Одним из самых громких процессов наступившего года станет «болотное дело». На скамье подсудимых окажутся двенадцать человек. Первого из них задержали 7 месяцев назад, последний в СИЗО с 18 октября. Близкие узнают об их жизни за решеткой из коротких свиданий (которые дают не всем), вычитанных цензором писем (которые проходят не всегда) и разговоров с адвокатами. О том, как они теперь живут и как ждут «узников Болотной», родственники рассказали «Новой».

Андрей Барабанов, 22 года, художник. Задержан 28 мая, арест продлен до 6 марта.

На фотографии: мама Андрея Барабанова Татьяна Николаевна и его девушка Катя на прогулке с собаками, которых подобрали на улице и выхаживали всей семьей

Мама Татьяна Николаевна:

— Всего четыре свидания у нас было. Их должны давать два раза в месяц, но хоть одно бы получить. Приходится каждый раз звонить, напоминать о себе.

Бабушка Андрея не может прийти в себя. Она увидела сюжет по Первому каналу, там жестко про ребят говорили. Но у бабули есть подружка – ей хоть и 80 лет, но она все правильно растолковала, и бабушка поняла, что Андрей оказался в такой ситуации, потому что по-другому поступить не мог.

Я работаю бухгалтером. На работе скрывать не стала ничего, даже попросила коллег поставить подпись под письмом «Комитета 6 мая» в Верховый суд о несправедливом продлении ареста на 4 месяца. Две женщины, что побольше получают, отказались подписывать. Начали мне объяснять, что Путин их устраивает. Как живут другие люди – им по фигу, они будут возмущаться в кулуарах, но ни за что не пойдут на митинг. Некоторые уже даже телефонных разговоров боятся. Все трусы.

Мы тоже боимся и на хорошее не надеемся. Власти нужно доказать, что она права, а не мы. Чтобы других запугать.

Девушка Андрея Катя:

— Мы уже почти четыре года живем с Андреем вместе, если куда-то уезжали, вечером созванивались — уснуть друг без друга не могли. Первый месяц без него я вообще не помню.

Мы каждый день вместе гуляли с собаками – у нас их две, Лаки и Виктория, обеих мама и Андрей на улице подобрали, вылечили. Теперь приходится реже выходить с ними. Вокруг дома у нас стройка, до леса идти страшно. Но с ним было не страшно. А сейчас я беззащитная. Когда Андрея забрали, мама поехала к бабушке, я осталась дома одна. Закрылась изнутри на замок и так рада была, что хотя бы собаки рядом. Казалось, если выйдешь – тебя сразу кто-то схватит. Один раз зашла в метро – а там ОМОН в шлемах, как в тот день. У меня такая паника началась, не смогла даже на станции находиться.

Когда начался суд по продлению ареста, я подошла к решетке, чтобы поздороваться с Андреем, так охранники бросились на меня, как коршуны, аж толкать сразу стали. Перемигиваешься с Андреем — а у них такой вид, словно это преступление. Но мы все равно улыбались друг другу.

Андрей в СИЗО без газет не может. Он в письме написал, что «с ними как будто более свободный». В камере в телевизоре — Первый, второй, MTV. Адвокат нам передает его слова: «Нужно мне устроить реабилитацию после MTV». Потом…

Все спрашивают: вы, наверное, жалеете, что пошли туда? Единственное, о чем я жалею, — что мы вовремя не ушли.

Михаил Косенко, 37 лет, безработный. Задержан 8 июня, арест продлен до 6 марта.

На фотографии: сестра Михаила Ксения и его племянник Георгий в комнате Михаила

Ксения, сестра :

— Миша — мой самый родной человек, и вдруг — бац! — и его нет. И приходится бегать то в тюрьму, то в Следственный комитет. Но это заботы о родном человеке, они не в тягость.

Ночью восьмого июля пришли с обыском восемь человек. Миша аккуратный, только об одном просил: не устраивайте беспорядок. Когда его арестовали, я думала — ну это на день, на два, маме пока рассказывать не буду. Несколько лет назад она купила домик в Тульской области, переехала от нас. Но получилось по-дурацки — утром она услышала по телевизору: «Арестован Михаил Косенко, 75-го года рождения». Сразу мне звонит. Я же не скажу, что это не наш.

