Они могут показаться почти одержимыми. Но нет — абсолютно нормальные. Просто хотят перемен. Например, таких: Москва избавляется от всего, что есть в ней сталинского, мрачного, зловещего, тюремного, и превращается в помнящий, преодолевающий собственные травмы, позитивно-умный, победительный, отчетливо-радостный город. И они на это осознанно работают — создают устройство хранения деятельной памяти.
Наш читатель Юрий Никольский написал о переименовании Волгограда в Сталинград: «Я не возражаю против возвращения названия. Но тогда пусть на набережной Волги стоят длиннющие каменные стены, на которых выбиты имена всех лишенных нормальной человеческой жизни».
Включили воображение?
Правда, набережной одного города тут явно не обойтись, полстраны можно от земли до неба обмотать этими стенами-списками.
Есть вещи, где грамматика протестует. Можно сказать: «Сталин погубил много людей». И нельзя: «Сталин погубил много людей, но построил социализм и выиграл войну».
Сталин погубил много людей. Обрыв. Конец связи. Жирная точка. И никогда и никому никаких запятых и «но». Запретить — законодательно.
Всё связано со всем. И не будет никакой десталинизации Москвы, если хоть на шесть дней в году, хоть на секунду официально — на государственном уровне — Волгоград превратится в Сталинград. «Плюрализм в одной голове — это уже шизофрения», — говорил Наум Коржавин.
Однако продолжу рассказ о Музее ГУЛАГа. На сей раз — о том, что делать и что будет. О поиске новых точек для старта. То есть: о работе на вырост.
# Расстрельный дом
Как-то я спросила директора Музея ГУЛАГа Романа Романова, какая у него самая сильная мечта. И он ответил: «Сделать расстрельный дом музеем».
Этот дом построили в семнадцатом веке. Его владельцем был князь Иван Хованский. В восемнадцатом веке здесь открылась книжная лавка. В девятнадцатом сюда, на философский кружок к Станкевичу, ходили Белинский, Кольцов, Аксаков, Тургенев. А в двадцатом веке дом стал расстрельным.
Все произошло очень просто: на Никольскую, 23, переехала Военная коллегия Верховного суда СССР.
Расстреливали в подвалах дома. Говорят, кровь из этих подвалов выкачивали насосами, и еще в девяностых годах там видели следы от пуль.
Только с 1 октября 1936 года по 30 ноября 1938-го в этом доме приговорили к расстрелу 31 тысячу 456 человек (к лишению свободы еще 6857).
В ведении Военной коллегии были все этапы: от следствия до расстрела. Без адвокатов и свидетелей. На всё про всё 15 минут. Никаких обжалований или помилований. Сутки — на исполнение приговора.
На Никольской, 23, к смерти приговорили Бабеля, Пильняка, Мейерхольда, Тухачевского, Бухарина, Зиновьева, Каменева, Рыкова… И еще двадцать пять наркомов, и еще сто самых известных профессоров, и еще три сотни директоров ведущих предприятий…
Военная коллегия была всего лишь исполнителем решений НКВД. Приговоры подписывал лично Сталин и члены Политбюро. Известно 383 таких списка.
На бланке Военной коллегии комендант писал направления в крематорий «на сожжение тел расстрелянных». Трупы складывали в патронные ящики и на крытых машинах отправляли в крематорий Донского монастыря.
В пятидесятых годах прошлого века Военная коллегия передала этот дом Московскому городскому военкомату, который располагался здесь до середины двухтысячных. А потом одна дочерняя структура Банка Москвы, оказавшись владелицей расстрельного дома, решила его снести и построить на этом месте развлекательный комплекс. Расстрельные подвалы собирались отдать под подземную парковку. Тогда общественности удалось отстоять этот дом.
2008 год: «Новая газета» публикует открытое письмо президенту ОАО «Банк Москвы» Андрею Бородину — инициативная группа бизнесменов и депутатов предлагает «компенсировать убытки от создания музея». Начинается переговорный процесс и находится компромисс: Банк Москвы передает под музей два огромных расстрельных подвала. Эта самая страшная часть дома никак не изменилась с тридцатых годов прошлого века.
