— Алексей Петрович, латинское выражение «где хорошо, там и родина», имеющее смысл в человеческом плане, к поэту относится по касательной. Он связан с метрополией языка. И когда русский поэт приезжает в Россию, он приезжает на родину. Как вы находите состояние дел в ней?
— Я эмигрировал в 75-м году и впервые приехал в Россию в 88-м. Тогда, в общем-то, было все узнаваемо. Разве что все было очень потрепанное, и штукатурка обваливалась. Но своя компания, круг интересов — все было то же, что и прежде. Но в какой-то момент все стало так резко меняться, что я почувствовал, как страна стала из-под меня «уезжать». Теперь для меня очевидно: с одной стороны, это моя страна, мой язык, с другой стороны, большая часть моей жизни прошла за рубежом, в основном в Штатах. При этом США — страна для меня прозрачная, я смотрю на людей и вижу их биографический и социальный скелет, понимаю, кто они. И отчасти через этот персональный пласт я понимаю, как устроена страна. А в России все это исчезло. У меня есть друзья, и с ними все ясно. Но когда я гляжу на людей моложе себя, мне непонятно, как складывалась их жизнь, как они вырастали, как ходят на работу, ухаживают за девушками. Такие вещи для меня теперь скрыты. Это не мешает мне в творчестве, потому что я либо пишу о метафизике, либо черпаю биографический материал из собственного прошлого.
— Однако в том, что вы поэт надмирный и нездешний, вас не заподозришь. Вы регулярно публикуете свою эссеистику, в том числе и на политические темы. Какой вам видится ситуация?
— Если говорить о тех, кто находится у власти, то у этих людей сильно искаженная и суженная картина мира. Они сидят на трубе, но понимают, что им надо делать вид, что они управляют страной. Для того чтобы им изобрести политику, у них сегодня нет стратегов. Отсюда все эти идеи про союз с Китаем против США, дружба с деспотами — так проще обозначиться на карте стране без реального правительства и политики. И если при Ельцине страна шла на союз с Западом (при этом на Запад многие смотрели как на тумбочку, где лежат деньги, но во власти были люди, которые по-своему пеклись о стране), то теперь пришли те, кто говорит о какой-то национальной идее, и при этом обслуживает исключительно свои финансовые интересы. Но им надо как-то разговаривать с народом, и вот они, порывшись, извлекли «русскую идею», в лучшем случае Шеллинг с Киреевскими, в худшем — Ильин какой-нибудь.
— То есть не только политический режим, но и сама «русская цивилизация» в глубоком упадке?
— Она находится на грани краха. И мне говорить об этом больно. Сокращается страна, сокращается население. Не то чтобы я хотел, чтоб она завоевывала новые просторы. Их надо завоевывать в экономике, в культуре. Не нужно никакой национальной идеи. В Америке идея проста — работай, и у тебя все будет. А у России, помимо этой идеи фикс под названием «духовность», совершенно ложное самовосприятие. У среднего человека восприятие своей страны диаметрально противоположное тому, как видит Россию весь мир. С точки зрения всего мира Россия отличается агрессивностью, ксенофобией, неспособностью развить свою экономику, неспособностью к самоуправлению и т.д. А русский человек полагает себя добрым, широким, радушным, и главное, духовным… Что действительно было в России — это культура, главным образом ее великая литература. Но те, кто борется за духовность, они об этих вещах просто не имеют представления. Обрекая себя на русскую духовность, человек оставляет нераспаханными большие участки мозга и совести.
— В России были режимы разной степени жестокости, но, по сути, власть всегда была патерналистской. А касательно ее механизмов — не цивильной, основанной на писаных законах, а милитаристской, действующей по приказу. Не находите, что таковы и есть представления о власти в народе?
— В принципе понятно, как эта модель сформировалась. Огромная сухопутная держава, которая все время завоевывала новые рубежи, пыталась найти какой-то выход. Апофеозом был Петр I, который сделал Россию одним из ведущих игроков в Европе. Понятно, что на костях, но у нас обычно так все делается.
— Он ведь и талантливых людей привлек во власть…
— И он закрутил пружину, которая худо-бедно двигала страну вплоть до революции. А Мировая война и самодержавие государство доконали. Сейчас мне тяжело дается разговор даже с либералами о той цивилизации, ведь в Европе, что немногие понимают, ту Россию видели как оплот деспотизма. То есть культура России была частью европейской культуры, а все остальное нет. И английские парламентарии в 14-м году заявили протест по поводу военного союза Великобритании с «этими варварами»…
Все цивилизованные народы отдают отчет, с чем они имеют дело в собственной истории. Одна Россия — страна без рефлексии.
— Так, может, власть и есть замена этой рефлексии.
— Боюсь, все гораздо циничней. Вся эта идея про Россию, которая встает с колен, — она существует навынос. Путин собирает своих ряженых под камеры, они сидят минут пять, изображая политику. А потом выгоняет посторонних и переходит к своим делам.
— В последние годы в ваших стихах все меньше личных обстоятельств. Вас больше интересуют универсалии?
— Все-таки личные обстоятельства есть. Вообще я очень люблю деталировку в стихах. И меня раздражает, когда встречаю вирши сплошь из общих мест. Но, конечно, две главные для меня темы, как это ни плоско звучит, — любовь и смерть. С течением времени одна отходит на задний план, а другая приближается. Из этих двух именно любовь всегда конкретна, а смерть ко всем приходит одна и та же. И когда я пишу о смерти или о Боге, в которого не верю, то поневоле впадаю в абстрактные суждения, у меня в стихах мелькают даже инструменты из аналитической философии, которую в России не очень знают. Но на самом деле я люблю конкретное в стихах, хотя есть определенный предел, после которого стихи деталями не набьешь. Приходится изыскивать другие приемы. Вообще я сейчас гораздо больше интересуюсь композицией. Прежде чем писать, я пытаюсь продумать ходы, которых у меня еще не было. А то ведь получится, что ты всю жизнь поешь одну и ту же песню. Так, собственно, и выходит у многих поэтов.
— Наш вклад в мировую цивилизацию — по преимуществу литература. На ваш взгляд — мы еще в центре или уже на периферии?
— У меня есть излюбленный образ. Был такой фантаст Дэниел Киз, и у него есть роман «Цветы для Элджернона». Главный герой — умственно отсталый уборщик, и ему ученые прописывают процедуру, после которой его IQ стремительно растет. Он видит, каким был глупым, он начинает решать в уме невероятные задачи. И в какой-то момент понимает, что его гениальность — это временно, это уже проходит. Автор, правда, ошибся, он изобразил этот закат рефлексии кротким, тогда как в действительности пациенту положено впасть в агрессивный кретинизм. Укол гениальности России сделал Петр I, и пик этого состояния — ее литература. Было искусство, была наука не хуже, чем у других, только с рефлексией всегда было плохо за пределами литературы, философией считается глубокомысленное ковыряние в носу. Но великая литература искупила многое. И это до сих пор ценят на Западе, потому что это великая школа человеческого созревания. Будет печально, если Россия останется лишь уроком человечеству, синусоидой с единственным взлетом.
Беседовал Григорий ПЕТУХОВ
