Тележурналистика стала обслугой, вместо корпоративной солидарности — равнодушие и цинизм. Телевизионные демократы 90-х преобразились в активных государственников. «Телевизионные хамелеоны» теперь успешно клонируют и размножают по стране «Путин-TV». А независимые СМИ закрывают под предлогом «споров хозяйствующих субъектов».

— С 1 марта 2013 года «Совершенно секретно» убрали из пакета «Ростелекома». Думалось, что это только угроза, но вас реально убрали…

— Нас не просто убрали из пакета «Ростелекома», нас некрасиво убрали из пакета «Ростелекома». А «Ростелеком», как известно, владеет сетями НКС — «Национальными кабельными сетями», которые в основном представляют Москву и Санкт-Петербург, и это фактически одни из главных наших зрителей. Бывший президент «Ростелекома» господин Провоторов нас выдворил. После этого буквально в течение месяца мы восстановили вещание благодаря тому, что протянули оптово-волоконную связь, нашли посредников, которые поднимают нас на спутник. Благодаря «НТВ+» у нас появилась возможность дальше передать сигнал, и сейчас у нас есть несколько сетей и спутниковых платформ, которые нас транслируют. Но, разумеется, мы потеряли около 3—3,5 млн зрителей.

— А сколько у вас было зрителей?

— Около 6 млн 600 тысяч. Половину потеряли.

— А оставшиеся операторы не вмешиваются в программную политику вашего канала?

— Что касается «НТВ+», они не вмешиваются и никогда не вмешивались в редакционную политику. Что касается других операторов, в основном телекоммуникационных сетей, они не то что вмешиваются, у них есть некоторые сомнения. Для них очень важно, чтобы редакционная политика канала не выделялась независимостью суждений. Они предпочитают развлекательные, познавательные каналы, но, видя большой интерес зрителей, они вынуждены идти на подписку таких каналов, как «Дождь» и «Совершенно секретно».

— Провоторов — уже не руководитель «Ростелекома». Возможны ли в этой ситуации какие-то изменения в лучшую сторону для «Совершенно секретно»?

— Господин Провоторов очень ратовал, чтобы изменилась экономическая политика, потому что несчастный «Ростелеком» из-за телеканала «Совершенно секретно» терпит очень большие убытки. Но мало того что «Ростелеком» должен колоссальные деньги государству, это госпредприятие позволило себе самый большой «золотой парашют» в размере 280 миллионов рублей, которые были выплачены господину Провоторову после его ухода из «Ростелекома». Даже маленькой толики этих денег было бы достаточно, чтобы телеканал «Совершенно секретно» функционировал года три-четыре. Сегодня в «Ростелеком» пришел Сергей Калугин, который когда-то вместе с нами открывал телеканал «Совершенно секретно», это было примерно 6-7 лет назад.

— То есть шанс?

— Я считаю, что шанс есть. По договору, который у нас существовал с «Ростелекомом», всю прибыль, всё, что мы зарабатывали, получал «Ростелеком», а нам он выплачивал фиксированную сумму. Теперь мы сами заключили договоры со всеми нашими контрагентами. Единственное, о чем мы просим, — включить нас в пакет. И сейчас мы увидим: если указание закрыть «Совершенно секретно» действительно было из администрации президента, то ничего не изменится. Если же этого «совета» не было, то в этом случае, я надеюсь, господин Калугин включит нас в пакет «Ростелекома».

Диктат операторов и сбор денег

— У нас есть федеральные каналы, которые общаются с производителями контента и которые являются управляющими контента, но туда никакой контент характера «Совершенно секретно» уже давно не стекается. И еще у нас есть кабельные и спутниковые интернет-каналы, у которых тоже есть операторы и производители контента. Сейчас на этом рынке абсолютно нецивилизованным образом ведут себя операторы, которые диктуют производителям контента, что должно быть и что не должно быть.

— Ну как на больших каналах…

— Абсолютно. А поскольку они не могут открыто вмешиваться, они диктуют экономические условия. Они убеждают нас, что мы должны заплатить им колоссальнейшие деньги за вступление на эти платформы. То есть наши операторы получают деньги дважды: один раз они получают с тех, кто платит за доставляемый им сигнал в пакетах. Допустим, «Триколор» — большой оператор спутниковой платформы. Туда входит огромное количество пакетов, 100 — 200 каналов. У них на обслуживании находится примерно 10 млн подписчиков. С каждого подписчика они берут деньги. Пускай небольшие, но берут. При этом они заставляют нас — производителей контента — тоже платить деньги. «Совершенно секретно» была выставлена сумма в размере 300 тысяч евро в год.

— Это неподъемные деньги!

— Это даже большой канал не может заплатить, не то что мы, маленький канальчик, который даже рекламы, по сути, не имеет. В «Триколор» мы не пошли, потому что у нас нет таких денег. Для того чтобы войти в мультиплекс, для того чтобы перейти на новый уровень цифрового телевидения, операторы также требуют больших денег с региональных компаний, спутниковых. Но, например, Общественное российское телевидение их обязали бесплатно показывать.

— Потому что оно общественное…

— Ну я не знаю пока, насколько оно «общественное».

— Так называется.

— Да. Я очень уважаю Анатолия Лысенко, это наш общий учитель, но тут очень сомнительная история с финансами. Как большой телеканал может развернуться и работать, если нет финансирования? Сейчас вроде им подтвердили финансирование, и они будут выходить. Но опять же, для того чтобы их распространяли так же, как и нас, нужно платить деньги.

— А что ты думаешь о сборе денег с населения для производства отдельных программ?

— Леонид Парфёнов — высокий профессионал, но, при всем моем уважении к нему, вопрос о том, что надо собрать деньги, чтобы программа «Парфёнов» существовала на телеканале «Дождь», — это очень странно.

— Депутат Гудков говорил, что каждый выпуск программы стоит 2 млн рублей.

— Два миллиона каждая программа? Ну это колоссальные деньги.

— Я полагаю, что в большей степени — это гонорарная часть.

— Ну дай бог всем здоровья, я только «за». Чем больше мы платим всем, тем прекраснее. Но где взять эти деньги? У людей, которые подписываются и смотрят этот канал?

— На все собрать деньги с людей невозможно. Понятна ситуация, когда собираются деньги для помощи в экстремальной ситуации или на митинг.

— Конечно. Или какая-то акция, допустим. Вот сегодня у нас акция в защиту, скажем, Навального: «Ребята, у нас нет на это денег. Давайте это сделаем». Это правильно.

— Да, но это разовые, единичные акции.

— Абсолютно. Но если мы все — я, Оксана Пушкина, Парфёнов, Лена Масюк, Дима Муратов — будем обращаться к зрителям, читателям: «Вы нам дайте деньги, чтобы нам зарплату платили», — согласись, это странно.

— А ты лично готова давать деньги на программу «Парфёнов»?

— Я готова давать деньги на программу «Парфёнов», но не на зарплату Парфёнову. Потому что я не считаю, что мы такие уж сильно бедные люди. И Леонид Парфёнов, и другие люди такого плана, которые, наверное, обладают совершенными достоинствами, могут заработать деньги и в каких-то других пластах. Но я абсолютно убеждена, что недопустима ситуация, при которой такие люди, как Леонид Парфёнов, Лена Масюк, Светлана Сорокина, и еще большое количество людей остались без эфира. Вот это неправильно.

— Но это уже никогда не поменяется.

— Почему? Я надеюсь, что это поменяется. Ну не всю же жизнь мы будем жить и голосовать так, как мы голосовали, и выбирать того, кого мы выбирали или не выбирали?!

— У тебя есть ощущение, что это закончится? В прошлом году казалось: ну вот год-полтора, и это закончится. А сейчас ощущение бесконечности…

— Да? У меня есть ощущение, что это закончится. Мы все-таки пережили с тобой качественно другое время: мы жили в глубоком совке, просто в глубоком, не думая о том, что что-то может поменяться…

— Тогда мы были молоды. Тогда казалось, что вся жизнь впереди.