Но Андрея Бородина обвинили в хищениях и объявили в розыск, Банк Москвы стал частью Банка ВТБ, а нового владельца расстрельного дома никак не удавалось обнаружить.
10 декабря прошлого года «Новая газета» объявила поиск пожелавшего остаться неизвестным хозяина дома. С трудом, но владелец нашелся. И опять — сложные переговоры, которые происходят вот прямо сейчас, чуть ли не в эти минуты… Но все — тьфу! тьфу! тьфу! — должно разрешиться и расстрельный дом в самом ближайшем будущем музеефицируется.
Департамент культуры города Москвы, Музей ГУЛАГа, общество «Мемориал», «Новая газета», движение «Архнадзор», Комиссия Общественной палаты по культуре и сохранению историко-культурного наследия, объединившись, делают все, чтобы расстрельный дом стал частью — может быть, даже самой главной — большого Музея, посвященного истории политических репрессий СССР. И — частью единой музейно-мемориальной инфраструктуры города Москвы. Созданием этой единой
музейно-мемориальной сети «Увековечение памяти жертв сталинских репрессий» и занят сегодня Музей ГУЛАГа.
А расстрельный я намеренно не взяла в кавычки. Какая уж тут условность и образность — 31 456 смертных приговоров, объявленных и исполненных в двух подвалах одного дома!
# Конфликт памяти
Опять господский дом родом из семнадцатого века. И — опять расстрельная история. В двадцатые годы прошлого века эту усадьбу и почти двадцать гектаров земли отдали под дачу сталинскому наркому Ягоде. (Народным комиссарам без господских дач никак не служилось!)
Так вот: по данным, полученным из архивов ФСБ, спецобъект НКВД «Коммунарка» был вторым по величине (после Бутова) местом массовых захоронений. По самым приблизительным подсчетам (простите за эти слова, но точных данных нет), в этой земле покоятся от восьми до четырнадцати тысяч расстрелянных — наркомы и замнаркомы, члены и кандидаты в члены ЦК ВКП(б), известные политики, деятели культуры и искусства, чекисты, дипломаты, разведчики, священники.
В 2000 году земли спецобъекта «Коммунарка» передали Свято-Екатерининскому мужскому монастырю под строительство храма и мемориального комплекса жертвам политических репрессий. В мае 2001 года этому месту присвоили статус памятника истории.
Храм Святых Новомучеников и Исповедников прихожане построили в Коммунарке сами. И опять же сами, на свои деньги, родственники тех, кто здесь захоронен, поставили деревянный Поминальный крест.
Сколько лет уже прошло, а собственно о границах захоронений в Коммунарке почти ничего не известно. Изыскательные работы по установлению мест захоронения очень трудоемкие: вокруг сплошной лес и для поиска нужны высокочувствительная дорогостоящая техника и много специалистов — археологов, геофизиков, гидромелиораторов, геодезистов, лесопатологов…
Бывший спецобъект НКВД «Коммунарка» (как и Бутово) тоже должен стать частью единой музейно-мемориальной сети, так что все, что здесь происходит, касается директора Музея ГУЛАГа напрямую. Вот и то, что случилось на днях, — очень коснулось.
Из сообщений сайта прокуратуры города Москвы: «…на территории памятника истории «Спецобъект Коммунарка» — месте массовых захоронений жертв политических репрессий 30–40-х годов — состоялась траурная церемония открытия памятного знака первому прокурору города Москвы Андрею Филиппову».
Арест Филиппова санкционировал лично нарком Ежов. В ноябре 1937 года он был арестован. 29 августа 1938 года на закрытом судебном заседании Военной коллегии (в расстрельном доме!), через 20 минут после начала процесса, был приговорен к расстрелу. В тот же день приговор привели в исполнение.
«С логикой, с линейкой тут не подойдешь, — говорит Роман Романов. — Филиппов был в комиссии по изъятию церковных ценностей. А сколько смертных приговоров, пока был главным московским прокурором, потребовал?»