На день рождения Миши мама приехала и сказала: сама хочу собрать ему передачку. Ребята из «Комитета 6 мая» нашли волонтера, который отвез маму, купил продукты, дотащил все. Мама даже аккаунт в «Твиттере» завела, представляете? И я тоже. Мне там парень один пишет: «Ну что, удалось разобраться со счетом? Сейчас я денег положу». Меня во всей этой печальной истории удивило, что так много людей, которые готовы помочь. Родственники нас поддерживают, но те, кто работает в госструктуре, открыто не могут. Миша мне дал несколько телефонов своих знакомых: попроси, пусть мне напишут. Уже несколько месяцев им звоню — глухая стена, не желают даже говорить.

«Чувствую себя лучше, занимаюсь аутотренингом. Сокамерники у меня хорошие люди. Мне незнакомые люди приносят передачи, это меня поддерживает», — это он нам летом написал. Теперь его перевели в больницу при Бутырке, обстановка там давит, он любую перемену остро воспринимает. Из-за перевода дела в особый порядок расстроился. Он боится, что его будут выделять. После выпуска из школы Миша пришел к нам и говорит: хочу в армию, как все. Мы давай его отговаривать! А он собрал чемодан, пошел в военкомат… Ему прочили поступление на исторический в МГУ — а попал в пограничные войска под Выборгом. Оказалось, там очень серьезные неуставные отношения, он несколько раз лежал в больнице, теперь у него инвалидность второй группы. Из-за нее его дело будут рассматривать в особом порядке, он боится, что его станут считать сумасшедшим. Миша постоянно повторяет: я осознаю, что у меня есть проблемы, но не хочу выделяться, хочу быть как все. Считает: раз уж все попали, то они в общем-то команда, хоть и не знакомы.

Адвокатов я спрашиваю: вы хоть расскажите, что будет дальше. Они говорят: у нас прения месяца через два только начнутся, готовься, это долгая песня. Надеюсь, в суде установят истину, а не просто вынесут приговор. Но что-то пока не похоже.

Весной я ему сказала: Миш, давай устроим ремонт в твоей комнате? Да не волнуйся, мы сделаем все сами, чтобы было чистенько, красивенько. А он оттягивал: «Давай попозже, может, летом…»

Вот летом без него и начали… Вытащили книги из шкафов, кошку, которую Миша подобрал на улице, отвезли к маме, а то она сильно тосковать начала, кричала… Отремонтируем все — и Миша вернется в новый мир.

Степан Зимин, 20 лет, студент РГГУ. Задержан 8 июня, арест продлен до 6 марта

На фотографии: девушка Степана Зимина Саша в танцевальном зале, где они познакомились и проводили много времени вместе

—Я пришла сюда, в зал школы «Танцкласс», впервые с тех пор, как Степу задержали. На этих матах мы любили лежать и смотреть на другие пары. Мы вместе танцевали с конца января, но знакомы уже года два. Эта школа, кстати, очень помогла Степе — сделала ему характеристику для суда от Федерации танцев.

Когда Степу задержали, у меня случайно оказались ключи от его квартиры. Я не стала туда подниматься, испугалась. Я до этого никогда не имела дела с полицией; «следователь», «арест», «Лубянка», «политика» — у меня в лексиконе и слов-то таких не было. И вот я сидела в машине, а адвокат и Сережа Власов из «Росузника» эвакуировали Степиного кота и искали черепашку. Ее, кстати, так и не нашли, а кот до сих пор живет у Власова.

Когда Степу арестовали, вся моя жизнь сконцентрировалась на нем. Все навалилось в один день. Мы поняли, что у Степы ипотека, довольно большие ежемесячные выплаты. За две-три недели мы собрали около 170 тысяч, покрыли долги по квартире. Потом его брат Антон взял ипотеку на себя…

Больше всего меня поразила реакция людей. Открыли «Яндекс.Кошелек», деньги приходили из Питера, из Волгограда, со всей России, знакомые из-из границы присылали. Приходили в залы, где мы танцами занимались, давали конверты — тут 50 тысяч, тут 30. Никто не просил ничего взамен. Это сильно поддерживало. Даже нет, не то слово. Мурашки были по коже.

Я даже тогда не успевала толком осознать, что мой молодой человек за решеткой. Теперь-то уже не так страшно. Я понимаю, что в человеке есть стержень и он со всем может справиться, если в себя поверит.

