитали последовательность генома неандертальца. Мы знаем, что неандертальцы были светлокожие, рыжеволосые, голубоглазые, посмотрев на соответствующие гены. Но с молекулами ДНК, видимо, есть какие-то естественные временные пределы, дальше которых мы пойти не можем; это следствие химической деградации.

Но можно реконструировать последовательности. Например, в глазу есть родопсины — светочувствительные белки, и у них есть оптимальная длина волны, на которой они работают наиболее интенсивно. Она отличается для разных видов.

Мы знаем, что птицы являются ближайшими родственниками крокодилов, а другие рептилии, скажем, ящерицы — уже дальше. И птицы с крокодилами являются потомками динозавров. Дальше мы берем последовательности родопсинов из птиц, из крокодилов, из других рептилий. Современные методы построения молекулярных деревьев заодно строят и последовательности, которые были во внутренних узлах дерева. Так как мы знаем, что общий предок у птиц и крокодилов был динозавр, мы смотрим, какая последовательность была в соответствующем узле, а дальше берем какой-нибудь существующий ген родопсина, вносим туда мутации, чтобы он кодировал этот белок, потом производим, например, в кишечной палочке, и меряем у него спектр поглощения. Теперь мы знаем, как видел динозавр.

Теоретически ничто не мешает то же самое сделать со всеми белками. Динозавра вы таким способом все равно не вырастите, потому что там есть колоссальные проблемы с эмбриологией. Вы можете клонировать млекопитающее в клетке млекопитающего того же вида, но вы вряд ли сможете клонировать что-то в сколько-нибудь далеком прошлом. Ну вот кваггу, вымершую зебру, может быть, есть шанс. А все разговоры о том, что мы сейчас мамонта в слоне клонируем, это, по-видимому, все-таки бред. И это связано с тем, что регуляторные связи будут разлажены на самых ранних стадиях. Потому что клетка уже подготовлена к тому, чтобы реализовывать свой геном. Получится, что вы пишете программу на одном языке, а компьютер понимает другой.

Сделать динозавра, вероятно, не получится, а вот что-то понять о том, как он был устроен… Про неандертальца же поняли. Тут вроде бы принципиальных проблем не видно.

Автор — доктор биологических наук, профессор, заместитель директора Института проблем передачи информации РАН, член Европейской академии, лауреат премии им. А.А. Баева

postnauka.ru/talks/1813