Роман был на той траурной церемонии. Разговаривал с прокурорами. Они все твердили в один голос о Филиппове: «Время было такое жестокое. Он выполнял долг. Не мог иначе». Никто из них не оправдывал Сталина.
Неразделимость и неразличимость жертвы и мучителя. Время как категория самооправдания и самообмана. Но! Делая подлость, не ссылайся на время. Помни: время тоже может сослаться на тебя.
За счет средств Якутии в Коммунарке установлен памятник жителям республики. Здесь же захоронено все (расстрелянное) правительство Монголии, и монголы тоже поставили своим соотечественникам памятник. А просто люди из просто жизни приезжают сюда и скотчем прямо на деревьях в лесу прикрепляют фотографии своих родичей, чей прах покоится в этой земле.
Теперь, когда прокурорские своему поставили памятный знак, чекисты тоже захотят своим, и все министерства всем своим наркомам, включая Ягоду, Ежова и Берия?! А общего памятника в Коммунарке нет.
Первую гильотину строил клавесинных дел мастер. Вполне адекватный, наверное, был человек, пока делал клавесины, но когда попросили или потребовали построить гильотину — построил. Тоже не мог иначе?
#
Акция «Метанойя», или Здание ответит за все
«Метанойя» — термин, обозначающий перемену в восприятии фактов или явлений, обычно сопровождаемую сожалением, раскаянием, впусканием в жизнь любви, уважения и бережного отношения к миру.
Эту акцию придумал Роман Романов. В День памяти жертв политических репрессий — 30 октября — поздно вечером список фамилий репрессированных спроецировать на фасад Лубянки.
Последние годы в этот день у Соловецкого камня список репрессированных просто зачитывается. А теперь вот: взять и высветить эти имена и фамилии на фасаде того самого здания Лубянки. На стенах. На окнах. Вверх — вниз. От крыши до подвалов. И — мощные и монотонные удары (на каждую фамилию — отдельно!) в колокол.
«Нужно все еще очень правильно и грамотно рассчитать, — говорит Роман. — Проектор, например, установить на том месте, где был памятник Дзержинскому. И чтобы бешеной мощности проектор. Очень, очень многое требуется продумать и предусмотреть заранее. Откуда будет питаться электричество? Все выверить до сантиметра, миллиметра. Как будут читаться имена и фамилии и с какой скоростью… »
Это проект Музея ГУЛАГа 2013 года. Насколько мне известно, руководство ФСБ не собирается препятствовать этой идее и даже заявило так: «Наследниками палачей себя не считаем». Очень обнадеживающее заявление. Главное теперь, чтоб не осталось только на словах. В разных высоких кабинетах проект тоже обсуждался и не вызвал отторжения.
В акции «Метанойя» есть уровень, масштаб и достоверность. И — момент раскаяния. «Метанойя» — какой ее задумал Роман Романов — чистосердечное признание. В том страшном преступлении, которое вершилось над миллионами людей.
Суда не было. Но он протянулся во времени. Нет уже в живых очень многих жертв и очень многих палачей. Но это здание хранит всё. Его стены помнят. Его окна помнят. Его фасады помнят. Его подвалы помнят.
И теперь здание ответит за тех, кто мучил. В отсутствие собственно палачей само здание признаёт свою вину.
Черчилль говорил: «Сначала мы формируем свои здания, а потом они нас».
Но можно ведь и расформировывать?
Справедливость восторжествует. Не восторжествовала в той жизни, восторжествует в этой. И знаете, как она восторжествует? Насытит светом. И подвалы расстрельного дома. И окна Лубянки.
#
Вспоминание
Ты пришел в музей и попал в маленькую затемненную комнату. Посередине этой комнаты — освещенный стол. На первый взгляд кажется, что он покрыт пылью. Ты проводишь рукой по столу и под рукой — из небытия, из темноты — на столе проявляется фотография репрессированного с краткой информацией о нем. Когда изображение расчищено и какое-то время ты не совершаешь никаких движений, оно пропадает. Но стоит опять провести рукой по столу — как появляется новая фотография…
Так как я пока писала о Музее ГУЛАГа, просто поселилась там, то эта новая часть основной экспозиции — «Вспоминание» — рождалась прямо на моих глазах.