У нас со Степой было три свидания в СИЗО. Кроме меня приходить было некому, мамы у Степы нет. До ареста я не знала, что она у него умерла. Он до сих пор не смирился с этим: всем говорил, что она улетела в Марокко. Помню, я еще спрашивала его — в какой город? Если бы я тогда только могла представить, о чем я спрашиваю. Я не могла поверить, что Степа, которого я знаю, пережил столько. По нему нельзя было сказать этого… Прости, я не планировала плакать.

Первый суд — до 7 августа арест продлили. Что? Как? У нас же были такие планы на лето, мы собирались со Степой в Волгоград, откуда он родом, отдохнуть в палатках, познакомиться с его отцом, с которым он не виделся довольно много лет.

Адвокат же говорит: записывай, что нужно для передачек. Для чего? Что это? Я тогда не понимала.

Первое свидание нам дали в начале сентября. Мне многие говорили, что свидания проходят очень эмоционально, люди не выдерживают. Оказалось, что это просто унизительно. Комната для свиданий — узкий коридор, слева небольшие кабинки, в них по стулу. Напротив — стекло и решетка, за ними коробка, где сидит Степа. Таких кабинок штук восемь. Мы не могли друг друга даже рассмотреть в полный рост. Разговор был сумбурный. Он спрашивает: как дела? Как дела, блин! Ну как у меня дела могут быть, Степа?!

Зато понимаешь, что нет смысла что-то привирать, недоговаривать. Приходит осознание: а что если это последний раз, когда ты его видишь. А вдруг?

Держим трубки, я свою руку к решетке прикладываю, и он свою, как в «Титанике». И сами понимаем, что это романтично и драматично. А на втором свидании мы даже смеялись.

Какие-то потребности из него клещами нужно было вытаскивать. Только через 20 дополнительных вопросов я узнала, что он в камере на кровати не помещается — половина Степы свисает, тело затекает, спать он не может. «Но это нормально, Саш, это мелочи. Что у вас происходит?»

Еще рассказывал, что все, кто там сидит, попали «в беду». Тюремная привычка статьи называть «бедой». Когда новый человек приходит, его спрашивают — у тебя какая беда?

Его продержали дней десять на Лубянке, в СИЗО он попал уже обросшим, а он всегда бреется. Он особенно благодарил меня за бритвенные станки. Но самая большая потребность — книги. Он прочитывает их за пару часов буквально.

Мы передали ему блокноты, он ведет дневник и записывает туда письма, на которые отвечает. Чтобы помнить, что писал людям. Мне он пишет письма каждый день. Они у меня сейчас все стопочкой лежат.

Пишет, что тюрьма очень сильно ломает характер и волю человека, оказывает на тебя колоссальное влияние. И единственный способ бороться — вспоминать как можно чаще, что было до задержания, и думать, что это еще будет. В тюрьме создается впечатление, что нет никакого движения, все всегда так и будет. Я узнавала потом, что «накрывает» там периодически всех. Взрослые мужики плачут. И Степа плакал. Им страшно. Страшно, что их могут забыть.

Стены в камерах исписаны так, что можно просто брать оттуда цитаты. У меня дух захватывало, когда я их читала.

Когда было последнее продление, Степа знал, что будут продлевать, но не знал, что на четыре месяца. Перед заседанием обычно привозят в какую-то камеру, он написал: «Опять этот подвал, опять эта маленькая камера, там все стены исписаны нашими ребятами с Болотки». Там он и узнал, что продление будет на четыре месяца, прочитав послание на стене: «В зал я поднимался уже без интереса. Только хотел увидеть всех».

Я от политики далека, никогда не ходила ни на какие митинги. И теперь я хочу быть еще дальше от политики. На митинги в поддержку узников мне ходить некогда, я лучше передам продукты или буду звонить следователю, добиваясь свидания. Это то, чем я действительно могу помочь, что в моих силах.

У меня появилась уверенность в людях, которые меня окружают, я поняла, что можно помогать и ничего за это не просить, что все в нашей жизни возвращается. Для нас это невероятный жизненный урок.

Вот смотри, он пишет: «Представляешь, в обычной жизни мы бы никогда не встретились: национал-демократы, анархисты, социалисты, левые, правые — у всех свои убеждения. Когда я встретил ребят и мы перезнакомились, это был мой самый счастливый час здесь».

