СюжетыКультура

Ах, братцы! Как я был доволен!

«Евгений Онегин» Римаса Туминаса в Театре Вахтангова

Этот материал вышел в номере № 17 от 15 февраля 2013
Читать
«Евгений Онегин» Римаса Туминаса в Театре Вахтангова
Изображение

Пространство сцены затягивает не сразу, исподволь: как зимний пейзаж средней полосы. Темно. Задник — огромное зеркало, в котором отражаются белые закулисные фасады. Снег идет. Балетный станок вдоль задника отражается в черной зеркальной воде парапетом: набережная Невы, а уж на том берегу — поле у Черной речки. Онегин — Сергей Маковецкий — сидит в потрепанном усадебном кресле (старозаветным корытцем, красного дерева).

И музыка. «Старинная французская песенка» Чайковского идет эпиграфом. Гневная, смятенная, скрипичная и электронная партитура Фаустаса Латенаса к спектаклю повторяет и множит ее мотив, усложняет лихим опытом «послепушкинских» времен.

Но в основе мелодии — тот же старый фортепьянный бисер, на котором все мы росли. И есть особая прелесть в том, что весь зал знает текст наизусть. Ну хоть по идее. Няня (и Танцмейстер!) — Людмила Максакова. «Сон Татьяны» читает Юлия Борисова.

«Онегина» Туминаса и сценографа Адомаса Яцовскиса надо бы пересказывать по мизансценам. Летят по саду Ольга и Ленский (Мария Волкова и Василий Симонов) — высокие, кудрявые, сияющие юностью, окутанные песенкой «В лунном сиянии снег серебрится…». У Ольги на груди всегда висит детский аккордеон: в сцене бала у Лариных Онегин будет перебирать его лады… И каким воплем прозвучит эта «Троечка» в последний раз, когда Ольга пойдет под венец с уланом. Вот «Татьяны именины»: смешные, круглощекие, в белых валенках под платьями фасона «директория» — девицы начинают петь цыганщину, романсы, дуэты из «Пиковой дамы», «Хас-Булата». А долговязый юноша-сосед вылетает с соло, в котором «русская» переходит в балет.

…И вдруг видишь — как зреет в этом уездном мире, в захолустных Воткинсках и Ясных Полянах будущее: «Очарованный странник», «Гроза», «Живой труп», «Щелкунчик», «Петрушка».

Гремит приговор Онегина-Маковецкого: «Любите самого себя!» На белой ампирной скамье корчится раздавленная Татьяна (Ольга Лерман). И скрючено у ее ног состраданием хрупкое, с вздыбленными рыжими космами, с мандолиной на груди существо без речей — малахольный (не мог же он быть в адеквате, право) Домовой сельца Михайловского, гений места всего спектакля.

Черный возок Лариных с тусклыми фонарями занимает полсцены, отражается в зеркале задника, создавая распахнутое пространство зимней дороги. Нелепый Зайчик перебегает ему путь. Половина дворни вываливается из возка под колокольный звон, девки тут же ставят на табурет «закатки» с ягодой и грибками, явно намереваясь поторговать у обочины. И Отставной гусар (Владимир Вдовиченков), сгребая эту бабью толпу за плечи, выдыхает: «Ах, братцы! Как я был доволен, когда церквей и колоколен…» — и, вообразите, далее, до самых хрестоматийных строк, набивших всем оскомину на московских билбордах. Но у Вдовиченкова и эти строки живы.

Вдовиченкову придумана отличная роль. Отставной гусар со щетиной (когда и вполпьяна), похожий более на генерала Чарноту на константинопольском Гран-базаре, чем на подтянутых персонажей Пушкина, читает немалую часть строф «повествователя». Угрюмый, отрывистый, трезвый и точный текст зрелого мужского опыта — воплощение русского здравомыслия. И все звучит так органично, так далеко от программного ямба, будто не Пыхтин следит за Татьяной — а «афганец» в камуфляже говорит за полночь со студенткой в дымном плацкарте Керчь — Вологда.

А бессловесная сцена знакомства на балу, в которой Татьяна ест малиновое варенье деревянной ложкой из банки… и, подумав, предлагает вторую ложку седому вельможе во фраке! Что-то такое есть в Генерале, что он принимает ложку без слов… с пониманием дела запускает ее в варенье.

Смыслы не перескажешь. От ближнего: «Привычка свыше нам дана: Замена счастию она» — до зрелой пушкинской простоты — до варенья Левина и Китти — до семейной философии Розанова.

Этот «Онегин» вообще — партитура национальных архетипов. Театр перебирает их, как клавиши. Снег, шинели, дальний огонь, гармошка, солдатские штыки, монашеский клобук Няни, тело Ленского, навзничь лежащее на санях, белые фасады, дрожащие в темной воде, чучело медведя, с которым вальсирует Татьяна-княгиня в финале. И почти двухсотлетний ныне диагноз «Теперь у нас дороги плохи. Мосты забытые гниют…» (уж конечно — под обвальный хохот партера). Мрак, мосток, медведь, метель… Есть сцены лучше и хуже. Фальши — ни грамма.

То, что «Онегин» Туминаса и «Идеальный муж» Богомолова вышли на одной неделе, — не странно. Они-то не противоречат друг другу. Наоборот. Мы давно живем в реальности, где от ощущения страны осталась реплика «Воруют!» (уже безо всяких апелляций к Карамзину) — и липкая, лютая, бесстыжая фальшь попиленных юбилеев и патриотических речей казнокрадов.

Богомолов ставит реальности диагноз. Туминас напоминает изрядно подзабытое: кроме «Воруют!» и выросшей в шесть раз зоны вылета «Шереметьево» есть что-то еще. Вот оно…

Беседу с Римасом Туминасом читайте в ближайших номерах «Новой»

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow