Знаменитый артист три года назад предложил «Современнику» свой оригинальный текст — местами смертельно-серьезный, местами лубочный, — и на его основе родился спектакль «Сон Гафта». Фантасмагорические диалоги разных персонажей со Сталиным, то и дело царапающие ухо и нервы, разыгрывались тогда на сцене в диалоге с Александром Филиппенко. Спектакль имел успех. А Гафт… его закрыл!

Он хочет читать один. Без режиссерских вмешательств. Без партнера по сцене. Зато находя подтверждение своим клокочущим эмоциям в музыке Прокофьева, Шостаковича, Канчели — тех своих современников по ХХ веку, которые стали камертоном времени.

Вся поэма Гафта — размышления о том, кто для нас Сталин, в разговорах вождя с маршалом Жуковым, лебезящим Зюгановым или зэком из лагеря с его «Барак просил вам плюнуть в харю». Резкостей в тексте немало. Язвительностей куча. Такой уж Гафт.

«Наше государство так устроено, что кого ни ткни — тот преступник, — кипит Валентин Гафт. — А вот мой отец, который прошел всю войну и был весь изранен, — иногда говорил: «Не хватает Сталина!» Я был свидетелем его непримиримого спора с его собственным братом, который закончился тем, что тот вышвырнул с четвертого этажа глиняную статуэтку Сталина. Больше отец с ним не общался…»

Не так ли сейчас и в нашей стране? Одни кричат: «Не хватает Сталина!» — другие в бешенстве отрекаются от своей истории. Что-то недорешено. Где-то не поставлена точка.

Вот почему дирижеру Владимиру Минину идея чрезвычайно интересна: «Она же носится в воздухе! Мы взялись выразить отношение творческой интеллигенции к этой фигуре не в постулатах, а в художественной форме. А уж насколько оно будет убедительным — каждый решит для себя сам».

…На репетиции происходит нечто удивительное: своевольный Гафт подчиняется дирижеру Минину как шелковый. Оказавшись в эпицентре эталонного хора, он, кажется, потрясен, как звуки резонируют с его собственными эмоциями, которым любое слово узковато, и даже взрывной актерской мощи мало.

Вот «Колыбельная» Дунаевского навевает на страну сладкую дрёму. Да, «потемкинская деревня» — а композитор гениален, и Сталин эффектом ох как доволен. Гениальным он признает и Шостаковича, особенно за Ленинградскую симфонию: «Рука не поднялась стрелять вас…» Звучат и Рахманинов, и Кастальский — запрещенный в советское время духовный композитор.

Диалог Сталина и Жукова дается Гафту особенно трудно: ведь артист-автор теперь один играет за двоих. Чтобы передать горестное послевкусие войны, исполняется песня «Валенки», но с таким оттеночком, какой умеют придать только мининские артисты. Дирижер добивается от них совершенства: «Надрыв должен быть, но… больше шепота… Ведь в каждой семье погиб муж, сын, брат, отец. Этого же в нотах не напишешь!»

«Вы так поете, — говорит хору Гафт, — что язык отнимается. Не-ет, теперь мне читать это, как какие-то заметки на трамвайном билете, — нельзя… Я подтянусь!»

Репетиция закончена. А нам, ее свидетелям, артист добавляет в запале: «Хочу, чтобы идол покаялся раньше, чем те, кто ему поклоняется. Пусть он у них на глазах скажет «простите!» за свои преступления».

Наталья КОРЕНЕВА