Я распечатала фотку… Это наша пока единственная общая фотография, Степа тут твистует. Это было на чемпионате России, именно в этом зале. Вместе с письмом через сайт «ФСИН-Письмо» можно отправить фотографию, ее я ему и отправила первой. Она у него тоже висит на стене.

Сейчас я его жду. Мне это нужно. Ему это нужно. Это самые невероятные отношения, которые у меня были, есть и, я надеюсь, будут. Я очень жду того дня, когда мы увидимся с ним, встретимся, обнимемся и уйдем домой. Я не знаю, когда это будет, я просто знаю, что это будет. Полтора месяца встречаться и полгода переписываться — это экстремальный конфетно-букетный период. Он меня в письмах спрашивает, какие у меня любимые цветы.

Когда это все началось, надо мной друзья стебались: «Они были такие романтичные, что над их перепиской плакала вся ФСБ». Мама шутит: «Я всегда знала, что эти танцы до хорошего не доведут». Что она может сказать? «Поддерживай, как можешь. Потом жизнь покажет».

Когда Степа выйдет, то найдет работу. Он хочет быть переводчиком с арабского. У него на всей этой арабской культуре крышу сносит.

Нет, жизнь не перечеркнута, она просто резко сменила направление. Мы можем бок о бок прожить с человеком десятилетия, но так и не узнать о нем столько, сколько я узнала о Степе за эти полгода.

Алексей Полихович, 22 года, студент РГСУ. Задержан 25 июля, арест продлен до 6 марта.

На фото: отец Алексея Полиховича Алексей Анатольевич и мама Татьяна за рабочим местом сына. На полках — модели кораблей, на «Адмирале Ушакове» служил Алексей

Алексей Анатольевич, папа:

— «Свидания я не дам», — мы это от следователя уже пять месяцев слышим. Просто Леша не дает показания, какие нужны. Сына мы видим только на суде, а там переговариваться нельзя. Раньше писали письма по электронке (сервис отправки писем в СИЗО «ФСИН-Письмо». — Е. Ф.). Может, следователь ждет, что мы пойдем унижаться? Не даст свидания — ради бога. Я переживу, сын переживет. Рано или поздно увидимся. Не Ходорковский же, не посадят на пятнадцать лет.

На судебных заседаниях сторона обвинения твердит: должен оставаться под арестом, потому что здоров и у него нет семьи. А бабушка, дедушка, мы — не считаемся? Бабушка теперь без Леши, как без рук. Наши родственники из Оренбурга узнали о задержании и говорят: да отпустят его, за что держать-то? Они не понимают, что это такое, если по политике посадили: чем дальше от Москвы, тем меньше информации.

Лешка спрашивает: «Пап, а кассацию вообще надо подавать?» Понимает, что это бессмысленно. «Ладно, - говорит, - вас хоть по видео посмотрю, и у меня хоть какая-то движуха будет, из камеры выйду». Нас адвокат перед каждым заседанием предупреждает: «Поймите, никаких изменений не будет».

Когда сына из «Медеведя» (СИЗО №5 – Е.Ф.) перевели в Бутырку, нас не предупредили об этом, мы еле нашли его. Даже не объяснили, почему. В Бутырке сложнее: чтобы адвокат смог попасть к Леше, мы ездим с двух ночи записываться в очередь. И следователю без очереди нельзя пройти: у него привилегий нет, ждет, как все. Ему, наверное, надоело так рано приезжать - попросил перевести Лешу в «Матросскую тишину». А у Леши уже 65 книг накопилось, их перевезти будет трудно. У него камера теперь, как однокомнатная квартира. Он сказал адвокату, как только попал в «Медведь»: вы мне книги пришлите, а то в библиотеке одни детективы, я их ненавижу! Мы ему философию, Древний Рим передали. «Новую», «Советский спорт», «Русский репортер» выписали. Правда, теперь переоформить подписку на Бутырку трудно.

В передачах мы носим молочку, мясо, шоколад, чтобы держал себя в тонусе. Ему и другие передают, говорит, Оля какая-то передачу принесла: «Сам ее не знаю, выйду, всем спасибо скажу».