— Конечно. Я согласна с тобой. Но все-таки я видела, как изменялось абсолютно всё — 91-й год, 93-й год… В 2000-м — опять все изменилось, потом 2005-й и т.д. Поэтому я убеждена, что это обязательно изменится. Другое дело, действительно, в каком состоянии духа мы будем, — это уже второй вопрос. Ну в конце концов есть дети, будут внуки…

Корпоративное равнодушие

— Если бы в ситуации с «Ростелекомом» «Совершенно секретно» поддержали бы такие телемонстры, как Эрнст, Добродеев, Кулистиков, — могла по-другому сложиться ситуация с вашим каналом?

— Поддержки даже одного из этих трех людей было бы достаточно, чтобы телеканал остался жить. Я убеждена в этом. А кроме того, их поддержка могла заключаться и в предложении выходить с нашими программами на их каналах, как когда-то мы делали. Ведь раньше мы выходили в эфир на том же втором канале.

— Но никто из них не предложил помощь?

— Нет, конечно. Тебя это удивляет? Ну ради чистоты эксперимента надо сообщить, что мы и не обращались к ним.

— Есть ощущение, что все тихо «проглотили», что вас убрали.

— Нет, ну почему? Очень откликнулась «Новая газета». Я это говорю не потому, что мы сейчас с тобой сидим. Реально Муратов пришел на нашу пресс-конференцию. Ира Хакамада пришла, например. Пришли человек 50 — 60 известных людей. Поддержал Владимир Владимирович Познер, поддержал Эдуард Михайлович Сагалаев. Но из тех коллег, о которых мы с тобой говорим, — не был никто.

Меня беспокоит, что корпоративная солидарность давно уже отсутствует. Я выражаю признательность Союзу журналистов за то, что в нашей ситуации с «Ростелекомом» он серьезно нас поддержал. Но поддержка была общественная, то есть она не исходила от каких-то конкретных личностей. Скажем, Леонид Парфёнов не сказал ничего по поводу телеканала «Совершенно секретно». Еще много людей ничего не сказали. Мы промолчали, когда закрывали НТВ…

— Выходил тогда народ на митинги.

— Ну и я выходила. Да, собирались, но народу было немного. Я считаю, что мы дали возможность задушить НТВ. Я это в том числе и о себе говорю. Дальше мы потеряли ТВ-6. Сейчас уже мы присутствовали при закрытии «Коммерсант-ТВ», хотя говорят, что его закрыли по экономическим соображениям. Но то, как изменилось издательство «Коммерсант», мы тоже наблюдаем. Меняется ситуация с «Независимой газетой» — они тоже испытывают экономические сложности. И единственная наша возможность выжить — это получить хоть какую-то рекламу, но наши рекламные контрагенты говорят: «Ну вы знаете, нам не советуют давать рекламу на ваш канал».

— А кто не советует давать рекламу?

— Мы не уточняем, это и так понятно — кто не советует…

— Это как с журналом The New Times («Новое время»), у них нет рекламы, все боятся.

— Совершенно верно. Причем ведь очень высокое качество журнала. Его цитируемость очень высокая. Я недавно говорила с Иреной Лесневской, и я хочу сказать ей большое спасибо. Я спросила: «На что вы издаете журнал?» Она говорит: «Это все существовало на мои деньги».

— А теперь на деньги ее сына Дмитрия.

— Да, теперь на деньги сына. То есть человек просто так, не потому, что его кто-то уговорил или заставил, отдал все, что мог отдать, — и финансово, и физически, и духовно, — вложил в это издание. Все то же самое примерно, но в меньшей степени, потому что возможности были другие, делала Вероника Боровик в отношении холдинга «Совершенно секретно». Она до последнего, до сегодняшнего дня держит газету «Совершенно секретно» и телеканал «Совершенно секретно». Но это все труднее и труднее. Реально труднее.

— Когда в феврале было специальное заседание совета (совет при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека) по проблемам телевидения и когда стали обсуждать ситуацию с «Совершенно секретно», то сидящие за столом коллеги, телевизионные работники, стали говорить: «А что мы тут обсуждаем «Совершенно секретно»? Это спор хозяйствующих субъектов». Тебе это обидно было слышать?

