Однажды Лившиц пожаловался на то, с чем столкнулся в первые дни своей работы помощником Бориса Ельцина. Коллеги напомнили, что ему полагается служебная машина. Он попробовал вызвать машину, его спросили: "Для кого?" Он ответил: "Для Лившица" и получил в ответ: "Лившицы здесь не работают!" Тогда он (редчайший случай) пошел на скандал и навел порядок, но, думаю, не столько ради себя, сколько ради фамилии и памяти своего отца, которого он как-то особенно трепетно любил. В его кабинетах, где бы он ни работал, на стене всегда висела фотография, с которой смотрело несколько вытянутое лицо человека в очках. Это был его отец. Человек, которого звали Яков Лившиц и который без очков не видел практически ничего, добровольцем ушел на фронт, где служил пулеметчиком, дошел до Победы и какое-те время продолжал служить в Берлине, где и родился Александр Лившиц в 1946 году.
К власти каждый из призыва Лившица относился по-своему.
Именно Лившиц назвал то, что стремился построить Егор Гайдар, «гайдарономикой». Это только кажется тавтологией, на самом деле, это обращение не столько к Гайдару, сколько к рейганомике. Не будь в 1970-1980-е взлета неолиберализма, которую в экономике и воплотила рейганомика, еще неизвестно, что именно противопоставляли бы советской системе реформаторы, среди которых был и Лившиц. Тогда, возможно, постсоветская история России была бы несколько иной.
Лившиц был прежде всего экономистом. В экономике в 1990-е проблем было столько, что некогда было оглядываться по сторонам. Его не слишком волновали проблемы демократии. В этом беда «завлабов». Она не столько в преувеличении возможностей рынка, сколько в недооценке того, что, выходя из советского строя, нормальную рыночную экономику не построить чисто экономическими преобразованиями. Нужно не потом (сказался воспитанный поколениями примат базиса над надстройкой), а сразу и очень активно обновлять политическую среду, произвести же глубокие политические изменения, как признался в Давосе в этом году Анатолий Чубайс, гораздо сложнее, чем реформировать экономику. Которую, строго говоря, вообще не удается коренным образом реформировать, если политическая структура внутренне не меняется.
Лившиц видел нарастание власти чиновничества и олигархата, видел, что политическая база реформаторов сужается как шагреневая кожа, потому что в стране есть «назначенные миллиардеры», но нет ни малого, ни среднего бизнеса, ни «народного капитализма» в виде широкого распространения акций (что первоначально было одной из целей приватизации, но потом сиюминутные политические интересы эту стратегичекую цель размыли до неузнаваемости), но считал, что главное – обеспечить решение экономических проблем. А пока ограничивался очень русским призывом: «Делиться надо!»
В этом призыве так много понятного нам и непонятного тем, кто живет в «правильной» рыночной экономике.
Это не слишком уважительное отношение к законам. Это сейчас Дума пусть и взбесившийся, но все-таки принтер, а на пике политической активности Лившица в качестве помощника президента, министра финансов, вице-премьера отношения между глубоко и искренне уважаемым им президентом и законодательной властью складывались совсем иначе.
Это и признание не формализованного в законе, но большинством разделяемого понятия о мере: воруй, но меру знай! Это не жизнь по воровским понятиям, все гораздо глубже.
Не могу не вспомнить не относящийся прямо к Лившицу, но зато относящийся к его самой известной фразе эпизод. Когда Александра Шохина, тоже шагнувшего во власть из «завлабов», спросили, не является ли дело Михаила Ходорковского вопиющим примером выборочного правосудия – ведь очень многие крупные предприниматели точно также оптимизировали свои расчеты с бюджетом, он ответил: «Меру знать надо».
Лившиц понимал несовершенство того общества, которое было построено на смену советскому, но он считал, что каждый должен сделать по максимуму на своем месте, только тогда можно рассчитывать на успех.
Бороться до конца – это уже его характер. Он ушел с официальных постов после августовского дефолта 1998 года. Его ставшие публичными слова: "Не уберег президента", -- были сказаны не для того, чтобы выпятить собственную значимость, Лившиц именно так и считал. Много позже он показывал мне свою записку на имя Ельцина, написанную за две недели до злополучного 19 августа, где называл меры, которые, как он верил, было еще не поздно предпринять для того, чтобы экстренно прикрыть зияющие бреши в бюджете.
Можно привести и житейский пример. Его дочь в детстве перестала расти. Лившиц, тогда обычный преподаватель Станкина, не самого влиятельного московского ВУЗа, нашел путь к знаменитому профессору Илизарову, автору уникальной методики "вытягивания" костей, приехал вместе с дочерью к нему на Урал и не возвращался обратно, пока операция не дала положительный результат.
Он был из тех, кто если за что-то брался, то делал все что мог. До конца.