Роман показывает и объясняет: «Понимаете, вся штука в том, что ты проявляешь людей своими действиями. То есть: сам, своими руками. Вас только двое: ты — и эта фотография репрессированного. Потом еще одна фотография, потом еще… И получается — человек сам с собой встречается. Увидеть себя не в музее — в истории. Такое сложное интегрирование, но необходимое».
Фотографии для этого проекта берут в самом музее, как и сведения о людях. Но база данных будет пополняться, сами репрессированные или их родственники могут приносить…
«Вместе с пространством все это должно еще зазвучать. Что это будет? Пока не знаю. Ветер? Не знаю… Надо услышать. Это должно быть что-то еле уловимое. Чтоб до человека не доходило сразу: ему почудилось или на самом деле здесь этот звук, в комнате, или в голове…»
Расчищается пространство, вырываются из небытия люди. И еще это поиск языка. И — коммуникаций.
«От одной свечи уже есть свет вокруг. А когда еще плюс свеча, и еще, и еще… И можно, например, устанавливать такие проекторы в других музеях и других городах. Средь беспамятства, средь забвения появляется свет… И он объединяет… И можно дальше вперед идти уже сильными».
#
Слышать звук в пять раз быстрее
Анне Рапейко — двадцать два года, прошлым летом она окончила факультет журналистики МГУ, в Музее ГУЛАГа отвечает за пиар и социальные сети*.
На пятом курсе Аня готовилась к зачету по истории русской литературы ХХ века. И вдруг перед самым зачетом преподаватель Олег Андрешанович Лекманов всему курсу, а это 270 человек, дает задание: возложить цветы на могилу Шаламова…
«Дальше шел момент, возможно (Аня ищет слова), не совсем этичный: сфотографировать хотя бы на телефон шаламовскую могилу, ну, чтоб не врали, да, были, да, возложили… А перед этим Лекманов в лекциях нам про Шаламова рассказывал, что тот был одиноким человеком, закончил жизнь в доме престарелых, могила его заброшена…»
Фотографии для отчета Лекманов ни у кого не потребовал и зачеты поставил всем, в том числе и тем, кто уверял, что не был, но вот уж завтра с утра, прямо первым автобусом…
Вместо всей огромной русской литературы ХХ века — одна маленькая могила Шаламова… и что-то с Аней произошло… что-то в голову проникло… Она стала очень внимательно и очень медленно читать Шаламова… И даже не удивилась, когда однокурсница Даша, которая совсем немного здесь, в Музее ГУЛАГа, поработала, уходя, порекомендовала ее.
Ане Рапейко — двадцать два года, а Александру Шевелеву — пятьдесят два. По образованию он физик-ядерщик, работал в институте лазерной физики, полтора года назад пришел в Музей ГУЛАГа — на должность техника. Весь музейный молодняк Александра обожает. Особенно его рассказы о структуре ядра, протоне и нейтроне. Ну — и о жизни. Я тоже заслушивалась этими рассказами. Правда, как безнадежный гуманитарий на протонах, нейтронах и фотонах моментально отключалась и просила: «Давайте свяжем все это с музеем!» И Александр немедленно связывал.
«Здесь все время то электрик нужен, то техник, здание старое — авария, потоп, проводка погорела… А еще эта команда беспрерывно в «поисковом беспокойстве», масса идей, как эту выставку сделать, как ту экспозицию преобразовать, как технически все это осуществить, и на современном уровне, не старыми дедовскими способами… Это вот сейчас, последние полгода, помощь пошла от правительства Москвы, а еще совсем недавно ребята тут абсолютный мизер получали, и Роман Романов тоже, а у него трое маленьких детей, и случалось денег на метро не было, через турникеты перескакивал, но мало того что никто никогда «нудьгу» не разводил, не жаловался, так и еще, я знаю, они — и Роман, и Аня Редькина, и Ира Галкова — свои деньги вкладывали в буклеты, рекламу… Я им говорил: да что ж это такое! музей государственный, а вы к нему относитесь как к своему личному…
А они только смеялись в ответ: музей и есть наше очень личное дело…»
Я еще долго слушаю, как арию на незнакомом языке, про нейтроны, протоны и фотоны, а на прощание Александр говорит: «Вот сидят два ковбоя в ожидании поезда. Прислушиваются: когда он прибудет. Но один слышит звук по воздуху, а другой по рельсам. Так вот, тот, что по рельсам слышит звук, — о приближении поезда узнает в пять раз быстрее. И может даже предсказать катастрофу, если та, не дай бог, конечно, намечается. Понимаете, к чему я клоню? В этом музее работают люди, которые слышат звук по рельсам».
#
Победить тоталитаризм мимоходом
«Тревожит в антитоталитаризме то, — писал польский поэт и эссеист Адам Загаевский, — что один из самых богатых источников его силы — его высочайшее духовное напряжение — зависит от того, что он сосредотачивает все зло мира в одном месте: в тоталитаризме».
И еще Загаевский написал: «Мы должны победить тоталитаризм мимоходом, по пути к чему-то большему…»
Путь к чему-то большему может быть бегством от общего знаменателя. В сторону необщего выражения лица. В сторону числителя. В сторону личности. В сторону частности.
Только в Москве двадцать с чем-то общественных организаций занимаются сталинскими репрессиями. Но Музей ГУЛАГа — единственная государственная организация, чья деятельность целиком и полностью посвящена этой теме. Обратите внимание: государственная!
Мне кажется, это как раз и есть история про иначе. Когда в одной отдельной точке — не просто маленького, а пока еще очень маленького музея — государство может не переламывать своими зубьями людские судьбы, а быть живым, питательным, созидающим.
Так что: не отвечать государству тем же мышлением, что у него, только вывернутым наизнанку. Не принимать игру, уровень и правила которой установлены противником.Не защищаться от смыслов незнанием, а наполнять себя смыслами. Быть внутри света, а не тьмы.
Иначе мы и вправду друг другу просто взаимный конвой.
* О других членах команды Музея ГУЛАГа читайте «Новая» №11 и №14 2013г
P.S. _ Стоящие замыслы, особенно масштабные и полные энтузиазма, всегда находят поддержку. Психологи утверждают: сделайте один маленький шажок в сторону мечты и следите за тем, как синхронно распахнутся двери._
Вот совсем недавно шли мимо музея студенты из «кулька» (института культуры), зашли, заказали экскурсию, а потом через несколько дней приходят и говорят: хотим поставить для вас спектакль, уже договорились со своим руководителем курса…
Музею ГУЛАГа многие люди помогают. Например, давно и активно — американский историк, много пишущий о ГУЛАГе, Стивен Коэн и его жена Катрин Ван ден Хэйвл. Стивен вызвался связаться с Дэвидом Кингом, автором выставки «Комиссар исчезает», они старинные друзья. Стивен и Катрин помогли также издать альбом «Пропавшие лица», посвященный выставке Дэвида Кинга.
А вот новости из возлюбленного отечества. После двух предыдущих наших публикаций о Музее ГУЛАГа было совещание у вице-мэра по социалке Леонида Печатникова, на котором музею во всех его планах и замыслах была обещана всяческая поддержка. Руководство администрации президента также поддержало идею создания единой музейно-мемориальной инфраструктуры города Москвы «Увековечивание памяти жертв сталинских репрессий».
И каждый день теперь в музей — шквал звонков. Люди предлагают свои архивы — документы, фотографии, личные вещи. Наташа Максимова, главный хранитель фондов, просто в радости, хотя работы всем, и Наташе в первую очередь, очень прибавилось.
Огромное спасибо всем, кто откликнулся. Музей также приглашает поделиться своими историями и воспоминаниями людей, ставших жертвами сталинских репрессий. Адрес Музея ГУЛАГа: 127051, Москва, ул. Петровка, дом 16. Телефон: 8 495 621-73-46 (добавочный 17).
