Союз писателей РФ уже написал соответствующее заявление, которое появилось на сайте «Свободная пресса» в утрированном, изначально пародийном виде, с добавлением нескольких вовсе уж идиотских абзацев, которые, однако, выглядят в этом достаточно безумном тексте вполне уместно. Оригинал, конечно, официознее и суше, однако и он содержит перлы. Дине Рубиной вменяется в вину то, что она: а) гражданка Израиля и б) ее тексты содержат ненормативную лексику. Рубина потрясенно отрицает, что есть же и эта лексика, что она бывает уместна, что если боцман приказал отдраить палубу, а она не отдраена, то вряд ли он будет в ответ петь романсы… Ей объясняют: в России есть превосходная маринистика, и там нет ненормативной лексики. Сергеев-Ценский, например.
Это уровень разговора, не предполагающий аргументации, поскольку речь идет об аксиоматике. Взаимный троллинг — вещь хорошая, но уже не смешная. Невозможно объяснить членам Союза писателей России, что национальная принадлежность писателя не имеет отношения к качеству его текстов; вся их система ценностей построена на том, что важны только изначальные данности — национальность, пол, возраст, язык. Любить надо своих, то есть ту прозу, которая написана здесь. Она хороша не потому, что хороша, а потому, что наша. Учение Маркса всесильно, потому что оно Маркса, как объяснял Андрей Кнышев. Невозможно спорить с депутатом ульяновской думы Геннадием Будариным, написавшим на акцию «Тотальный диктант» донос генпрокурору Чайке: эта акция пиарит порнографов и матерщинников — получается у него, если уж говорить прямо. Что эта акция популяризирует прежде всего грамотность — ему не важно. О самом тексте Рубиной он тоже не пишет ни слова, потому что спорить в тексте диктанта не с чем — он абсолютно нейтрален. Государственники нынешнего образца, патриоты, любители родного слова умеют сегодня только одно — в любом случае звать генпрокурора. Сегодня их мишенью стали ребята из Новосибирского университета, которые на проведение своей акции ни копейки не взяли у государства. Государство влезает в их акцию, шумно топоча, сопя и запрещая. Почему? Потому что главная мишень этого государства — именно просвещение, во всех его видах и формах, и теперь оно наконец в этом призналось вслух, большое спасибо.
Я не знаю, надо ли тут возражать. Год назад все это было непредставимо, сегодня обыденно. Сегодня комментаторы так и пишут — допускаю, что даже бесплатно: неужели во Франции разрешили бы писать тотальный диктант по тексту гражданки Израиля, хотя бы и француженки?! Да никто бы там не потерпел этого! Откуда авторы так хорошо все знают про Францию — вопрос отдельный. Но знают. И целый хор твердит одно и то же заклинание: неужели у нас нет русских писателей?!
Да есть, есть, сколько угодно, только, боюсь, имена их вам мало скажут. Давайте рассмотрим образцы их творчества с сайта Союза писателей России. Поэт Геннадий Сазонов, Вологда:
«Чудеса допотопного света
Нынче дарит природа сама:
Стихнет ветер — почудится лето,
Дунет ветер — задышит зима.
И cмешает в мгновение ока
Снег с дождем или сумрак с лучом…
Только жаворонок вьется высоко
И звенит — все ему нипочем!
И недавно, свинцовый и серый,
Горизонт раскален докрасна —
Так с Надеждой, Любовью и Верой
В мир приходит невеста-весна!»
Хорошо? Отлично. А вот рассказ Нины Бойко «Бобровая хатка» — про то, как злобные строители гостиниц извели семью бобров. Трогательный, мощный рассказ. Слог примерно такой: «В гостиницах, выполненных под старину, однако с удобствами по-современному, останавливались разные люди, но чаще –– вальяжные отпрыски сытых родителей. Приезжали на роскошных машинах, везли с собой выпивку и девчонок –– до утренних зорь слышались музыка, хохот и визг.
–– Красные фонари уже надо на них, –– сказал однажды Володя директору. Тот усмехнулся: с гостиничных выручек реставрировали музейные здания.
Сан Саныч все же дождался доброй погоды. Бродил по музею в компании пса и Анфисы, улыбался, сам не зная чему. Одуванчики устелили землю яркими ковриками. Как ошалелые, пели птицы. По ночам Сан Саныч слушал соловья, казалось, что даже видит его, видит, как трепещет у него горлышко. И однажды под вечер увидел в речке бобра: он плавал, медленно поворачивая свое крупное тело».
Там еще есть хороший рассказ «Сосед», трогательный. Про доброго вора в законе, который помогал детдомам. Наверное, это не пропаганда криминальных нравов, а пропаганда помощи детдомам. Можно диктовать хоть завтра, и автор национально беспримесен.