Еще в декабре, когда только начались все эти митинги, я как отец ему говорил: Леш, не смей туда ходить, рано или поздно наступит 37-ой, будут сажать ни за что, «Детей Арбата» почитай. Только он молодой, честный, верит в справедливость – что с этим поделать? Однажды увидел, как на улице менты у гастарбайтеров документы проверяют, а потом сажают в машину и собираются в отделение забирать. Подошел к полицейским, поехал с ними, написал жалобу. Нам даже ответ пришел: «По вашей жалобе проведена проверка, состава преступления не обнаружено».

У Леши в деле написано: «Представляет угрозу для государственной власти». То есть когда на флоте служил, не представлял? В ФСО его после службы пригласили работать – тоже не представлял? А через полгода – бах – и стал представлять!

Леха, конечно, расстроился, когда снова продлили. Думал, может, до Нового года это все закончится, а то поднадоело сидеть.

Денис Луцкевич, 20 лет, студент Государственного университета гуманитарных наук. Задержан 9 июня, арест продлен до 6 марта.

На фотографии: мама Дениса Луцкевича Стелла на турнике, где часто тренировался ее сын

— Денис меня настраивает: «Не переживай, выпустят». А я уже и не знаю, что думать, раньше была уверена - поймут, что ошиблись, не того взяли. Сейчас вижу, что адвоката в суде даже не слушают. Судья делает вид, что листает характеристики, заинтересованно задает вопросы, а выходит зачитывать решение – с каменным лицом, снова продлил арест.

Денис очень сильно переживает за меня, говорит: «Мам, давай отсюда возьмем что-то положительное. Наверное, я должен был пройти через все это. Может, так дано мне свыше. Ты же всегда хотела, чтобы я читал классику, «Мастера и Маргариту» всегда подсовывала». Он мне в письмах перечисляет, какие книги прочитал, пишет, что английский начал учить. Я такая счастливая, что он много читает! Говорит мне: я понял, что нужно только захотеть. Историю России в школе же не изучал подробно, а теперь читает. У него полностью изменилось мировоззрение. Он только говорит: «Если бы я знал, что вы и бабушки так не переживаете, мне было бы легче, а так я чувствую свою вину за то, что вы страдаете».

Я ездила собирать характеристики на Украину и в Молдавию, где он учился. Даже директор его школы плакала, не верила, что это произошло с Денисом. А по дому подписи для характеристики ходила собирать не я, а соседка, мне как-то неудобно было. Когда эта соседка уезжала, она отдавала нам свою маленькую собачку, она спала прямо на груди у Дениса. Никого больше не признавала, именно к Денису бросалась. Когда с обыском пришли, она тоже была у нас. Дениса забрали, я вся в слезах, в шоке, а собачка тащит игрушки – отвлекает меня. Мне как-то легче становилось.

Когда его забрали, маме моей я не рассказывала дней десять, сама сходила с ума. Потом решила: ей 76, лучше пусть она от меня узнает, чем от кого-то еще и получит инфаркт. Сейчас Денис рассказывает, что бабушка ему через «Росузник» электронные письма шлет.

В 17 лет Денис переехал ко мне в Лобню и сказал – пойду в армию, решение обсуждению не подлежит. Его взяли на Балтийский флот в морскую пехоту. Через год пришел в звании младшего сержанта, в 2010-ом 9 мая шел на параде на Красной площади. В тот год они прошли лучше всех, Путин их отметил.

После армии я спрашивала Дениса – это что за шрам? Он не отвечал, говорил, что долгая история. А в СИЗО на одном из свиданий сказал: «Мам, да ты не переживай, здесь лучше, чем в армии!» Дениса давно перевели в восьмиместную камеру, соседи сейчас азербайджанцы, таджики, румын. Русский никто не знает, Денис им помогает заявления писать. Пополам разрезали чайник, перевернули его, сделали подобие сковороды. Суп варят, даже фрикадельки делали. В самом начале, когда сослуживцы только узнали, что Дениса забрали, они поехали прямо в СИЗО. Звонят мне: «Что делать? Нас не пускают!» Видишь, какие наивные, даже мне свидания так просто не дают, ездишь неделю, жалобы пишешь. Я однажды зашла в кабинет писать заявление, а там как разопрашивали омоновца по делу Полиховича. Я спиной сижу, слышу – следователь диктует описание Полиховича, омоновец уточняет: «Как писать – лицо круглое, пухлое?». А следователь: «Пиши «пухлое», хотя сейчас в СИЗО, наверное, уже не пухлое, весь иссох», - и смеется.

