Исполняется сто пятнадцать лет завещанию Павла Михайловича Третьякова. Дата некруглая, но дающая простор для размышлений о духе и букве этого документа, одного из самых замечательных в истории русской культуры. Последняя воля, неподдельный образчик мышления богатого человека рубежа ХIХ–ХХ веков дает пример состоятельным потомкам; иные из них на этом фоне выглядят, мягко говоря, жалковато.

История завещания — детектив столетней выдержки в стиле Акунина. Хоть коренное московское купечество, имевшее за плечами несколько поколений торговых людей, имело крепкие традиции (принято было благотворительствовать, строить церкви и приюты, поддерживать дарования), но даже и на этом фоне завещание Третьякова беспрецедентно гуманитарно.

Кому и на что оставлял деньги Павел Михайлович? Училищу глухонемых, вдовам и сиротам русских художников, богадельням, студентам Московского университета, консерватории, коммерческих училищ, на строительство приюта для слабоумных, служащим собственной фирмы. Он хотел помочь огромному числу людей, и никого не забыл. Но главное — завещал огромные средства своей галерее, при жизни переданной в дар городу Москве. О ней он поручал позаботиться… Московской городской думе. Именно ей (представьте такое сегодня!) он завещал 100 тысяч рублей «для употребления процентов на ремонт галереи» и еще 125 тысяч — «на приобретение с процентов от этой суммы новых художественных произведений». Галерее оставлялся еще дом в Лаврушинском переулке.

Казалось, завещание продумано до последней детали, предусмотрено всё. У Павла Михайловича было четыре замужние дочери; один его сын, Иван, умер от скарлатины в десять лет, а другому, Михаилу, был посвящен один из пунктов завещания: «…Сыну моему двести тысяч рублей в пожизненное пользование процентами с этой суммы… По смерти его капитал должен перейти в собственность города Москвы для учреждения и содержания приюта для слабоумных». Тут семейная драма и тайна: единственный наследник был, как говорили в позапрошлом веке, скорбный умом, жил отдельно, со своим штатом слуг, но официально признан недееспособным не был…

Завещание не просто последняя воля — им Третьяков прокладывал дорогу в будущее: если не сыновья, то поступки должны были сохранить имя семьи. Жизнь тогда казалась прочной, товарищество надежным, Московская дума — институтом абсолютного доверия. Павел Михайлович составлял завещание дома; его здравый рассудок и трезвую память гарантировали три свидетеля. Тут-то и была допущена роковая ошибка. Как только документ получили юристы, они сразу ее увидели.

«С такой ошибкой завещание, — вспоминает племянница Третьякова Евдокия Дмитриева, — не только нельзя было утвердить, но оно должно было быть признано недействительным». Так и произошло. Московский окружной суд 15 марта 1899 года окончательно и бесповоротно отказал в утверждении последней воли Павла Третьякова.

Дело в том, что удостоверять ум и память составителя завещания имеет право только тот, кто в завещании абсолютно не заинтересован. А Третьяков был человеком передовым, дело строил на прогрессивных экономических основаниях, своих служащих фактически делал совладельцами фирмы: «Капитал, какой окажется в фирме нашего торгового дома… предоставляю в пользу служащих, как в магазине, так и в конторе торгового дома»… Среди троих подписавших бумагу был московский мещанин Роман Васильев-Кормилицын, старинный служащий фирмы. Получалось, что завещание подписано заинтересованным лицом. По закону почти все состояние Третьяковых получал больной Михаил.

За развитием ситуации, затаив дух, следила вся Москва. «Все было поднято на ноги! Где только не искали… с кем только не советовались — везде был один ответ: ошибка непоправима! Она мешает исполнить волю Павла Михайловича. Все, что по его желанию было оставлено на содержание и увеличение Галереи, не будет ею получено». И тогда душеприказчики — доктор Боткин, московский купец Сапожников, а также известный общественный деятель Рукавишников, предприниматель и благотворитель, бывший московским городским головой, — решили прибегнуть к последнему средству. Подать прошение «на высочайшее имя».

Были употреблены все связи, к ходатайству приложены письма наследниц-дочерей, проведена медицинская экспертиза-освидетельствование главного наследника. Усилия предприняты чрезвычайные. Московский генерал-губернатор писал управляющему канцелярией, глава канцелярии писал министру юстиции и пр. Наконец, день приема у Николая II был назначен. Рукавишников отправился в Петербург: «Отец горячо доказывал, что дело особое, редкостное, нигде в мире нет равного Третьяковской галерее. Чтоб один человек посвятил всю свою жизнь на такое благородное возвышенное дело — собирание великолепных картин, не жалея средств; все свои знания, всю любовь вложил в свою галерею. Напомнил, что галерея уже принесена в дар городу Москве. А сейчас ей оставляется целый капитал на содержание и дальнейшее процветание. Он смело заявлял, что лишить ее этого невозможно, а не исполнить волю Павла Михайловича тем более! Николай слушал со вниманием…» — вспоминает дочь Рукавишникова, Евдокия Дмитриева.

Оказалось, Николай бывал в Третьяковке еще наследником, вместе с отцом; будущий царь запомнил тот день и Павла Михайловича Третьякова. «Дело восторжествовало!» Государь император высочайше повелел «не считать препятствием допущенное нарушение…».

Победу одержала не только монаршая воля, но нестяжательность и благородство завещателя*.

Надо ли говорить, что очень скоро, после революции, все пойдет прахом — приюты, стипендии, богадельни. Останется только галерея.

Один из главных пунктов завещания — бесплатный вход — нарушит история. Третьяковку национализируют, капиталы, процентов от которых, надеялся Третьяков, хватит надолго, отнимут. Советская власть, несмотря на все декларации о просвещении рабочих и крестьян, наплюет на последнюю волю Третьякова и установит входную плату. Государственная Третьяковская галерея станет во много раз больше, распространится на несколько зданий и районов столицы, жить станет по правилам всех российских музеев на средства государственного бюджета.

Советская власть рухнет, плата останется. В сегодняшней России, не унаследовавшей ни духа милости к падшим, ни социальной ответственности завещания Третьякова, бесплатный музей по-прежнему кажется нонсенсом.

К тому же принято считать — в годы, когда галерея была бесплатной, сильно участились кражи: залы привлекали не только ценителей искусства, но и бомжей (ценителей тепла).

Между тем Москва — мировой чемпион по количеству богатых людей, в ней живущих. «Новая газета» предлагает наконец осознать уроки Павла Третьякова. Исполнить тот пункт завещания, который открывает бесплатный вход в историческое здание в Лаврушинском переулке. Мы объявляем конкурс на замещение вакантной должности «принца»; будем портретировать возможных претендентов.

Александр ЧЕРНЫЙ

* Использованы материалы заведующей отделом рукописей ГТГ Елены Теркель