А вот путевые заметки — хоть сейчас в тотальный диктант. «Конечно же, Париж очаровывает, обволакивает и погружает в свою неповторимость. В наибольшей степени это ощущается на Монмартре. Место богемное. Здесь, не покладая рук, работают художники, всевозможные кустари, непрерывной цепью теснятся друг к другу крохотные сувенирные лавчонки, а на бульваре мадам Клиши́ — первоосновательницы «салонов» сексуальных услуг — еще и магазинчики-шопы с выставленными на броских витринах принадлежностями для жриц любви. Это их узаконенная среда обитания. И как квинтэссенция легализации пикантной темы — музей эротики аж в три этажа. И над всем этим грешным миром — на вершине холма — впечатляюще-величественный собор «Секре-Кер», т.е. — священное, а еще проще по смыслу — «Христово сердце». Чем не аналог московского храма Христа Спасителя?! От подножия собора — со смотровой площадки, обращенной к югу, открывается завораживающая городская панорама, где вполне угадываются монументальные очертания и собора «Нотр-Дам», что представляется особенно символичным в незыблемой духовной взаимосвязи Богоматери и ее сына Иисуса Христа. А между тем несчетные ступени прямо со смотровой площадки, как с божественного Олимпа, вновь возвращают одухотворившихся было посетителей — в грешный мир, который и очаровывает, и обволакивает, и погружает в конце концов человека в земную твердь ниже ее нулевой отметки». Это Юрий Орлов, председатель Ивановского регионального отделения Союза писателей России. Разумеется, как его коллеги увидели в прозе Рубиной только матерщину, так и он в Париже никак не мог пройти мимо салонов сексуальных услуг.
Хотите классики? Классиком тут называют Владимира Личутина, рекомендуя подбирать тексты для тотальных диктантов из его прозы. Передо мной его последняя повесть «Река любви». «Вот так, Вася, и вся жизнь. У родной-то реки на родной сторонушке, а как чужие. Воровски ловим, но духу не теряем… Свое берем, да. Как на войне… На родной сторонушке живут не одни воробушки. Соколы, а не гагары, им мало солнцедара… Пивал — нет? Вино такое в лавку завозили, как квас, только клопов давить и кишочки полоскать. Говорят, хероставное; но чего не знаю, того не знаю».
Это, разумеется, не порнография, потому что слова «хероставное» читатель не поймет, и тонкая шутка пройдет мимо его ума.
«В конце деревни возле осеки в приглубистой рёлке порскала кормою на стрежи смоленая длинная лодка, похожая на огромную хищную щуку: нос был заведен в берег и прикодолен якорем. В задумчивости сухой ногою я забрался в посудинку, сел на заднюю нашесть, погрузил руку в текучую, прозрачную, как гремучий студенец, воду… Боже мой, — воскликнула обрадевшая душа, — сколь доверчива, доступна живая река, если к ней со всем сердцем, без камня за пазухой»…
Надо ли тут что-то разбирать и комментировать, придавая тем самым личутинскому тексту статус литературного факта? Или нам хватит призрака старика Ромуальдыча с его портянками? Но ведь Ильф и Петров писали «Теленка» в начале тридцатых — что переменилось и что добавить? Неужели кому-то еще не ясно, что русскость текстов или русскость гражданства упоминается только в тех случаях, когда этот текст не способен постоять за себя? Неужели кто-то всерьез полагает, что, приглашая одного из самых читаемых русских писателей Дину Рубину в авторы диктанта, организаторы акции собирались пропагандировать мат и порно? Ведь на мат и порно в огромном творческом багаже Рубиной обращает внимание только тот, кто ничего другого не видит; тот, кто маниакально на этом сосредоточен — как народные депутаты или профессионально-русские писатели. Кстати, именно Владимир Личутин, рекомендуемый нам в качестве живого классика, предложил когда-то называть авторов нетитульной национальности «русскоязычными». А на каком языке пишет Личутин, повествуя о своем «долгом походе с обавницей в ее чаровные палестины»? Думал ли кто-нибудь из советских читателей, когда Александр Иванов припечатал Личутина убийственной пародией «Обнаженная Секлетея», что когда-то эту литературу еще придется разбирать всерьез и полемизировать с ее апологетами? «Дождевые торока излились, скатились по-за леса, уставились там серыми лохматыми копешками, меж которыми слегка засиневело». «Из каждой дыры моего тела доносится голос боя», — говорит у Личутина народный герой. Наверное, это ирония. Хочу верить. Прошу. Умоляю. Но если нет? Если вся эта задняя нашесть воспринимается автором с абсолютной серьезностью?!
У нас будет теперь, видимо, два тотальных диктанта. А потом три — потому что русские националисты тоже не всегда ладят с властью, она для них недостаточно зверовата. А потом четыре — потому что оппозиция тоже не монолитна. И хорошая идея, привлекающая с каждым годом все больше участников (число их ежегодно вырастает почти вдвое), разделит участь всех хороших идей на этой почве.
«Нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу», — писал Тургенев.
Можно, Иван Сергеевич. Можно.