Дома мы политику не затрагивали. Разве что как все: матюгнемся и выключим телевизор, потому что этот бред слушать нельзя. А теперь я на митинги хожу, слушаю «Эхо Москвы». Раньше как: живешь и живешь, знаешь, что ничего изменить нельзя и плывешь по течению. А потом затрагивает тебя – и ты сразу видишь всю несправедливость.

Вот его фотография из выпускного альбома стоит на тумбочке, я рядом поставила иконку Анастасии Узорешительницы, покровительницы заключенных. У Дениса в СИЗО был батюшка, предлагал крестики, Денис взял.

Я как-то сидела, представляла себе, что он вышел, представила – соберу всех, кто за Дениса переживал, приглашу в ресторан и скажу, что это самый счастливый день в моей жизни. Сколько было хорошего, но день, когда он выйдет, точно будет самым счастливым.

Владимир Акименков, 25 лет, активист «Левого фронта». Задержан 10 июня, арест продлен до 6 марта.

На фотографии: близкий друг Володи Вася Кузьмин в облюбованном левыми активистами книжном магазине «Фаланстер», где они с Володей часто бывали

— Володя реально видит на десять процентов. Подметает в камере – а мусор не видит. Читать он худо-бедно может, но фактически одним глазом. Уже попросил прописи для незрячих. В больничке тюремной сказали, что он симулянт и не стали нормально осматривать. Им перед продлением ареста нужно было подтвердить, что ухудшений нет.

Мы с Володей знакомы с 2009 года, он из «Другой России» пришел к нам, в «Левый фронт». В партии он был одним из моих ближайших друзей и именно единомышленником. С Удальцовым я во многом не согласен, но с Вовкой у нас схожие взгляды. Володя — главный работник в «Левом фронте», мне его физически подменить сложно, у нас разные функции. Приходится брать на себя контакты с союзниками, которые на нем были, газеты наши партийные вместо него распространять… Дай Бог, чтобы это поскорей закончилось, чтобы он вышел и мог видеть.

Каждую пятницу с лета мы «оккупировали» Следственный комитет, я тогда приковывался к воротам, мы растягивали баннер. У «Матроски» (СИЗО «Матросская Тишина». — Е. Ф.) делали акции, на Красную выходили с растяжкой «Свободу политзэку Акименкову». Собрать залог для него мы готовы, вопрос не в этом. Его принципиально не выпускают. Если бы власть не была такой тупой, жесткой дубиной, может, все было бы иначе.

У нас сейчас радость — освободился наш активист Гриша Торбеев, он был в колонии-поселении. Но с ним было проще, ему мама помогала. А Володю мы тянем на своих плечах. У него есть мама и брат. Но с мамой у них сложные отношения, она не одобряет его политическую деятельность. На прошлом процессе — тогда Володю судили за участие в запрещенной НБП — мама была свидетелем обвинения, по ее словам, с благими побуждениями — немножко его накажут, образумится. Вова иногда меня спрашивает, как мама и брат, а что я скажу? Они не общаются с нами.

Я теперь круглосуточно держу телефон включенным — жду звонка адвоката. В магазин еду — покупаю «дачку» для него. Вова человек аскетичный, особых запросов у него нет, хотя иногда просит сладкое или мясо, не свинину, чтобы угостить сокамерников-мусульман. А так у него в основном информационный голод.

На митинги я хожу не просто так, а с коробкой — собирать деньги. Люди помогают. Теперь хождение на митинг — это не постоять с плакатами, покричать «мы придем еще» и разойтись. Нет, случилось 6 мая, и теперь оно висит на каждом, кто там был.

Николай Кавказский, 26 лет, юрист «Комитета за гражданские права». Задержан 25 июля, арест продлен до 6 марта.

На фотографии: мама Николая Кавказского, Наталья, в комнате сына

— Я вас сейчас блюдами ведической кухни угощу, покажу, какую еду любит Коля. Он же вегетарианец. Хотя теперь даже готовить не хочется – не для кого. Ему не только еда эта нравилась, но и сама Индия – мы были там дважды, планировали еще поехать. Но когда теперь?

Мне до обыска и задержания приснился пророческий сон. Приснилось, что комната Николая пустая и что его не будет долгое время. Я не могла понять, к чему этот сон. Политикой я не увлекалась, телевизор мы с мужем не смотрим, это как голову в мусоропровод опустить.

