В этом году он называется «Два века с Верди», представлен его операми — «Травиата», «Аида», «Трубадур»; солистами Большого, Мариинки, Музыкального театра им. К.С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, Немецкой оперой на Рейне и традиционно относится к мероприятиям, которыми в местном обществе пренебрегать не положено.

Если вам предстоит посетить оперный фестиваль с рабочим визитом, то лучше сделать это с максимальной пользой — не просто сидеть болваном, оценивая в бинокль макияж окрестных дам, но взять себе в спутники настоящего театрала, знатока бравурных арий и прочих кантилен. Чтобы ткнул пальцем в провальные моменты постановки, избыточную драматургию и недостаточность легато. И вот вы отыскиваете странными путями знатоков оперы, сразу двух, поскольку во всём заходите чуть дальше, чем это необходимо. Первый оперный меломан зовется Генрих Францевич, и он счастлив.

«Когда кто-то интересуется оперой — я счастлив, — так он и говорит, а потом загадочно продолжает. — Мне ничего не надо для себя, только бы воспевать ярких представителей бельканто». Вы встречаете Генриха Францевича у подножия памятника Куйбышеву, Куйбышев смотрит бесстрастно, и ему все равно, что Генрих Францевич полосатый костюм взбодрил длинным шарфом цвета зари, и через плечо у него — офицерский планшет.

«Как вам это нравится?» — Генрих Францевич пренебрежительно кивает в сторону афиши. На фоне афиши фотографирует друг друга скромный бомонд. Вам в общем-то все равно.

«Фестиваль откроет «Травиата»… Разве это «Травиата»! — заканчивает мысль Генрих Францевич. — Да я таких Виолетт слыхал! Таких Альфредо видал!» Довольно громко запевает: Libiamo, libiamo ne'lieti calici! Почти как Лучано Паваротти, немного похуже.

Вы уже в театральном вестибюле, звенят рамки металлоискателей, продаются программки по 100 рублей, вместе с буклетом. На буклете — портрет Верди в шляпе. Нарядные посетители шуршат одеждами. Осанистые дамы пристрастно осматривают туфли и сумочки друг друга. Появляется второй знаток оперы из местных — Майя. Щурит красные глаза и говорит вздрагивающим голосом: «Простите, я опоздала. Никак не могла заставить себя выйти из дома». Волосы у нее тоже красные. К очкам прицеплена самодельная цепочка из разноцветных офисных скрепок.

В гардеробе, выискивая в сумке расческу, Майя последовательно выкладывает на мраморную скамью брошюры: «Подари себе восход солнца!», «Стань себе лучшим другом!» и многие еще. Как лечиться сорными травами, как позитивно мыслить в депрессии, как простить себе ошибки, как победить медлительность, комплекс неполноценности и любовь к неподходящему парню. От свидетельств назойливого оптимизма становится страшно.

«Так что вы хотели услышать об опере? — любезно улыбается она. — Творчество Джузеппе Верди — высшая точка развития итальянской оперной музыки. Маэстро подарил миру 28 оперных шедевров, где проявил себя как гениальный композитор, мастер красочной инструментовки и тонкий драматург. За право первой постановки его новых произведений боролись лучшие театры мира. «Viva Verdi!» — скандировали на площадях и улицах его поклонники». При этих словах плачет.

«Мне ничего не надо для себя, — повторяет Генрих Францевич, уверенно поднимаясь по лестнице, ведущей к буфету, — разве что немного нежности». Заказывает два бутерброда с колбасой, два бутерброда с лососем, рюмку водки. Майя смущенно просит пирожное «картошку» и бутылочку «спрайта». Вы глотаете жидкий эспрессо и смотрите вокруг.

«Я так поняла, что Виолетта — это дама-эскорт», — разочарованно говорит женщина в меховом боа, изучая либретто. Генрих Францевич просит повторить водки. «А что вы скажете о Марии Пахарь?» — осведомляется потом. Мария Пахарь сегодня поет Виолетту. «Прекрасно ориентируется во всем диапазоне», — отвечает Майя, и Генрих Францевич кладет ей руку на колено, затянутое в полиамид.

«Если хотите знать, я против восхваления куртизанки, — гнет свою линию женщина в боа. — Надеюсь, автор приготовил этой Виолетте хороший жизненный урок».

Еще рюмка водки для Генриха Францевича и конфета «Рафаэлло» для Майи. «Если опера — твоя жизнь, не подчиняйся системе!» — рука Генриха Францевича выше на Майином бедре. «В разные годы в Самарском академическом театре оперы и балета были поставлены 9 опер композитора», — в панике шепчет Майя.

Мелькают красные подошвы статусных туфель. Старухи с небрежно запудренными волосами на подбородках пьют капуччино. После третьего звонка вы с некоторым усилием сопровождаете Генриха Францевича в зал. Майя чуть отстает: доедает конфету.

Вы рады, что смотрите итальянскую оперу, а не русскую. В русской с первой же минуты действия сцену бы заполонили бородатые мужики в меховых шапках и женщины в кокошниках. Половина из них гарантированно являлась бы юродивыми. А тут — авэк плезир: множество людей в костюмах пастельных тонов, танцуют, платье куртизанки Виолетты фисташкового оттенка. А вот и Альфредо. В белых штанах. Полюбляет Виолетту и поет застольную песнь.

«Скованная пластика», — комментирует Генрих Францевич. Тайным и привычным движением достает из офицерского планшета фляжку коньяка. Делает глоток. «Но слушая его, не думаешь о драматургических тонкостях», — возражает Майя и неуверенно отвергает протянутую фляжку. «Шикарное вибрато!» — убеждает ее Генрих Францевич.

Первое действие «Травиаты» очень короткое, в антракте остаетесь на месте. У Генриха Францевича бурный роман с Майей. «Главное — поверьте в себя», — просит Майя. «Уж этого добра у меня хватает», — успокаивает ее Генрих Францевич, меломан, отец трех взрослых дочерей, одна из них отбывает срок в колонии под Иркутском. «Не позволите ли 100 рублей на пирожное даме», — галантно спрашивает он. Протягиваете 200, поскольку во всём заходите чуть дальше, чем это необходимо.

Директор телеканала прогуливается мимо с красивой женщиной в прозрачном платье. Крупный государственный чиновник тоскливо сопровождает к выходу ревнивую супругу. Камердинеры разговаривают о своем. Ко второму действию Генрих Францевич не возвращается. Майя, понятно, тоже. Виолетту навещает отец ее возлюбленного Альфредо. Требует оставить сына и не позорить их славной семьи. Виолетта, надрывно кашляя, соглашается.

Вероятно, попади любой отдельно взятый зритель самарской оперы в Teatro alla Scala, он бы почувствовал себя иначе. Испытал бы катарсис, заплакал от восторга сознания себя ничтожеством внутри этой музыки, что точно будет вечной. Но на площади Куйбышева выставка грузовых автомобилей, грубые подростки в банданах с черепами, весенняя пыль столбом; зато театр, наконец отремонтировали, директор новый, сколько было вокруг склок, а теперь ничего вроде бы. Все у нас хорошо, все у нас — слава Богу.

И Виолетта обязательно умрет.