Борису Акунину можно только позавидовать. Он устроил свою судьбу так, что ему все время интересно жить. То, что он прибавил интереса и своим читателям, можно считать побочным следствием этого глобального замысла. Неслучайно его новый проект — написать историю государства Российского — уже вызвал большие ожидания: люди верят, что полезное чтение будет еще и увлекательным. Вопрос в другом — какие нужны умения, чтобы справиться со столь сложной задачей?
— Какую цель Вы ставите, принимаясь за грандиозный труд?
— Хочу составить цельное представление об истории России — стройное и не замутненное ничьими теориями. Это раз. Хочу заразить своей любовью к истории много-премного народу. Это два. Хочу сменить жанр литературы — писать по-другому и о другом. Это три. По-моему, достаточно.
— Нельзя охватить неохватное, что именно Вы собираетесь исследовать в своем труде?
— Историю Российского государства. То есть политическую историю, историю преемственности властных институтов. Других сфер жизни — культуры, экономики, религии — буду касаться лишь в той мере, в какой они связаны с биографией государства.
— Почему Вы выбрали за образец Карамзина, а не, скажем, Ключевского, который больше отвечает Вашей задаче — писать увлекательно. Кроме того, в его труде собственно история перемежается художественными портретами. Казалось бы, такой подход Вам ближе. Так почему все-таки Карамзин?
— Ключевский — ученый, его главный труд — собрание лекций, то есть он писал для людей, которые уже и без него хотели знать историю. Я рассчитываю на другую аудиторию — на тех, кто историю не знает и, может быть, даже не хочет знать. Эти люди не станут читать Ключевского — побоятся, что это тяжело и скучно (между прочим, зря). А про автора по фамилии Акунин им известно, что он массовик-затейник, и никакого напряжения для мозгов от него ожидать не следует. Больно не будет. Поэтому автором моей «Истории» будет не Чхартишвили, а именно Акунин. Так же писал двести лет назад и Карамзин — для широкой публики. Чтобы барышни и офисные (то есть я хочу сказать архивные) юноши читали. Восхищались Святославом, негодовали на Святополка Окаянного и т.п. Карамзин ведь тоже был беллетрист, он знал, как увлечь публику.
— Будете ли Вы обсуждать существующие концепции, спорить с ними. Каким авторам Вы доверяете, а каким — нет?
— Вкратце упоминать — да. Спорить — нет. Когда я взялся за работу, я сказал себе: никаких предубеждений. Всем теориям и концепциям welcome. (Кроме «альтернативной истории» Фоменко, которую я всерьез рассматривать не готов.) Степень моего доверия к тому или иному автору зависит от того, чувствуется в его сочинении политический «заказ» и сколько там полемического задора. Чем выше градус, тем меньше доверия. Я сам пишу не дискуссионно и не полемически. Делать открытия и «говорить новое слово» тоже не собираюсь. Полагаю, что историкам читать мои тома будет просто неинтересно. Жанр этот в советские времена носил неблагозвучное название «научпоп». Изложение общеизвестных фактов с их систематизацией, неутомительным языком — вот что такое будет моя «История российского государства».
— Есть ли у Вас своя собственная точка зрения?
— Конечно. Но она в основном складывается из уже существующих. Мои собственные выводы, конечно, тоже есть. Но я обычно выношу их в самый конец каждого раздела (и тома), когда читатель уже обладает той же суммой информации, и мы находимся в равном положении. Может быть, кто-то придет к иным умозаключениям.
— Какими источниками будете пользоваться?
— Во-первых, первоисточниками: летописями, документами, описанием археологических находок. Во-вторых, всеми прежде написанными «Историями России», начиная с Василия Татищева. Кроме того, работами по некоторым отдельным темам, когда у меня появляются сомнения и вопросы.
— Можно ли установить из такой дали, как было на самом деле?
— Нет. Но можно собрать все имеющиеся сведения, рассмотреть их и отдать предпочтение наиболее правдоподобным. Только обязательно при этом указать, что это тоже не более чем версия. Например, я склонен признать правоту «норманнской теории» (с определенными оговорками), но перечисляю и другие имеющиеся гипотезы. Или же пишу, что согласен с теми, кто не считает князя Игоря сыном Рюрика, — и объясняю почему.
— Что заставит читателя верить именно Вашей версии истории?
— Надеюсь, что откровенность, с которой я пишу: вот в этом я не уверен, а вот этого вообще никто доподлинно не знает. Впрочем, пускай читатели не соглашаются, это не столь важно. Заинтересуются историей — уже хорошо. Я хочу, чтобы в рамках этого проекта одновременно с очередным моим томом (всего их, очевидно, будет восемь) выходили лучшие книги по истории данного периода. В идеале все эти издания должны в магазине стоять на одной полке — целая серия с единым логотипом. Надеюсь, что последовательность действий будет такая. Сначала человек читает беллетристику (к каждому «научпоповскому» тому я буду присовокуплять том с историческими повестями). Это будут вполне развлекательные приключенческие сочинения обычного акунинско-брусникинского жанра. Заинтересовавшись эпохой и пожелав узнать, как там было на самом деле, человек купит том исторический. А затем, увлекшись, и другие книги, посвященные данной эпохе.
— На какой стадии исследований Вы сейчас находитесь?
— Первый том, доводящий историю Руси до столкновения с монголами, уже написан. Сейчас он в работе: рисуются иллюстрации и географические карты, идут консультации со специалистами. Одновременно я пишу повести о Древней Руси. В первом томе их будет три. Такое чередование жанров — от серьезного к несерьезному, а потом обратно — очень оживляет и разнообразит работу.
— Что Вы успели понять про нашу историю, про нас?
— Пока я понял, что главное, судьбоносное событие русской истории — принятие византийского христианства. Это еще важнее, чем слияние с азиатской цивилизационной моделью, произошедшее вследствие монгольского нашествия.
— Сопоставляете ли Вы нашу историю с зарубежной?
— Только там, где они приходят в соприкосновение.
— Что дает Вам уверенность в посильности этого труда?
— То, что я не рассматриваю это как труд. Для меня углубление в отечественную историю не работа, а удовольствие. Я с огромным интересом погружаюсь в материал. Разбираю его, расчесываю на прядки: вот факты, вот гипотезы, вот занятные детали, вот мои собственные мысли. И потом любовно заплетаю этакую косу — девичью красу. Меня радует мысль, что я обеспечил себе чудесное времяпрепровождение лет на десять.
— Мы не знаем, как будем жить через десять лет, но сейчас все идет к тому, что образ русской истории в учебниках, судя по высказыванию Путина о«непротиворечивой истории»,будет корректироваться в соответствии с «единственно верным» представлением о ней. Может ли история быть непротиворечивой?
— Исторические сочинения нужно делить на два основных жанра. Первый: факты, считающиеся общепризнанными. Это то, чему, условно говоря, следует учить в школе. По возможности занимательно. Второй — интерпретации, исследования, новые теории, гипотезы. Разумеется, в первом жанре требования к «непротиворечивости» гораздо выше. Но там следует избегать категоричных оценок. Именно такую «Историю» я и пишу.
— Каково это — писать историю Российского государства, находясь в оппозиции Российскому государству?
— Не к Российскому государству, а к нынешнему режиму, который не более чем тучка золотая на груди утеса-великана.