Николая задержали, я долгое время не могла с ним поговорить, свиданий даже не давали. Потом, видно, распоряжение какое-то спустили и стали раз в месяц разрешать. Но если не звонить, не напоминать о себе – никто тебе ничего не сделает.

Из СИЗО Коля пишет, что сидит с хорошими людьми, и один его сосед пишет роман. Сейчас он его закончил и просит, чтобы его передали мне, потому что он уезжает на зону.

Их выводят гулять — в такой комнате со стенами и крышей, но с отверстиями, чтобы воздух проходил. Коля пишет, что очень скучает по природе. Он правозащитник и уже написал из СИЗО статью «Что делать с тюрьмами?». Те, кого он поддерживал, — он работал в «Комитете за гражданские права», приходят делать ему передачи, пишут. Никто не отвернулся от Коли. Даже директор школы, где он учился, даже декан его вуза сказали, что готовы пойти его защищать. В храме Кришны мы провели ритуал в поддержку Николая. Видите, я оттуда ожерелья из живых цветами принесла, украсила его портрет. Пока сына нет, я перебралась в его комнату, мне здесь спокойней. Раньше я не участвовала в митингах, но пообещала Николаю, что в поддержку политзаключенных выходить буду.

Артем Савелов, 33 года. Задержан 10 июня, арест продлен до 6 марта.

На фото: отец Артема Савелова Виктор Иванович в комнате сына на фоне цветка, который вырастил Артем

В начале мая я обычно уезжаю в деревню, выращиваю овощи, в этом году хотел гусями заняться. Шестого мая Артема задержали впервые, а десятого июня за ним уже пришли ближе к ночи. Я был в деревне. Мой старший сын, Андрей, позвонил: «Батек, что-то с Артемкой случилось».

Я сорвался в Москву. Пять раз ко мне приезжали разные бригады полицейских, составляли протокол, а я так и не знал, где мой сын. Дома все было перевернуто. Ночью позвонил неизвестный полицейский, сказал, что Артем на Петровке. Как ни странно, я испытал облегчение, узнав, что его не украли, что он нашелся. К 9 утра примчался, там встретил семьи четырех задержанных по «болотному».

На избрании меры пресечения объявили, что Артем вел «антиправительственную агитацию». А он заикается с 13 лет! Я сам заикался в детстве, это прошло только в 26 лет. Мы с ним дома даже спорили в соотношении 70% на 30%: я что-то говорю, он хочет привести контраргумент, а вижу, что не может. Я спрашивал: «Ты так думаешь?» Он соглашался или нет.

Я внешне хоть и крепкий, но мне 66 лет, жизнь меня потрепала, сердце болит. А теперь приходится три-четыре часа тратить, когда передачи приносишь в СИЗО, надо описать все продукты, а у меня руки дрожат. Один-два раза в неделю заказываю через терминал все, что Артем в письме брату Андрею перечислит. Если передачу передаешь — они все потрошат: сигареты, конфеты. Сигареты приходят — бумага отдельно, табак отдельно, надо самокрутку делать. Может, кто-то в сигаретах записки передает?

С самого начала я передал Артему Джека Лондона: «Белое безмолвие» и «Северные рассказы». Мы много путешествовали — на байдарках, пешком, на острове Русский дважды были. Я когда был инженером, ездил технику ремонтировать: и на Новую Землю, и на Дальний Восток. Артемку с собой брал. Больше нам книги передать не разрешили, теперь что есть в библиотеке — читает все. А Джек Лондон всегда при нем — он его чуть ли не под расписку дает почитать сокамерникам.

Домой я теперь возвращаюсь в седьмом часу — то после собраний «Комитета 6 мая», то после передачки в СИЗО, и начинаю готовить. Надо тебя требухой накормить. Суп-то я не предлагаю, спецом по супам был Артемка. Мы с ним четко разделили обязанности… Ну как четко, как мужики! Я занимался вторыми блюдами — картошка (хотя и ее он чистил, а я без него палец порезал), мясо пожарить, каши, рыба, то-се. А он первое. Теперь поговорить не с кем — перенес на кухню приемник. Мне вообще нравится музыка на «Ретро-FM», но слушаю «Эхо», «Свободу», «Бизнес-ФМ». Новости я узнаю с опозданием — компьютер Артема изъяли и не вернули.