— Мне это очень обидно слышать, тем более что большая часть этих коллег всё прекрасно знает и понимает. И вообще это устоявшееся выражение — «спор хозяйствующих субъектов», — оно сейчас правоприменительно к многим вещам. Давай вспомним ситуацию с Мананой Асламазян, она очень показательная. Ведь ее же начали наказывать формально не за то, что она подняла региональное телевидение, не за то, что она была первая, кто организовал для региональных журналистов школу, и эти региональные журналисты сегодня занимают очень высокие посты в телевидении и вообще в средствах массовой информации, в области пиар-рекламы. А ее стали наказывать якобы за то, что она перевезла через границу какие-то деньги. (Официальные претензии к М.Асламазян заключались в том, что она ввезла наличными в Россию 10 тыс. евро, а разрешенная сума ввоза эквивалента $10 тыс. — Е.М.).Потом нашли нарушения в «Образовательных медиа», которые она возглавляла, поменяв название «Интерньюс». И это несмотря на то что очень много народу — и Владимир Владимирович Познер, и даже Володя Соловьев, люди разного направления, — все вместе попытались помочь ей… Прошло несколько лет, вроде как помогли, но организации-то нет, и Мананы, той Мананы, уже нет, это другая Манана, испуганная…

Журналист со специальной душой

— Вот последний съезд Союза журналистов. Это, может быть, последний оплот, где мы можем свободно обмениваться мнениями. И там было много людей из регионов, но ощущение было…

— Нафталина?

— Да, пыльности. Я не хочу никого обидеть. Но у меня очень удручающее было впечатление.

— Мне кажется, что Союз журналистов уже не пользуется тем авторитетом, что был раньше, в особенности в больших городах: в Москве, Питере.

— Ты совершенно правильно говоришь, того авторитета, который имел Союз журналистов, уже нет. Общественная организация журналистов пишет в администрацию президента, в «Ростелеком» письмо о том, что недопустимая ситуация, скажем, с телеканалом «Совершенно секретно», но никто никак не реагирует.

— А сейчас так принято. Это называется: «Мы вас услышали». Услышали, но не сказали ничего.

— В Союз журналистов входят все известные тебе и мне журналисты, но их на съезде не было. Это говорит о том, как мы относимся к этому союзу. А это плохо. Меня очень удивило выступление Юрия Полякова, главного редактора «Литературной газеты», писателя, автора книг «ЧП районного масштаба», «Грибной царь». Мы этими книжками, которые написаны очень ярко, очень талантливо, зачитывались в советское время. И вдруг этот человек выходит на сцену и говорит, что журналистам не надо бороться с властью.

— А что надо делать?

— Наверное, менять себя. Он сказал: «Журналист не должен быть либералом. Почему он не может быть консерватором?» А я говорю о том, что журналисты, как правило, интеллигенция. Интеллигенция не в плане происхождения, а в плане некоего сообщества людей, единомышленников, которые понимают ситуацию одинаково. Журналист — это человек, который обладает неким набором качеств, умением, а также у него специальная душа, которая болит. Ей больно, когда кого-то обижают, где-то несправедливость. Это отдельные должны быть люди, с моей точки зрения.

— Ты думаешь, у нас одинаковые души с Мамонтовым и Скабеевой (работники телеканала «Россия». —Е. М.)?

— Ведь в человеке происходят некие изменения. Вот Владимир Владимирович Познер, очень глубоко уважаемый мною человек. Я считаю, что он один из профессиональнейших журналистов нашей эпохи. Но он сам рассказывал, что с ним происходили разные изменения в жизни. Да, действительно, он верил в то, что он когда-то делал. Да, он был в Гостелерадио, и ему казалось, что все, что он делал, — это правильно. И уже в не очень молодом возрасте он иначе понял какие-то вещи и ситуации. В этом нет ничего обидного, он же об этом сам сказал. И это нормально, мы тоже все были комсомольцами, пионерами… Что касается некоторых журналистов, которых ты сейчас упомянула, если они действительно верят в то, что они делают, — мне жаль их, потому что, мне кажется, они ошибаются.

