Я прекрасно помню разговоры от «источников в администрации президента», в которых неизменно специальным доверительным тоном повторялось, что «дело Ходорковского — это исключительный случай». Ходорковский, мол, нарушил неформальный договор. И мол, убрав эту занозу, мы заживем новой гармоничной жизнью, где государство будет делать свое дело, а бизнес – свое.
Пиарщики от администрации имели в виду, что Путину, мол, решил непременно посадить конкретного Ходорковского, поэтому того посадят при явно недостаточных доказательствах вины. Но это, дескать, не будет распространяться на других, не затронет системных отношений государства и бизнеса.
Все оказалось ровно наоборот. Пиарщики имели в виду, что то, что Ходорковский сидит, не значит, что будут сажать других бизнесменов. Реальный же итог дела Ходорковского выглядел так: «если уж Ходорковский сидит, то неужели ты думаешь, что мы тебя не посадим?»
Дело Ходорковского открыло целую эпоху силового передела на российском рынке, осуществляемого от имени государства. Главный итог его состоял не в том, что некий конкретный олигарх сел в тюрьму, а в том, что «никто не лучше Ходорковского». То есть в утверждении нормы, согласно которой любой бизнесмен – это клиент тюрьмы. И для его посадки не надо почти ничего, кроме желания людей в украденных погонах, действующих от имени государства.
Именно принцип размывания доказательства, его необязательности и вмененной вины стал сухим остатком «дела Ходорковского», который вошел в системную практику силовых органов. И «дело Ходорковского» обозначило символическую и бесповоротную победу силовика над бизнесменом. А бизнес стал поляной кормления силовика, его вотчиной.
Дело узников 6 мая и дело Навального предстают нам абсолютно ясными в своем историческом значении под этим прожектором. Если процесс Ходорковского, как оказалось, был про то, что любой бизнесмен может оказаться в тюрьме, то сухой смысл двух этих процессов состоит в том, что любой гражданин может оказаться в тюрьме. И для этого не надо почти ничего, кроме желания людей в погонах и мантиях. «Если Навальный сидит в тюрьме, неужели ты думаешь, мы тебя не посадим?»
Так называемые «процессы» узников 6 мая и Навального – это новая, системная атака против самой сути правосудия. Утверждение новой нормы необязательности доказательства для того, чтобы отправить человека в тюрьму на основании вмененной вины.
И в этом смысле лишь наказанием и неким общим смягчением нравов, но ничем принципиально не отличается это правосудие от сталинского, нквдэшного. Красивое слово «преюдикция», за которое как за нефтяную скважину уцепилось новое «правосудие», не должно скрывать простой ежовско-вышинской сущности стоящего за ним механизма: это просто признательное показание, не подтвержденное доказательствами, которое затем используется в качестве доказательства вины третьих лиц. Та же самая модель: «донос – особая тройка – приговор».
Процессы против «врагов народа» строились на предположении о существовании заговора против советского строя. Огромного и в полном своем объеме невидимого. А дальше уже было делом фантазии следователя – интерпретация тех или иных деяний и слов гражданина как части и улик этого заговора. В свою очередь становящихся «доказательством» его существования.
Так же устроено большинство обвинений узников 6 мая. Если были массовые беспорядки, то значит тот или иной крик или действие человека на площади становятся уликой участия в этих беспорядках. Эти крик или действие рассматриваются не с точки зрения совей непосредственной общественной опасности, а с точки зрения общественной опасности вмененного «большого преступления». И одновременно – становятся доказательством, что вмененное преступление имело место.
Семья «6 мая». Родственники — об «узниках Болотной»
Но не надо думать, что тех, кто не был на площади, это не касается. Как это было и в случае Ходорковского, главным следствием таких процессов является не наказание конкретных лиц, а утверждение новой нормы взаимоотношений между гражданином и государством. Становится приучение общества к абсурдным фабулам обвинения и отсутствию доказательств как новому принципу. Как и в случае Ходорковского, от этих процессов останется схема, которая будет затем многократно воспроизведена.
Еще одна сверхзадача таких процессов состоит в приучении граждан к неотвратимости несправедливости. Осознание неотвратимости несправедливости подавляет способность общества к сопротивлению и кооперации в противостоянии ей. И это есть один из главных социально-психологических механизмов террора.
Конечно, сегодня не 37-й год, и люди, запускающие эти механизмы, не думают о массовом терроре. Они защищают не идеологию, не претензии на мировое господство. Они защищают коррупцию, т.е. право бесконтрольно распоряжаться огромными ресурсами и распределять их среди своих сторонников. Проблема в том, что коррупция эта приобрела сегодня в России такой размах, что грозит критической девальвацией и тотальным обрушением основ публичного и частного права.
А что такое девальвация и обрушение права? Это повсеместное замещение его правом силы.
На выходе вы получаете не отлаженную централизованную систему ГУЛАГа. Вы получаете даже не то, что подразумевают люди, запускающие этот процесс. Вы получаете быстрый рост децентрализованного насилия, утверждающего себя как новое право. Получаете нечто известное по кинофильмам о жизни некоторых африканских государств и рассказам про жизнь некоторых территорий на Северном Кавказе и вблизи него.