Артем очень любит рыбок и цветы, занимался ими сам, так что мне теперь тяжело приучиться. Я поливаю цветы водой из аквариума, а сегодня нечаянно рыбку зачерпнул и с ней чуть не вылил воду. Когда Артем и Андрейка были маленькими, они посадили лимонные семечки, выросли два деревца. Теперь им лет по тридцать, стоят на подоконнике в маминой комнате. Артем их всегда подстригал сам, я за них очень болею, но сам не стригу, думаю – он придет, пусть сам и сделает, как надо.

У нас было всего три свидания, поэтому приходится переписываться. Пишет: те, кто только вошел, кажутся крутыми себе, а когда посидят две-три недели, уже начинают понимать, что они — обычные. Крутых там нет, по крайней мере, таких он не встречал. Когда надо в письме улыбнуться, Артемка рисует кружочек – такую мордочку с улыбкой, это значит «улыбайся, смейся!». Подписывается – «Тема», так я его называю всегда. Артемке много пишут писем в СИЗО. Незнакомые люди пишут: выходи быстрей, мы поедем куда-нибудь, встретимся, Новый год отметим – молодежные закрутасы. На митингах ко мне подходят люди и говорят, что они переписываются.

На митингах я выступаю, потому что за сына и 11 остальных нужно бороться. Наша задача — чтобы ребят отпустили, наказывать их не за что. Надо биться.

Два года назад умерла наша мама, ровно в Новый год: в полночь и четыре минуты. Дома я один теперь — это сложно и скучно, ложишься спать и нехорошо себя чувствуешь, когда один.

Леонид Ковязин, 26 лет. Задержан 5 сентября, арест продлен до 6 марта.

На фото: брат Леонида Василий в «Театре.doc», где Леня участвовал в спектакле

Свидания нам дают раз в месяц. Сначала я ездил из Кирова, это 13 часов на поезде. Когда Леню забрали, я как раз менял работу, и пришлось выбирать что-то в Москве и переезжать, чтобы не мотаться. Сам Леня в мае всего лишь второй раз приехал в Москву. До этого в марте в «Театре.doc» они с творческой мастерской из Кирова показывали спектакль «Война». Теперь спектакль ставят уже в поддержку Леонида. Он же вообще собирался поступать в Школу Марины Разбежкиной, готовился. Все планы рухнули, все.

Маму мы не берем на суды, потому что она очень переживает, да и Леня против. Но на главный суд мы, естественно, поедем все.

Я считаю его политзаключенным, конечно. Не за туалеты же его посадили. Сейчас я по-прежнему не вижу больших перспектив протестного движения, но на митинг теперь не выйти просто нельзя.

Сергей Кривов, 51 год, менеджер. Задержан 18 октября, арест продлен до 6 марта.

На фотографии: друзья Сергея Кривова в Новопушкинском сквере, где они часто вместе стояли в пикетах

Мария Архипова :

— Сергей очень нас бережет, ничего не просит. Он вообще аскет, нет такого, чтобы он требовал творога или там панталон теплых. Единственное — просил листы, конверты, карандаши автоматические. Просил книги Стругацких, стихи Есенина, Улицкую.

Сергей был активистом «Солидарности», ПАРНАСа, поддерживал буквально все протестные акции — за Олега Шеина, за «акт Магнитского», пикетировал Следственный комитет, защищал Таисию Осипову, узников Болотной. Он мог провести 10 часов в суде, выступая свидетелем у людей, которых не знал, доказывая, что нет состава преступления. Он даже в письмах из СИЗО дает советы, как нам стоять на акциях.

Сергей работал менеджером в ООО «Технологии», коллеги его поддерживают, шлют приветы, но выступать открыто опасаются, они люди, если можно так сказать, более традиционных взглядов.

Жене его сейчас тяжело. Сергей был добытчик и кормилец, а теперь ей надо тянуть на себе двух детей. «Комитет 6 мая» кладет узникам деньги на счет, но жена Сергея, когда узнала про это, сразу внесла в комитет столько же. Это семья щепетильнейшая, скромная и держится очень мужественно.

Чудес мы не ждем. Вот сейчас приехали сюда с вами встречаться — так нам подогнали четыре автозака и наряд полиции. Даже плакат развернуть не дадут. А у нас там не лозунг. Там написано: «Сергей Кривов — честный человек».