— Тебя не удивляет приспосабливаемость многих телевизионщиков? Куда ветер дует — туда и они. Вчера они демократы, сегодня — консерваторы…

— Если людей ставят в ситуации, когда они должны выбирать между плохим и очень плохим, — что им делать, они и выбирают. Ну нельзя же обижаться на человека, которому надо кормить семью.

— Но это отговорки.

— Ну почему отговорки?

— Семья — типа святое. А про себя они не думают?! Да эти люди думают прежде всего о себе. И для своего собственного кормления у них не ложка, а половник.

— Мы с тобой не можем осуждать этих людей. Я согласна, себя надо не потерять. В конце концов, есть какие-то другие возможности не наклониться и не сделать гадость. Можно заниматься и не телевидением, если то, что происходит, противно твоей натуре. Но осуждать человека, которого поставили в такую ситуацию, я не берусь.

— Я не осуждаю, я констатирую. Каждый раз, когда встречаю людей, которые рассказывают, как они плохо спят ночами, потому что вынуждены говорить в эфире то, с чем они не согласны, — я говорю им: «У человека всегда есть выбор».

— Если люди, яростно защищающие другую сторону, неважно какую, в это верят — то это хорошо, что они верят. Не важно, что нам не нравится их точка зрения. А если они делают это, а потом тебе говорят: «Ой, мне так неприятно», — ну тогда мне просто их жалко.

Клонирование «Кармелит»

— На днях Путин отдал распоряжение ВГТРК создать в регионах доступные для населения каналы. Что это означает?

— Да, меня это тоже страшно удивило, я тоже не поняла, что это.

— Везде, по всей России, и так есть местные ГТРК, входящие в ВГТРК. Они просто под кальку сделаны, и их мало кто смотрит. И есть много местных каналов — частных или региональных. Вполне конкурентоспособных. Мне кажется, это желание клонировать бесконечных «Кармелит» (170-серийный сериал на канале «Россия») на все возможные каналы и желание насадить туда побольше политики отсюда, из Москвы.

— Я думаю, изначально, как повод, это было связано с мультиплексами, в которых региональным каналам места уже нет. Региональные каналы, которые работают на аналоговом вещании, умирают, реально умирают. В этот мультиплекс включается так называемый «губернаторский» канал — это или ГТРК, или его собственный — губернаторский. То есть только один канал. Остальные телеканалы региональные сейчас находятся в жутком состоянии, они не понимают, что с ними будет. Они должны каким-то образом стать цифровыми и иметь какие-то сети, превратиться в кабельные…

— На это же деньги нужны.

— Естественно, и большие. Я думаю, что это как некий ответ на письма и обращения в правительство и к президенту о том, чтобы региональное телевидение совсем не ушло с рынка. Странно, что это поручили делать именно ВГТРК. А почему это не поручили сделать той же Национальной ассоциации телевещателей? И понятно, что бюджеты туда пойдут. А раз пойдут бюджеты, значит, это будут опять проправительственные каналы.

Телевидение как архаизм

— Телевидение — это устаревший способ донесения информации. Значительно быстрее все можно найти в интернете. И информационное телевидение уже не имеет той значимости, которая у него была еще несколько лет назад.

— Это правда. Но еще же остается телевидение как развлечение. И люди смотрят сериалы, песенные конкурсы, танцы. Но есть большое количество людей, в особенности старшего поколения, которые не могут быстро залезть в интернет и увидеть новость. Они по-прежнему смотрят Первый, «второй», НТВ. По-прежнему смотрят там новости. И для них это единственный источник информации.

Вспомни бостонскую трагедию… Это, конечно, не «наша новость», грубо говоря, мы не знали, что это будет с нами связано. Но я бы, например, сделала специальный выпуск. Ни на одном канале специального выпуска не было. Дождались времени новостей и там показали.

— Мне кажется, федеральные телевизионщики уже разучились делать специальные, экстренные выпуски. Когда «Булгария» утонула, Крымск случился, по-моему, тоже не было никаких спецвыпусков.

— Ну, скажем так, долго не было. Я согласна. Это да.

— Ведь все надо согласовать, расставить акценты… И пока не согласуют, в эфир не выйдут. Какая уж тут оперативность?!

ТЭФИ раздора

— Национальная премия ТЭФИ — это по-прежнему единственное объединяющее событие для телевизионщиков. А с другой стороны, кризисная ситуация с ТЭФИ — это отражение того, что происходит на телевидении. Из года в год одни и те же выставляются, одни и те же получают, потому что ничего другого нет. Это состояние болота.

— Да, ты права: болото. Мне кажется, что учредителями премии ТЭФИ не обязательно должны быть большие телевизионные каналы. Давайте туда позовем крупные продакшн-компании.

— Продакшн же выставляет свои работы на ТЭФИ.

— Конечно. В ситуации, когда две крупнейшие компании вышли из академии (НТВ и ВГТРК), Первый канал, понятно, не хочет соревноваться с условным «городом Химки» или с какими-то кабельными каналами. И если бы мы ввели в совет учредителей продакшн-компании, то тогда рейтинговая конкуренция между каналами отошла бы на второй план.

— Но судьба ТЭФИ по-прежнему не решена?

— Судьба академии решена была на первом заседании — она остается. А вот церемонии награждения премией ТЭФИ в этом году не будет. На нее подано было около 500 работ. Члены нашего совета учредителей пытались примирить главных наших учредителей, чтобы они все-таки остались в академии, потому что то, что когда-то было создано, является единственным профессиональным сообществом. Это жалко терять. И мне кажется, академия должна прислушиваться к тому, что говорят члены академии. Нужно реагировать на то, что происходит с нашими высококлассными журналистами: Леней Парфёновым, Светой Сорокиной, Мишей Шац, Таней Лазаревой, которым просто не продлили договор…

— Я думаю, что с телеакадемией точно такая же ситуация, как с Союзом журналистов, который существует, но никакого веса не имеет.

— Я так не думаю. Ведь в академии участие телеакадемиков личное, персональное. И, если канал вышел из учредителей, это не значит, что следом из академии должен выходить телеакадемик, работающий на данном канале. Если мы хотим авторитет академии сохранить, нужно реагировать на события, которые происходят с нашими же коллегами.

— Телеакадемия среагировала как-то на историю с «Совершенно секретно»?

— Это называется конфликт интересов. Мне не очень ловко про это говорить, поэтому я даже не ждала ничего.

— Со стороны Швыдкого (президент фонда «Академия Российского телевидения») была реакция?

— Нет, ничего не было.

— А когда ты ощутила разобщенность, которую уже невозможно склеить даже наигранными улыбками?

— На любой церемонии вручения премии ТЭФИ это было видно. Я была недавно на «Золотой маске», люди искренне радовались тому, что кто-то получил премию. Я была на вручении премии «Ника». Ну просто все до слез были счастливы, когда выходили молодые режиссеры, неизвестные и известные. На вручении премии ТЭФИ, я сама ее получала, и я могу сказать… Кстати, когда я ее получала, а получали мы ее за фильм об Анне Политковской, — весь зал встал и хлопал. Не нам, это же понятно, Ане… И, кстати, ни один канал не взял этот фильм, кроме Пятого канала. И все, что я сказала в тот день, во время трансляции на канале СТС вырезали, оставив небольшую такую «штучку» от моего высказывания. Это разобщение не идет от самих профессионалов, оно идет от стойкой конкуренции за рейтинги. Но ТЭФИ — это не рейтинги, ТЭФИ — это качество, это мы, профессионалы, друг друга оцениваем. Даже работая на государственном канале, можно продвигать непопулярные государственные решения искусно и профессионально.

— Они плохие пропагандисты. А как ты думаешь, что может заставить власть прекратить уничтожать независимые СМИ?

— Ничто. Сейчас власть такую позицию занимает и так все грамотно для себя организовала, что любые нормальные, цивилизованные, обычные в демократическом обществе попытки как-то повлиять на ситуацию с нашей стороны ничего не дадут.